<- предыдущая страница следующая ->

Возмездие
М. ИВАНЧЕНКО

(Рассказ о борьбе партизан республики Вьет-Нам)

Кто-то закричал во сне, и Курт Линке проснулся, тревожно прислушиваясь, в который уже раз соображая, где он находится. Потом вспомнил и успокоился. В трюме было душно и довольно тесно. Под потолком слабо горели три электрические лампочки, освещая спавших на скамьях солдат, развешанное оружие и одежду.
Рядом с Куртом спокойно похрапывали его приятели Франц и Артур, слышалось дыхание других солдат, а где-то внизу стучала машина.
Курт встал, оделся, пробрался к трапу и медленно поднялся на палубу.
На море была спокойная, немного душная ночь; усеянное звездами небо казалось черным бархатом, распластанным над спящей землей. Пароход шел с притушенными огнями.
«Говорят, что завтра будем в Хайфоне, — вспомнил Курт вечерние разговоры перед сном. — Да, в Хайфоне. Эта старая посудина «Вилль д'Оран» не расклеилась-таки по дороге, приедем в целости и сохранности».
Собственно говоря, и расклеиваться ей не было причины: от самого Орана — ни одной бури, плыли спокойно. И вот сегодня ночью «Вилль д'Оран» пересечет Тонкинский залив, а завтра — Хайфон.
— Хайфон, — процедил Курт сквозь зубы. — И название какое-то варварское...
Нужно сказать, что у Курта, как и у его товарищей по «Вилль д'Орану», знакомство с географией было весьма поверхностное. Они могли лишь смутно вспомнить те города и села, где им приходилось бывать в карательных экспедициях или выбрасываться на парашютах.
Вот так и сейчас. Хоть убей, а он не может вспомнить название того городка в Арденнах, где в последний раз, в составе парашютного полка из дивизии «Рейн и Дунай», прыгнул с «Юнкерса», выполняя приказ фюрера. Возле этого городка в январе 1945 года он и попал в плен к американцам. Но вот город, где он почти год был в американском концентрационном лагере, он помнит всегда: во-первых, этот город, Аусбург, как никак, а находится в Германии, а во-вторых, концентрационный лагерь тоже запомнился ему на всю жизнь. Вот это был лагерь! Бывало пойдешь в город — из лагеря можно было уходить днем, когда угодно — и тотчас спешишь обратно: в городе только и слышишь о еде, о том, что топить нечем, что нет стекла и окна нужно заколачивать фанерой. Каждый только и ждет, чтобы ты угостил его американской сигареткой. А в лагере таких разговоров не было. Здесь жизнь была другая. Позанимаешься гимнастикой, хорошо поешь, покуришь. Можно и вздремнуть и поболтать о том, о сем...
Оно можно было бы, наверное, пересидеть в этом лагере спокойно, но Курта, как и всех его новых знакомых, не оставляло чувство животного страха перед ответственностью за все, что натворили они в России, Польше, Югославии. А Курт, прежде чем попасть в дивизию «Рейн и Дунай», побывал в России. Здесь он часто вместе с другими эсесовцами ездил на «усмирение» какой-нибудь деревушки или городка, оставляя после себя пожарища и трупы повешенных и убитых жителей. Во время одного такого «усмирения» на Украине его чуть не убили партизаны. Курт благодарил судьбу, что полученная им рана позволила ему почти восемь месяцев проваляться в госпитале в Мюнхене. Потом он попал в дивизию «Рейн и Дунай», стал парашютистом и при первом же прыжке попал в плен. «Мне везет», часто думал Курт, посматривая на безразличных ко всему американских солдат, стоявших у входа в лагерь в Аусбурге.
В лагере Курт сошелся с Артуром и Францем; ничего, подходящие ребята. Артур почти всю войну пробыл в Польше, а Франц — в Югославии. У Франца был «железный крест», которым его наградил фюрер за расправу с югославскими партизанами.
Вот почему, сидя в лагере, и Курт, и Артур, и Франц, и другие такие же эсесовцы были неспокойны. Им все казалось, что правосудие настигнет их и придется расплачиваться за свои злодеяния.
Однажды утром их собрал комендант лагеря. Когда они выстроились на плацу, где обыкновенно происходили занятия по строевой подготовке, появился комендант в сопровождении переводчика и одного французского офицера. Курт не знал, что это был французский офицер, — он никогда прежде не встречал французских военных, — но стоявший рядом с ним Вильгельм (с ним тоже Курт познакомился в лагере) шепнул: «Француз». Вильгельм знал их, этих французов, недаром он столько гонялся за ними в горах Верхней Савойи, ему можно было поверить. Этот французский офицер был, однако, совсем иной человек, чем те, за которыми гонялся Вильгельм. Те называли немцев, хозяйничавших в их стране, бошами и считали, что каждый из бошей заслуживает только пули из автомата, а этот приветливо улыбался, щурился и игриво помахивал маленькой тросточкой. Разволновавшийся вначале, Вильгельм успокоился, успокоился и Курт. Видно, так нужно, ничего плохого не будет.
— Господа! — начал комендант, и переводчик повторял вслед за ним. — Вы знаете, что каждый из вас, — он сделал паузу, шагнул вперед, внимательно осмотрел стоявших в строю эсесовцев и закончил: — несколько виноват... Но мы можем забыть этот неприятный факт. Вот перед вами лейтенант Дюбак. — Жест в сторону французского офицера, улыбка которого сделалась еще более приветливой. — С его помощью вы можете поступить во французский иностранный легион. Вы будете освобождены от лагеря, и ваше прошлое будет забыто. Подумайте. Все. Я кончил.
...А через два дня Аусбург и гостеприимный лагерь были позади. Курт, Франц, Артур, Вильгельм и другие ребята из лагеря сидели в поезде, который только что миновал Париж и мчался к Марселю. Повеселевший Вильгельм вдруг начал вспоминать свои похождения во Франции и ругать французов. Можно было подумать, что дело происходит в 1943 году и он отправляется из Парижа на очередную «операцию». Мимо проносились аккуратные деревушки, в поле работали крестьяне и, останавливаясь, смотрели на поезд, а в соседнем вагоне пели марш, с которым раньше шагали гитлеровцы, вступая в чужие города.
Потом яркие, ослепительные краски юга Франции, шумный и жаркий Марсель и погрузка на пароход. Легионеры отправлялись в Африку. Пароход шел в Оран, где предстояло обучение. Обучение! Курт даже теперь усмехается при воспоминании об этом обучении. Кого учить? Их, старых солдат, прошедших всю Европу? Смешно, и только. И правда, недаром еще по пути в Оран легионеры говорили, что вряд ли что выйдет из этого обучения. После выгрузки очи на машинах отправились за город, в казармы, где получили обмундирование и новые американские автоматы. Если бы не жара, можно было бы считать жизнь в казармах похожей на ту, которую они вели в американском лагере. С питанием было немного похуже, но при жаре это, может, и здоровее.
В Оране Курт окончательно успокоился, как и все его друзья. Все осталось позади, теперь можно начинать все сначала. Впереди открывалась новая жизнь, возможно, мало похожая на прежнюю, но Курт был уверен, что и прежняя жизнь тоже со временем возвратится. Недаром же их, чорт возьми, кормят американскими галетами и тушонкой, недаром же им выдали новые автоматы. Это что-то да значит! Возможно, что придется начинать с иного места. Возможно.
Их офицер в начале года все чаще и чаще стал поговаривать о том, что где-то в Индо-Китае красные подняли голову и создали даже свою республику под названием Вьет-Нам. Видно, в этой республике сейчас здорово жарко, если офицер стал так часто напоминать о ней.
Курт совсем не удивился, когда однажды их ночью подняли, погрузили на машины и отвезли в порт. У причала стояла эта старая посудина «Билль д'Оран», и в ее трюмы беспрерывно входили легионеры. Теперь все было ясно: видно, придется все-таки начинать воевать с красными. Наверное, они понимают только язык оружия. Но где же находится этот Индо-Китай? Судя по названию, это где-то около Китая. «Боже мой! — говорили между собой легионеры, прослышав о том, что в Индо-Китае есть джунгли. — Так ведь там же живут дикари? И чего только эти французы с ними цацкаются? Двух хороших автоматных очередей будет достаточно, чтобы эти дикари носа не высовывали из своих джунглей».
Однажды, при переходе через Суэцкий канал, Курт с Францем стояли на палубе, наблюдая за берегом. Пароход медленно шел вперед, погода была чудесная, и оба берега далеко просматривались. Вот справа показался маленький поселок, выделявшийся правильным расположением своих построек. По улице, шедшей параллельно берегу, маршировала колонна солдат.
— Смотри! — Франц дернул Курта за рукав.
Курт и так смотрел в оба, не веря своим глазам: по улице шли настоящие немецкие солдаты, четко отбивая шаг. Курт и Франц долго смотрели на исчезавший вдали поселок.
— Ведь это наши пленные, — прервал молчание Франц.
Курт кивнул головой.
— Видно, строевые занятия, — сделал предположение Франц.
— Конечно, — оживился Курт.
Он вдруг повеселел: он увидел, что тот американский лагерь, где были они, не единственный. Англичане тоже умеют беречь солдат.
Все это вспомнилось Курту сейчас, в эту спокойную южную ночь, когда он долго стоял, держась за поручни палубы, и смотрел на воду. Где-то берег? Днем он был еле заметной полосой на горизонте, а утром окажется, наверное, совсем близко. Курт вытащил сигаретку, затянулся и сплюнул за борт.
*
Вечером пароход «Вилль д'Оран», медленно двигаясь вдоль набережной к отведенному ему месту, слегка стукнулся левым бортом о причал и остановился. Параллельно пароходу, во всю длину набережной, проходили две линии узкоколейной дороги с многочисленными ответвлениями. По одной из линий рабочие в желтых широких остроконечных шляпах, освещенные сверху громадной, висевшей на железной мачте лампой, толкали три маленькие платформы, нагруженные мешками. Впереди «Вилль д'Орана» стоял пароход под американским флагом, и эти мешки, по-видимому, предназначались для него, так как грузчики, стоявшие в стороне, подошли к трапу и ожидали подхода платформ.
Все причалы были залиты ярким электрическим светом, подальше от берега угадывалась темнота, а еще дальше — блестел огнями город. Это был Хайфон. На палубе «Вилль д'Орана» стало тесно и шумно. Все легионеры высыпали наверх, повсюду слышалась немецкая речь: кто-то искал свои вещи, кто-то ругался, но в большинстве они, готовые в любую минуту сойти на берег, удивленно смотрели перед собой. Электрический свет, суета большого порта поразили их. Огни города, видневшиеся вдали, говорили о том, что они прибыли не в настоящие джунгли, а рабочие в остроконечных шляпах, хотя и были явно не европейцы, ничем не напоминали дикарей.
Готовые к высадке, Курт, Франц и Артур стояли вместе и молчали, ожидая команды. Многие из рабочих на набережной останавливались и смотрели на палубы парохода. Видно, «Вилль д'Оран» был для них старым знакомым, но на этот раз их поражали его необычные пассажиры.
Началась высадка. Один за другим легионеры сходили на берег, собирались кучками, затем строились и уходили куда-то в темноту. Впереди каждой группы вместе с офицерами шагали проводники-переводчики, уверенно разбиравшиеся в портовом сплетении дорог, складов, гор мешков и ящиков, охраняемых французскими солдатами. Наконец вышли к дороге, где стояла длинная колонна «студебеккеров».
На машины грузились молча, как люди, привыкшие ко всем неожиданностям. Усаживались на скамейки, ставили автоматы между ног и оглядывались по сторонам. Но после яркого света порта трудно было что-нибудь различить во тьме. Когда машина заполнялась, кто-то невидимый подавал команду, офицер и проводник садились к шоферу в кабинку, хлопала дверца, урчал мотор, и машина трогалась в путь. Свет фар выхватывал из темноты дорогу, черные деревья по обочинам.
Машины въехали в город, промчались по пустым улицам, где видны были только патрули солдат, и остановились перед высоким забором, за которым слышались гудки паровозов и лязг вагонных сцеплений.
Потом погрузились в вагоны, и часа через два поезд тронулся, набирая скорость и мчась в неизвестность.
*
Как всегда, очень рано Дуон Бач Най отправился на работу. Ноябрьское солнце, хотя еще и не высоко поднявшееся над городом, уже успело накалить мостовую, и над пустынной улицей аннамитского квартала, по которой шел Дуон Бач Най, проносился душный ветерок. Уже больше месяца, как окончились дожди, и с каждым днем солнце пригревает все сильней и сильней.
Ранним утром, когда в воздухе еще нет пыли и не совсем исчезла ночная прохлада, когда каждое деревцо кажется свежим и его зелень переливается в солнечных лучах, особенно тяжело итти по аннамитскому кварталу в Ханое. На каждом шагу в глаза бросаются разрушенные дома с пустыми глазницами окон, и свежая трава, пробивающаяся из развалин, совсем не радует, а еще больше подчеркивает царство смерти. Прохожие попадаются редко, проходят торопливо и исчезают среди развалин или направляются в новую часть города, на службу.
Тяжело Дуон Бач Наю смотреть на все это. Лучше было, конечно, уйти с товарищами в леса, где сейчас бурлит настоящая жизнь, где идет борьба. Он бы с радостью присоединился к ним, но еще несколько дней назад, когда он разговаривал с Ле Хи, тот ему сказал:
— Ты думаешь, что борьба идет только там? А кто же будет работать здесь? Ты знаешь, что таких, как ты, здесь много, что ваша работа здесь очень помогает нам. К тому же ты знаешь немецкий язык. Нам известно, что в Хайфон и в Ханой прибыли первые части Иностранного легиона, сформированные из бывших немецких фашистов-эсесовцев.
И Ле Хи сказал еще, что, по имеющимся сведениям, среди них много бывших парашютистов и ему, Дуон Бач Наю, нужно узнать, что они собираются делать. Да, конечно, Ле Хи прав, обязательно нужно работать здесь. Но хорошо сказать — «нужно». Дуон Бач Най ничего не сказал Ле Хи о том, что ему хотелось хотя бы переменить место работы, которая ему не нравится.
Сколько раз Дуон Бач Най ругал себя за то, что глупые мысли лезут ему в голову. Если нужно находиться в «Салоне отрезвления», то, значит, нужно — и все. Но каждый раз, отправляясь в это «заведение» на улице Жана Дюпуи, он шел с тяжестью на сердце.
Как радовался он, когда правительство Вьет-Нама издало специальное постановление о запрещении спиртных напитков и опиума! А вот сейчас он занимается тем, что в одном из «Салонов отрезвления», созданных французами по всему Ханою, набивает опиумом трубки и выносит их в особую комнату, куда аннамиты заглядывают очень редко, но зато там всегда полно французов, а в последние дни — и немцев.
Дуон Бач Най прошел под старинными воротами и на минутку остановился. Он с ненавистью посмотрел на двухэтажный домик, над дверью которого была вывеска на французском языке: «Салон отрезвления». Потом перешел улицу, толкнул дверь, бесшумно проскользнул по коридору и поздоровался с хозяином, стоявшим около буфета. В следующей комнате, устланной коврами, с цыновками на окнах, было прохладно.
Еще рано, посетители придут попозже, и Дуон Бач Най стал готовиться к их приходу. Хозяин открыл маленький чуланчик, где под его надзором Дуон Бач Най набил трубки опиумом. Хозяин-француз внимательно смотрел, чтобы Дуон Бач Най как-нибудь не отсыпал себе опиума. Оба молчали, и Дуон Бач Най думал: «Чего он уставился? Неужели он думает, что мне нужна эта его дрянь — опиум?»
Когда трубки были набиты, хозяин разложил их рядышком на столике и запер чулан. Дуон Бач Най прошел в комнату, где стоял буфет, и стал у открытого окна. На улице становилось все жарче, тень от дерева на противоположной стороне продвигалась, все укорачиваясь. По теневой стороне проходили редкие прохожие, по мостовой медленно проехала двухколесная повозка, запряженная быками, пробежал рикша с пустой тележкой.
Вдруг из-за угла улицы послышался громкий хохот и свист. Дуон Бач Най высунулся из окна. Из-за угла показался рикша. На хрупкой бамбуковой тележке, где и одному человеку было бы тесно, развалились два здоровенных солдата и свистом и криками заставляли рикшу бежать быстрее. Вот рикша поравнялся с окном, и Дуон Бач Най увидел его испуганное лицо со струившимся по нему потом и разбитые в кровь ноги. Тележка с седоками исчезла за ворогами, хохот стал утихать вдали, но перед глазами Дуон Бач Ная еще долго стояло испуганное лицо рикши с широко раскрытым ртом, а в ушах звучали свист и гогот.
Дуон Бач Най невольно сжал кулаки и отошел от окна лишь тогда, когда с той стороны, куда бежал рикша, показались три новых завсегдатая «Салона» — Курт, Франц и Артур. Они шли в сопровождении маленького человечка по имени Пьер, прибывшего в Ханой еще год назад из Франции. Он был полицейским в Париже, когда там хозяйничали немцы. Сейчас Пьер был добровольным переводчиком и проводником у немцев. Старый посетитель «Салона», он на-днях ввалился сюда с этими тремя немцами, и теперь они ежедневно появлялись вместе.
— Привет хозяину! — по-французски закричал Пьер с порога.
Хозяин радушно улыбался, жестом приглашая пройти в соседнюю комнату. О, он знал своих клиентов отлично, он знал, что этим нечего делать здесь у буфетной стойки!
Когда все четыре посетителя развалились на ковре, Дуон Бач Най принес трубки с опиумом. Но на этот раз клиенты не спешили, и Дуон Бач Най стоял в стороне, рассматривая их и прислушиваясь к разговору. Говорили по-немецки.
— Итак, придется нам не надолго расстаться, — сказал Пьер.
— Да, чорт возьми, придется, — ответил Франц, с сожалением рассматривая, будто в последний раз, комнату.
— Я думаю, что вы скоро вернетесь, — успокаивающе произнес Пьер. — Вы с ними быстро покончите. Они там не то что парашютистов не видели, но даже не знают, что такое самолет.
— Дети природы! — громко расхохотался Курт. — А все же здесь неплохо, там же, говорят, малярийных комаров пропасть.
— О да! Вокруг этой проклятой Красной реки даже комары помогают красным, — попытался сострить Пьер.
Никто не улыбнулся его шутке, и он сразу переменил тему:
— А вы видели уже Красную реку? — спросил он.
Оказалось, что они еще не видели, хотя и переезжали через нее в поезде.
— Как же так, нужно обязательно посмотреть. А на Дороге мандаринов вы были? Тоже нет? Ай, ай, — сокрушался Пьер. — Все-таки в Ханое есть что посмотреть, и я вам все покажу.
— Так, значит, у нас осталось четыре дня для осмотра, а потом полетим к этому самому Лао-Каю.
Дуон Бач Най, казалось, не слушал разговора и не понимал его, но в действительности он был весь внимание и старался не пропустить ни одного слова из разговора. Последняя фраза заставила его насторожиться еще больше.
«Лао-Кай, Лао-Кай», вертелось у него в голове.
Он хорошо знал этот городок, раскинувшийся вдоль Красной реки на границе Вьет-Нама и Китая. Ведь в том районе, между Иен-Беем и Лао-Каем, действует отряд, в котором сражается Ле Хи. Недаром Ле Хи говорил, что здесь тоже нужны люди! Четырех дней вполне хватит, чтобы Нгуен Ван Лао добрался до отряда и предупредил товарищей о готовящемся десанте.
— Почему только четыре дня? — спросил Пьер. — Я уверен, что вы скоро опять будете здесь: эти дикари разбегутся, едва заслышат гул самолетов.
Пьер сам не знал, почему гул самолетов в этом случае так должен подействовать на партизан. Ему было известно, что «Спитфайеры» и «Дакоты» почти ежедневно подымались с аэродрома в Ханое и сеяли вокруг города, на рисовых полях, в бамбуковых рощах тысячи пуль, сбрасывали сотни бомб, сжигали деревни, но жители нисколько не пугались.
Дуон Бач Най перестал интересоваться разговором. Теперь все четверо обсуждали, как поехать посмотреть Дорогу мандаринов, и Дуон Бач Най ждал, когда они наговорятся и потребуют трубки. Наконец они договорились, что какой-то Вильгельм сможет достать автомобиль, подъедет к мосту Думера, и оттуда они отправятся за город, и Пьер крикнул Дуон Бач Наю по-французски:
— Давай!
Дорога мандаринов пересекает весь Индо-Китай, начинаясь у границы Сиама и кончаясь у Китая. Она вьется параллельно побережью, и окружающие ее пейзажи меняются на каждом шагу. То высокие серые скалы нависают над ней, когда она огибает гору, то она стрелой пронзает бесконечные зеленые рисовые поля, перешагивает многочисленные бурные реки и спокойно бежит вдаль, окруженная пальмовыми рощами.
Провинция Бакбо, или, по-старому, Тонкин, угадывается на дороге по серым скалам, на вершинах которых стоят пагоды с причудливыми крышами. Лепящиеся к дороге деревушки окружены бамбуковыми рощами. Вдоль дороги протянулись два ряда домов, а в середине деревни — маленький рынок, где играют дети, бродят черные свиньи, роются куры, бегают собаки. На рисовых полях работают. Полуобнаженные мужчины бредут за плугом, с трудом вытаскивая ноги из грязи, доходящей почти до колен. Старый бык лениво тянет плуг, все время помахивая головой.
Ближе к Ханою на дороге попадаются мужчины и женщины, сгибающиеся под тяжестью ноши: они пешком, за несколько десятков километров, идут в город. Изредка движется повозка, запряженная быками. Два больших, окованных железом колеса позволяют ей проходить не только по каменистым дорогам и тропам, но и пробираться по бездорожью, в лесу.
В один из солнечных ноябрьских дней в роще маленьких изящных лаковых деревьев, недалеко от Ханоя, растянулась целая колонна таких повозок. Впереди в каждой повозке сидят погонщики, безразличные ко всему, кроме бесконечной дороги и впряженных в повозку быков. Лежащий в повозке груз защищен от солнца легким прикрытием из рисовой соломы. Медленно шагают быки, грохочут на каменистой почве колеса, и над дорогой подымается едкая пыль, тонким серым слоем покрывающая придорожную зелень.
За рощей лаковых деревьев открывается невспаханное, залитое водой рисовое поле, на краю которого видна пустая сожженная деревня. Только обгорелые бамбуковые палки да присыпанная пеплом земля напоминают о том, что еще недавно здесь жили люди. Быки осторожно обходят воронки от бомб, упавших на дорогу. Погонщики вышли из безразличного ко всему состояния и все, как один, смотрят на то место, где была деревня.
Вдруг послышался шум автомобиля, и из-за поворота вылетел мчавшийся на полном ходу «виллис». Быки шарахнулись в сторону, и погонщики в испуге начали соскакивать на землю, стараясь удержать их. Среди повозок произошло замешательство, но мотор машины вдруг заглох. Ее пассажиры выскочили на дорогу и, громко смеясь, смотрели на вызванный ими переполох. Некоторые повозки запутались в придорожных кустах, возле них в смятении топтались погонщики, босые, оборванные люди.
Вильгельм выполнил свое обещание: добыл «виллис», и сейчас Пьер показывал своим друзьям окрестности Ханоя. Они все были очень довольны тем, что напугали «этих дикарей». Один звук мотора автомашины наделал столько переполоху, а что будет, когда вот над такими людьми на бреющем полете пройдут самолеты?..
Погонщики понемногу успокоили быков, и колонна двинулась дальше к Ханою, а легионеры сели на обочину дороги и закурили.
— Вы видите, — сказал Пьер, показывая на место, где была деревня. — Это мы здесь выкуривали партизан, а куда они девались — ума не приложу. Мы потом рыскали вокруг, но даже следов не обнаружили. Конечно, с десяток навсегда осталось здесь, но где остальные — неизвестно. И так везде: остаются выжженные места, а люди куда-то уходят.
— Ничего, — сказал Курт, — мы доберемся и до людей.
Они все были довольны этой прогулкой, которая началась у берега Красной реки в Ханое и закончилась здесь, у этой сожженной деревушки. Теперь можно вернуться в город, пойти в «Салон отрезвления», а потом в казармы у аэродрома, откуда завтра предстоит лететь куда-то в Лао-Кай и зыбрасываться на парашюте прямо в леса, где еще водятся партизаны. «Впрочем, здесь они, наверное, тоже имеются», подумал Курт, посмотрев в сторону бамбуковой рощи, и неожиданно сказал:
— Ну что ж, поехали!
*
Когда Дуон Бач Най сказал Нгуен Ван Лао, что ему предстоит отправиться с заданием в партизанский отряд, где сейчас находились все их товарищи, Нгуен Ван Лао обрадовался и немедленно стал собираться в дорогу. Раньше Нгуен Ван Лао работал на рисоочистительном заводе, но теперь, когда по заданиям часто нужно было уходить из города, он продавал желтые, похожие на большие грибы шляпы на рынке в Ханое. Этих шляп он приносил очень много из своих путешествий, что было вполне естественно и не вызывало никаких подозрений: он, видно, покупал их в деревне у крестьян.
Нгуен Ван Лао приготовил большую пустую корзину, еще раз повторил все, что надо было сказать Ле Хи, и отправился в путь. Ему предстоял путь в двести пятьдесят километров, но это не страшило его: он знал, что везде есть свои люди и он сможет двигаться днем и ночью, засыпая на повозке, а там, подальше от города, его, наверное, подбросят на машине, так как около деревушки Ван-Хак у партизан имеется машина для связи.
...На третий день Нгуен Ван Лао малозаметной тропинкой вышел к тихому лесному озеру, тесно окруженному молодыми бамбуковыми деревьями. На скале, нависшей над водой, прилепилась легкая бамбуковая, крытая камышом хижина. У самой тропинки, сбегающей от хижины к озеру, лежала маленькая узкая лодка. Вокруг было необыкновенно тихо, в озере отражались чистое небо и прибрежные деревья. На противоположной, высокой стороне, поросшей зелеными дубами, среди камней также виднелась лодка.
Нгуен Ван Лао мог обойти озеро, но это потребовало бы двух часов пути, поэтому он подошел к хижине и постучал по одному из столбиков, на которых она стояла. Дверь открылась, из хижины выпрыгнул молодой стройный аннамит. Он радостно улыбнулся, схватил Нгуен Ван Лао за руку и долго тряс ее.
— Ну как, есть новости? — спросил он, направляясь к озеру.
— Есть, есть, Тран Ван Хиу, — заулыбался Нгуен Ван Лао.
Они уселись в лодку — Тран Ван Хиу с веслом на носу, а Нгуен Ван Лео на корме — и поплыли по озеру.
...Когда Нгуен Ван Лао добрался до деревни, затерянной среди гор и лесов, солнце зашло. Он не первый раз приходил сюда, поэтому быстро нашел хижину, где был штаб отряда. Еще во дворе его окружили партизаны и шумно расспрашивали о новостях.
Ле Хи вышел на шум и сразу же повел Нгуен Ван Лао к командиру.
В маленькой комнате, где горела керосиновая лампа, стоял стол и несколько легких стульев. На столе была разостлана большая карта.
Командир отряда — Во Нгуен Мин — шагнул навстречу Нгуен Ван Лао и пожал ему руку.
Во Нгуен Мин был высок и крепок, черный хлопчатобумажный костюм ладно облегал его тело. Во Нгуен Мина любили все в отряде и во всем районе, где действовал отряд. Бывший грузчик в Хайфонском порту, он появился здесь в конце 1946 года, и его отряд все рос и увеличивался. Народные советы во всех деревнях часто обращались к нему за помощью, и он охотно выполнял любую просьбу. В отряде его любили за смелость и за то, что он берег бойцов: несмотря на то, что отряд часто ходил на операции, потери были небольшие. Рассказывали, что Во Нгуен Мин был даже принят президентом республики Хо Ши Мином, который очень подробно расспрашивал его о жизни в отряде.
И вот сейчас Во Нгуен Мин стоял и вопросительно смотрел на Нгуен Ван Лао,
— Завтра, где-то в вашем районе будет выброшен парашютный десант легионеров-эсесовцев, — коротко доложил Нгуен Ван Лао. — Дуон Бач Най сказал, что он это слыхал сам от легионеров.
— Ну что же, хорошо, — сказал Во Нгуен Мин. — Об остальном потолкуем завтра, а сейчас иди отдохни, — обратился он к Нгуен Ван Лао и уже другим тоном, обращаясь к Ле Хи, сказал: — Собери немедленно всех командиров ко мне.
Нгуен Ван Лао вышел следом за провожатым, которого ему дал Ле Хи. Уже во дворе он встретил первых командиров, которые торопливо направлялись на совещание к Во Нгуен Мину.
*
Семь «Дугласов» по очереди оторвались от аэродрома и, сверкая в лучах только что взошедшего солнца, плыли над едва проснувшимся Ханоем. Справа по курсу громадным зеркалом блестели примыкающие к городу с севера Большое озеро и озеро Трук Баш, а с северо-востока огромной темнокрасной лентой извивалась Красная река. Она была действительно красной, что еще больше было заметно с воздуха, откуда река представлялась оправленной в зеленую рамку прибрежных лесов. Длинный мост Думера, перекинутый через реку, походил на тонкое сооружение, неизвестно каким образом удерживающееся в воздухе.
Четыре луча железных дорог — на северо-запад, север, восток и юг — разбегались от города, теряясь в сплетении буйных лесов.
Ханой был похож на два разных города, построенных один возле другого. В прозрачном утреннем воздухе особенно заметна была разница между двумя его частями: аннамитской — с разрушенными домами и кривыми улочками — и новой — утопавшей в зелени, французской, где были разрушены лишь одиночные дома.
Набирая высоту, самолеты оставили позади город, и внизу сплошной зеленой массой растянулись леса и рощи, оживленные рисовыми и маисовыми полями да редкими деревушками. Ровный гул самолетов заставлял работавших в поле крестьян поднимать голову и следить за их полетом, пока они не исчезали вдали.
Трудно было разобраться в однообразной и в то же время роскошной картине, расстилавшейся внизу, и ориентиром летчикам служила Красная река и бежавшая параллельно ей железная дорога. «Дугласы» шли на северо-запад, в район Лао-Кая, где они должны были выбросить парашютистов-легионеров. Полет был кратким — не больше часа. Сегодня, в случае удачи, «Дугласы» возвратятся в Ханой за новыми парашютистами и грузом, а по железной дороге пойдут новые части, которые закрепят успех. Район Лао-Кай перестанет именоваться «партизанским», и там уже не будут жить по законам республики Вьетнам.
Все легионеры, сидевшие в самолетах, были уверены в успехе этой операции. Каждый из них не раз в своей жизни прыгал с самолета и почти всегда успешно. Местность вокруг была, правда, совершенно незнакомая, и вряд ли даже сами проводники ориентировались в ней. Но все твердо знали, что свободная от лесов площадка, где им предстоит выбрасываться, была недалеко от железной дороги и там, конечно, не могло быть крупных партизанских отрядов, а мелкие будут смяты мгновенно.
...Час полета прошел незаметно, и когда самолеты начали кружиться над свободной от леса площадкой, легионеры стали готовиться к прыжку. Курт Линке, как раньше всегда делал перед прыжками, подал руки Францу и Артуру. Открылись люки в двух первых машинах, и парашютисты полетели вниз. Над ними вспыхивали ослепительно белые облачка парашютов, и скоро весь воздух был усеян этими облачками.
Первые парашютисты, еще не придя в себя от свиста ветра в ушах и шума моторов, отчетливо услыхали звуки выстрелов, а потом заметили и стрелявших. Пули визжали вокруг парашютистов, опускавшихся вниз. Вся площадка была усыпана партизанами, расположившимися в укрытиях, замаскированных в кустах и среди камней.
Легионеры, опускавшиеся на землю живыми, быстро перерезали стропы парашютов, но, очутившись на земле с автоматами в руках, терялись. Многие из них сейчас же падали, сраженные пулями, другие начинали беспорядочно стрелять.
Никто не предвидел этого боя, разгоревшегося еще над землей, никто не ожидал такого огня в этом месте, где нельзя было ожидать появления партизан.
Франц и Артур, выпрыгнувшие вслед за Куртом, были убиты в воздухе, а Курт, оказавшись на земле, пытался стрелять, но был сражен, успев дать лишь короткую очередь из автомата по кусту, за которым скрывался невидимый стрелок.
В короткой схватке, разгоревшейся затем между уцелевшими легионерами и партизанами, были истреблены последние остатки парашютного десанта, который должен был положить начало разгрому партизанского района.
*
Отряд Во Нгуен Мина выступил сразу же после короткого совещания, на котором обсуждалась новость, принесенная Нгуен Ван Лао из Ханоя. Все командиры сошлись на том, что парашютисты будут выброшены именно на площадке, где потом разгорелся бой, но все же часть сил отряда была послана и на другие места возможной высадки.
Ночной марш через леса был совершен быстро, и еще до восхода солнца партизаны заняли боевые позиции, приготовили оружие, разложили вокруг себя самодельные гранаты. А когда разгорелся бой, партизаны стреляли точно по целям, помня, что нужно поддерживать сильный огонь и беречь патроны.
...В бою был убит Во Нгуен Хин — один из лучших бойцов отряда, и партизаны, собрав оружие, парашюты и боеприпасы разгромленного десанта, собрались у его свежей могилы.
Яркое солнце заливало все вокруг ослепительным блеском, и в его свете пламенело на легком ветерке красное, с золотой звездой посредине, знамя республики Вьет-Нам. У знамени стоял Во Нгуен Мин, и все смотрели на него.
Прощаясь с партизаном, он сказал:
— Мы хороним одного из наших лучших товарищей, но враг дорого заплатил за его смерть. Вы знаете, что сегодня мы расправились с отрядом немецких фашистов, которые здесь думали спрятаться от возмездия народов и помочь французским империалистам задушить нашу республику. Этому никогда не бывать! От справедливого народного возмездия нельзя уйти!
Когда над могилой вырос холмик влажной земли и прозвучал прощальный салют из винтовок и автоматов, отряд выстроился, знаменосец стал впереди и партизаны тронулись на свою базу.
Кто-то запел гимн республики Вьет-Нам, и все подхватили его:
Спасая свою дорогую родину,
Войска Вьет-Нама идут тернистыми путями.
Топот их поступи затихает в отдалении,
Их знамя окрашено кровью героев...

Рис. В. Бродского
По берегу маршировала колонна солдат.
На улице становилось все жарче, тень от дерева продвигалась, все укорачиваясь.
Они уселись в лодку и поплыли по озеру.
Дуон Бач Най был весь внимание.
Недалеко от Ханоя растянулась целая колонна повозок.
Ночной марш через леса был совершен быстро.

<- предыдущая страница следующая ->