страница следующая ->

Барвинок 3 1988

ISSN 0320-7471

© «Барвинок», 1988


КЛУБ ОКТЯБРЯТ

Исполняется сто лет со дня рождения Антона Семёновича Макаренко — советского педагога и писателя. Вначале — в 1920—1928 годах — он работал в трудовой колонии имени М. Горького, позже — в детской коммуне имени Ф. Э. Дзержинского. Здесь воспитывались дети и подростки, которых называли «трудными». Антон Семёнович вместе с другими педагогами творил чудеса: вчерашние малолетние преступники решительно боролись против несправедливости, защищали младших, честно трудились. Никаким волшебником Макаренко не был. Он просто всё делал так, чтобы коллектив был сильным.
Конечно, знаменитую «Педагогическую поэму» А. С. Макаренко вы, октябрята, прочитаете значительно позже. Но попробовать сделать свой класс дружным коллективом не только можно, но и нужно уже сегодня.


ВСЕ — ЗА ОДНОГО

Накануне Октябрьских праздников мой знакомый первоклассник Саша гордо заявил: «Мы теперь уже не просто класс, мы — октябрятская группа» — и показал красную звёздочку на груди.
— Какая же разница?— спросила я его.
— У нас теперь есть флажок... и командир.
— И только?
Немного подумав, Саша сказал:
— Нет. Понимаете, раньше каждый сам за себя беспокоился, а отныне все вместе — за каждого. Учительница сказала, что мы должны быть все за одного и один за всех.
Прошло несколько месяцев, и мы с Сашей вновь вернулись к тому разговору.
— Как дела в вашей октябрятской группе? — поинтересовалась я.
— Знаете, это так непросто — жить в коллективе.
Заметив моё удивление от такого «взрослого» выражения, мальчик объяснил:
— Мама всегда так говорит о своей работе, а октябрятская группа — тоже коллектив. Мы думали, если стали октябрятами, есть командир, то всё само собой будет делаться. Но не тут-то было! Например, договорились в субботу макулатуру собирать. Вале нужно на музыкальные занятия, Костя сидит дома с младшим братом, а Галю мама не пускает — боится, что простудится. Вначале все возмутились. Но потом решили так. Пусть Валя идёт на музыку, но прежде оставит свою макулатуру соседу Пете. Друг Кости отнёс в школу собранные старые газеты, а после посидел с его младшим братом. К Гале ходили девочки и уговорили её маму отпустить дочку.
— Да вы просто молодцы, что так обо всех заботитесь...
— А знаете, что было с вазоном? — Саше явно хотелось рассказать ещё одну историю.— Вадик стоял у открытого окна. Только лишь Валентина Павловна приоткрыла дверь, как образовался сильный сквозняк, и окно — раз — и захлопнулось. Вазон с подоконника упал и разбился. Учительница стала ругать Вадика — она думала, что это он разбил. Тогда наш командир Славик встал и рассказал, как всё было. Валентина Павловна извинилась перед Вадиком...


ПОЧЕМУ ГОВОРЯТ: «КОЛЛЕКТИВ — БОЛЬШАЯ СИЛА»?

Вы читали «Федорино горе» Корнея Чуковского? Помните, что случилось с бабушкой Федорой, которая привыкла не мыть посуду? А однажды все: и самовар, и стол, и утюги, и скалка — убежали от неряшливой хозяйки. Сделали это дружно — все вместе. Поняла Федора, что нужно избавиться от нехорошей привычки, и вымыла, вычистила всю-всю посуду...
Или такой пример. Олю прикрепили к Андрею — чтобы подтянулся в учёбе. А тот не хочет слушать девочку, и всё. Как Оля к нему ни подступалась — ничего не получается. Тогда октябрята решили: не будем здороваться с Андреем, пока не начнёт старательно учиться. Один день ему было всё равно, ещё два дня делал вид, что ничего не случилось, а на четвёртый обратился к Оле: «Помоги задачу решить...»


У ВАС СОЛНЕЧНО?

Интересно, в вашем классе солнечно? Нет, речь идёт не о том, на солнечной ли стороне ваша классная комната. «Солнечно», «пасмурно», «осадки» — это приметы погоды, климата. А какой климат в вашей октябрятской группе?
Если охотно идёте в школу, где много друзей, которые и радость разделят, и в трудную минуту выручат, не обидят, поддержат,— значит, «солнечно». А когда в вашей звёздочке все переругались, надулись, бросают друг на друга сердитые взгляды, а первый шаг к примирению никто не хочет сделать,— «пасмурно». К тому же туча явно грозовая, и разгонять её нужно немедленно!
В одной киевской школе учится девочка Таня. У неё несколько братиков и сестричек, живут они без отца. Тане всегда хочется чем-то порадовать ребятишек, особенно в день рождения. Подарки придумывает сама и делает их собственными руками. Так было до тех пор, пока одноклассники не узнали об этом. А теперь Танины сестрички и братики в свои дни рождения получают не один, а тридцать подарков — столько, сколько учеников в классе их сестрички.
«Клуб октябрят» ведёт Светлана ПРУДНИК


Анатолий ТАРАН
ПРИСЯГА

Окончание. Начало в № 2, 1988 год.
Василёк хорошо знал Степана Кондратьевича. Он, как и дедушка Василий, был на войне лётчиком, летал с ним в одном экипаже.
— Я Степану Кондратьевичу привёз из Киева книгу. Написал её фронтовой товарищ, однополчанин твоего дедушки Василия,— сказал дедушка.
— Лётчик?
— Да. В Киеве он живёт недалеко от меня. Дружим мы с ним. Давно побратались. Ещё с войны. Но не на фронте, а в фашистских застенках. В неволе...
— Расскажите, дедушка,— перешёл на шёпот Василёк.
— Тяжело о каторге рассказывать, внучек,— вздохнул дедушка.— Схватили меня фашисты на поле боя, без сознания был. Не добили, а притащили на пытки. Ивана, того лётчика, тоже. Фашисты знали Ивана как классного лётчика. В неравном бою его сбили. В беспамятстве был. Начали его гитлеровцы лечить, хотели, чтобы перешёл на их сторону. Думали посадить на самолёт с чёрными крестами, чтобы опустошал свою родную землю. Когда Иван поправился, гитлеровский генерал ему и самолёт предложил, и звание — всё, чего душа желает. Ничего не ответил Иван, лишь гневно сверкнул глазами. Генерал велел, чтобы советскому лётчику выкололи глаз. «Теперь уже не полетишь никогда»,— сказал. Да ошибся... Тогда мы и познакомились с Иваном Григорьевичем. Как ни трудно было, а убежали из фашистского плена. И били врага.
— А Иван Григорьевич бил? Он же без глаза?!
— Вот то-то и оно, что бил, и летал он, хоть и не было одного глаза. Сначала в его полку никто даже не догадывался об этом. Мастер-врач сделал ему вставной глаз, который не отличался от второго, настоящего. Потом, со временем, узнали, да что же — летает Иван. Стал Героем Советского Союза. Ордена Славы трёх степеней у него. Верный присяге человек.
— Дедушка,— немного помолчав, спросил Василёк,— а что такое присяга? Песня?
— Может, и песня — самая лучшая, самая честная, самая чистая,— промолвил дедушка.— Трудно объяснить. Присяга — это такие слова, которыми солдат клянётся всегда быть верным родной земле, защищать её от врагов. Ну, вот как Иван Григорьевич...
— А ты, дедушка?
— Я тоже воевал,— ответил дедушка и попробовал пошутить, да не очень весело получилось:— Видишь, сколько наград, и голова на месте. Хотя и целились в меня не один раз. И попадали...
Василёк вдруг ещё крепче прижался к дедушке, обнял ручонками за шею.
— Дедушка, я знаю, ты хотел, чтобы меня назвали Тарасиком,— зашептал Василёк.— А разве нельзя, чтобы один день меня звали Васильком, а другой — Тарасиком?..
Дедушка ничего не ответил, лишь погладил внука по головке...
Перед обедом приехал Степан Кондратьевич. Он сказал, что звонил в тот город, куда они летят, говорил со знакомым генералом, который возглавляет там комитет ветеранов, заказал гостиницу.
— Генерал услышал твою фамилию, Тарас, и так разволновался! Он сам будет тебя встречать в аэропорту.
— Странно,— растерялся дедушка Тарас.— Войну я закончил старшим сержантом. На заводе был кузнецом. А тут генерал решил встречать...
Когда ехали в аэропорт, Степан Кондратьевич расспрашивал дедушку Тараса о здоровье Ивана Григорьевича, время от времени листал его книгу, рассматривал фотографии своих однополчан.
— О десятках, сотнях подвигов написано в книгах,— заговорил вдруг Степан Кондратьевич.— Так оно и должно быть. А вот командир наш, понимаешь, Тарас, над всеми подвигами для меня самый святой. Я был стрелком-радистом. Василий Горинь,— Степан Кондратьевич погладил голову Василька,— штурманом был. Отбомбились мы, а на обратном пути подбили нас фашисты. Пошли на вынужденную. Командир наш — ас, посадил самолёт. Выскочил я из своей кабины и рванул прочь от машины: горит она, вот-вот взорвутся баки с горючим. Тогда страшный взрыв — и всё! А в кабине командир. Я — назад. И Василий за мной. Оказалось, командиру при посадке придавило ноги. Мы бросились к нему, а самолёт пылает. «Хлопцы,— кричит командир,— бегите! Погибнем». А мы — нет! Как же так: оставить командира?! «Приказываю!— кричит он.— Прочь от самолёта!» А законы братства? А присяга? Вокруг самолёта бегаем, хоть бы лом или кол какой-нибудь. А командир кричит своё: «Приказываю, приказываю!» Когда — бах! Бросились к командиру, а у него из виска струйка крови, и в руке ещё пистолет держит... Едва отбежали, упали за пригорком, как самолёт взорвался...
Замолчал Степан Кондратьевич. Молчал и дедушка Тарас. И Василёк. Все молчали. И думали.
Когда выходили из самолёта, Василёк сразу увидел генерала. Показал на него дедушке.
— Ты смотри, аж сюда, к трапу, пробился,— удивился дедушка.— Словно заморского гостя встречает.— Василёк заметил, что дедушка волнуется, ордена и медали на груди поправляет.
Увидел дедушку генерал, фуражку на ветру придерживает, всматривается пристально.
— Здравствуйте, товарищ генерал,— подступил дедушка Тарас к генералу.
— Здравствуйте,— ответил генерал и, подавая руку, сказал какое-то слово, Васильку показалось — «Светляки».
Вдруг дедушка вскрикнул: «Иван!» А генерал и себе: «Тарас!» И бросились в объятия. Василёк видит, дедушка плачет. Дёрнул его за полу пиджака:
— Дедушка, разве солдаты плачут?!
А дедушка посмотрел на него, улыбнулся и говорит:
— Я-то что, смотри, вот и генерал плачет...
Генерал смахнул слезу и тоже улыбнулся.
— Внук?— спрашивает.
— Внук, Василёк,— ответил дедушка.
Генерал пожал руку Васильку, и они направились к выходу.
— Прости меня, Тарас Семёно...
— Григорьевич,— поправил генерала дедушка,— меня, как и нашего Шевченко, Тарасом Григорьевичем нарекли...
— Вот то-то и оно, что Григорьевич, за это и прости. Когда вышли мы с тобой из того боя, а ты так и не появился, представили тебя к награде — ордену Красного Знамени. Как по отчеству тебя — никто не знает. И написали — Семёнович. Наградили тебя, а вручать орден некому... После войны вытребовали мы награду, и хранится она теперь в части, в комнате боевой славы. А тебя найти так и не смогли, как ни искали, потому что ты — Григорьевич. Так и считали — погиб. Прости, Тарас.
— Да за что же,— засмеялся дедушка,— за то, что живой? Так это же хорошо!
— Конечно,— ответил генерал.
В тот же вечер Василёк с дедушкой Тарасом сидели в солдатском клубе. Только Василёк с Ярославом — в зале. А дедушка с генералом — на сцене.
— После тяжёлого боя у села Светляки,— рассказывал генерал солдатам,— небольшая группа наших воинов — всё, что осталось от полка,— прорывалась из окружения. А прикрывал нас пулемётчик сержант Орёл, который, как мы тогда считали, погиб. На счастье, мы ошиблись. И вот теперь сидит перед вами на сцене Герой Социалистического Труда кузнец Тарас Григорьевич Орёл.
В воскресенье солдаты принимали присягу. Ярослав стоял перед строем с автоматом и с большой красной книгой в руках и чётко произносил: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь...» Василёк не спрашивал у дедушки, что такое присяга. Он уже знал, что присяга — это вся жизнь, которую надо прожить так, как дедушка Василь и дедушка Тарас, как их боевые побратимы-фронтовики.
Перевела с украинского Н. СУРИЧ

Рисунки А. БАССА


Фёдор ПЕТРОВ
ЖУРАВЛИК ЛЕТИТ

Из зёрнышка пышный рождается колос,
Вокруг, будто море, шумит целина.
И скрипки струна, словно тоненький волос,
А как, если тронешь, играет она!
Из почек весною — цветочки и листья
И сочные фрукты на вашем столе.
Из жёлудя — дуб, что бесстрашно, как витязь,
Веками стоит на родимой земле.
Растёт гениальный поэт из ребёнка.
Из искры — огонь. Из кристалла — гранит.
Река — из ручьёв. И, курлыкая звонко,
Из рук материнских журавлик летит.

Перевёл с украинского А. РАТНЕР


Орест КОРСОВЕЦКИЙ
СЕВЕРНАЯ ВЕСНА

В океане — льдины, льдины...
А на льдинах — чьи-то спины.
Это нерпы, им тепло:
Солнце надолго взошло!
А белухи — тонна в каждой —
В воздух прыгают отважно.
А из глуби выплыл кит,
Вон спина его блестит.
Вешний луч ударил косо,
Глыба в воду — бух с утёса!
И, галдя тревожно, ввысь
Птичьи стаи поднялись.
К пене, к тихому прибою
Поползли моржи гурьбою...
Я сижу на валуне —
Тоже радуюсь весне.
Но пока что, как и прежде,
В меховой хожу одежде:
Льды сдаваться не хотят,
Ветерок холодноват.

Перевёл с украинского В. КОРЧАГИН


Татьяна МАЙДАНОВИЧ
А ЧТО БЫ СДЕЛАЛИ ВЫ?

Есть у ветра тысяча рук,
Он гладит ими зелёный луг;
Вниз бросается с высоты
И взъерошивает кусты.
Столько бы рук иметь, как ветер!
Я бы вытер все слёзы на свете,
Все б травинки поднял, что в поле,
Смятые бурей, кричат от боли,
И хоть чуточку под глазами
Я б морщинки разгладил маме...

Перевёл с украинского А. РАТНЕР

Рисунок Л. ХАРЛАМПИЕВА


Риталий ЗАСЛАВСКИЙ
ДВА ПЕТУШКА

Два петушка — серенький и беленький — не то дрались, не то играли. Они вытягивали шеи, замирали на секунду и — грудь на грудь — внезапно налетали друг на друга. Перья на шее у них топорщились, и на солнце нежно просвечивала тонкая жёлтая кожица. Когда их груди соприкасались, петушки на мгновение даже зависали в воздухе, отчаянно хлопая крыльями и тыча клювом куда попало.
Ильюшка смотрел на эту драку-игру, и ему было весело. Он подметил, что если между петушками просыпать несколько зёрен и они одновременно захотят поклевать их, то тут и начнётся... И он, Ильюшка, нарочно так просыпал — и с удовольствием смотрел, как петушки, серенький и беленький, кидались друг на друга.
То ли Илья это часто делал, то ли еще почему, но стычки у них становились всё дольше и яростней.
А Ильюшка радовался, он всё думал, что это игра.
Но однажды белый петушок изловчился и как долбанул серенького по гребешку. У того головка замоталась из стороны в сторону, красный гребешок стал тёмно-малиновым. Пошёл серенький петушок боком-боком да и завалился.
Испугался Ильюшка, понял, что беда приключилась. Побежал, принёс воды, покропил головку серенького петушка. Ничего не помогло. Лежал он, такой маленький, беспомощный, как будто озябший. И глаза его, словно шторкой, плёнкой стали затягиваться.
Долго плакал Ильюшка. И никто не мог его утешить — ни папа, ни мама, ни дедушка.
А белый петушок ходил возле, поклёвывал зёрна, посматривал вокруг, будто недоумевал: где же серенький? Почему не наскакивает на него? Он ничего не понимал и не помнил. Он же не Ильюшка...


Александр БРОДСКИЙ

НОВОСЕЛЬЕ

Едет, едет грузовик,
Грузы он возить привык.
Вот везёт он и сейчас
То, что быть должно у нас:
Стулья, стол, кровать, буфет,
Этажерку, табурет,
Телевизор, пианино
И стиральную машину...
Даже ящик для газет!
Будут рядом в доме жить,
Жить,
Дружить
И не тужить:
Академик, и монтёр,
И механик, и шофёр,
И писатель, и столяр,
И художник, и маляр...
Так живёт одной семьёй
Весь народ наш трудовой!

ВСЕГДА С ТОБОЙ

Нет большего счастья на свете,
Чем Родину крепко любить.
Отчизна,
Мы все — твои дети,
Мы верим, что войнам не быть.
Нет в мире светлее отрады,
Чем знать, что ты Родины сын.
Отчизна родная,
Мы рады
Служить тебе все как один.
Нет в жизни призванья чудесней,
Чем ленинцем быть до конца.
Отчизна,
Всегда с тобой вместе
Горячие наши сердца.

Рисунки Т. ЮРЧЕНКО


Константин ДОМАРОВ
НАСТУСИН МОСТИК

Дед Матвей что-то занемог. Давали о себе знать старые раны. Да и годы — восьмой десяток всё-таки. Сильно переживал старик, что ничем не может по хозяйству помочь.
— Наработался ты, отец, за свою жизнь,— успокаивала его Витькина мама.— Теперь отдыхай.
— Отдыхать-то, дочка, хорошо, только душа не на месте, когда без дела,— сказал дед Матвей.— Вот надо бы мостик через ручей перекинуть. Люди на фабрику идут, и смотреть горько, как они по тем камням скачут. Да ты и сама знаешь.
— Ничего!— махнула мама рукой.— Это мне вместо зарядки. А мостик надо бы, конечно. Так пускай про это фабричное руководство думает.
— У руководства и так есть чем заняться,— возразил дед Матвей.— Надо бы нам самим...
Витька выслушал этот разговор и загорелся:
— Деда, давай мы мостик сделаем, а? Я, Мишка Гава, Петька Сморгун.
— И я,— вмешалась в разговор Витькина сестрёнка, пятилетняя Настуся.
— И ты тут как тут!— засмеялся Витька.— Нашлась помощница! Сиди вон с куклами своими.
— А разве вы, пятиклассники, очень большие?— заступился за Настю дед Матвей.— Ладно, ямки под столбики выкопаете, утрамбуете... Зови своих казаков.
— И ты, деда, с нами?— обрадовался Витька.— Но ты же хворый.
— Помаленьку как-нибудь. А то вы без меня настроите...
Витька стремглав помчался к своим дружкам и вскоре привёл черноволосого и шустрого Мишку Гаву, конопатого Петьку Сморгуна и Ваську-тихоню.
— Ну, команда — хоть куда! — улыбнулся дед Матвей.— Да с такими молодцами!.. Пошли тогда к ручью.
Осмотрели место, где мостик надо строить, хорошенько всё обдумали. Мишка с Петькой принялись в две лопаты ямки копать там, где было намечено. Витька и Васька, орудуя пилой, под руководством деда, из дубового бревна заготавливали столбики — шесть штук. Дед Матвей отобрал доски, что хранились в сарайчике, отыскал ящик с гвоздями, молоток. Весело ему работалось. Даже поясница вроде бы болеть перестала.
Мостик рос прямо на глазах. Столбики поставили в ямки, засыпали и утрамбовали землю вокруг. Прикрепили поперечины. А тогда уж бойко застучали молотки, приколачивая сосновые, хорошо поструганные доски.
Одну небольшую дощечку приволокла и Настуся.
Бабка Матрёна смотрела-смотрела на работников и говорит:
— Настуся, похоже, самая основная у вас помощница. Чем же вы её отблагодарите?
— Что-нибудь придумаем. Да, Настуся?— подмигнул дед Матвей.
Наконец мостик был готов. Всё как надо, честь по чести. Ребята довольно улыбались, а вместе с ними улыбалось и солнышко. Хорошо они потрудились!
— Перильца бы ещё,— посоветовала бабка Матрёна.
— Верно,— согласился дед.— Сейчас, Матрёна Ивановна, соорудим.
Когда и перильца были готовы, первой по мостику разрешили пройти Настусе.
— Ну вот,— объявил дед Матвей,— открыт наш мост для пешеходов. Осталось только дать ему название. А какое?
— Пионерский!— сверкнул глазами черноволосый Мишка.
— Пионерский — это хорошо, — согласился дед Матвей.— Но есть у меня, хлопцы, предложение. Назовём-ка мы этот мостик Настусиным. Как вы на это смотрите?
Ребята согласились. А что? Пройдёт два-три года, и Настуся будет ходить с подружками в школу. Возле посёлка построят новую дорогу, по которой побегут голубые автобусы. Наверное, возведут строители и новый красивый мост вместо их дощатого мостика. На остановке тётенька-кондуктор объявит:
— Настусин мостик!
И пассажиры удивятся: кто же она такая, эта Настуся?..

Рисунок Н. ДЕНИСОВОЙ


Галина МАЛИК
КОРОЛЕВСТВО АНУ

Стояло себе королевство одно,
И Будьтедобры называлось оно.
Однажды с ним тайную начал
Войну
Соседний король
Королевства Ану.
В различных местах королевства
Творились большие злодейства.
Сначала вдруг кто-то
Влетел в «Детский мир»:
— А ну, где у вас тут
Игрушечный тир?!
Стал бел продавец,
Как бумага,
И на пол свалился,
Бедняга!
Старушке в автобусе
Гаркнули в ухо:
— А ну, отодвинься в сторонку,
Старуха!
Старуха на грудь
Положила ладошку —
И тут же её увезла
«Неотложка».
И бедный буфетчик
В центральном кафе
Сражён у прилавка
Презрительным:
— Фе!—
Буфетчик покинул
Суфле и буфет —
Он канул, как в воду,—
Нигде его нет!
— Ох, что ж в королевстве
Творится!—
Опомнились будьтедобрынцы.
А после не месяц,
Не два
Они повторяли
Слова:
«ПОЖАЛУЙСТА,
БУДЬТЕ ДОБРЫ
И СПАСИБО...»
Хотела бы кончить я сказку
Красиво,
Но встретила утром
Особу одну,
Она к продавцу обратилась:
— А ну...
И я испугалась:
«А вдруг в этот раз
Войною
Пошло королевство
На нас?!»

Перевела с украинского Л. КУДРЯВСКАЯ


Олекса ПАЛИЙЧУК
ТРАМВАЙ

Я сонный сегодня, я падаю с ног:
Как следует выспаться ночью не мог.
Глаза лишь закрою, и сразу же — ай! —
За мной начинает погоню трамвай.
Я вправо — он тоже, я влево — он вслед,
Хоть там даже рельс, даже провода нет.
Несётся трамвай, грохоча и звеня.
Светящихся глаз не спускает с меня
И грозно кричит: «Догоню всё равно!
Кто джемом моё замазюкал окно?
Сиденья расписывал чей карандаш?
За эти проделки ответ мне и дашь!»
А я убегал, выбивался из сил...
«Сыночек, очнись!» — папин голос просил...
Смягчился трамвай только после шести
От слов моих: «Больше не буду! Прости!»

Перевёл с украинского В. КОРЧАГИН

Рисунки Л. ХАРЛАМПИЕВА

страница следующая ->