<- предыдущая страница следующая ->

МОЛОДОСТЬ ДРЕВНЕГО ГОРОДА

РАЗГОВОР С ГЛАВНЫМ АРХИТЕКТОРОМ ГОРОДА БРАТИСЛАВЫ ЙОЗЕФОМ ГАУСКРЕХТОМ

О динамичном развитии столицы Словакии свидетельствуют следующие данные: в 1945 году в Братиславе насчитывалось 130 тысяч жителей, а в 1983-м — 400 тысяч. Значительных успехов в развитии города добились в последнее десятилетие, в течение которого было построено 56 тысяч благоустроенных квартир. Их средняя жилая площадь составляет 52 квадратных метра. Строительство велось, как говорится, на голом месте.
Стремительный рост строительства способствовал решению жилищной проблемы, но одновременно выдвинул и повышенные требования к созданию транспортной сети и торговой, к строительству домов бытовых услуг, учебных заведений, детских садов и яслей. Развитие города, сопровождаемое большим строительством, к сожалению, оказало неблагоприятное влияние на окружающую среду.
Наиболее важной и самой большой строительной площадкой Братиславы является район Петржалка, который расположен на правом берегу Дуная. До 1987 года планируется построить здесь 42 тысячи квартир, а население этого района к концу века вырастет до 150 тысяч человек.
Строительство в районе Петржалка окажет влияние и на реконструкцию центральной части города, так как в основу нынешней концепции градостроительства легло и создание кварталов, которые должны гармонично сочетаться с центральной улицей города, где будет проложен скоростной транспорт — это своего рода метро, линия которого пройдет под историческим центром Братиславы и выйдет на поверхность в районах новостроек.
Реконструкция центра — бесценного исторического ядра столицы ССР — это самая сложная задача в развитии города, ибо она включает строительство важных объектов, таких, как Словачкий национальный театр, железнодорожный вокзал, гостиницы, магазины, административные здания и др. В этой части городской резервации предусматривается и жилищное строительство, главным образом как составная часть зданий, предназначенных для магазинов, бытовых услуг и т. п.
В ближайшее время на окраине города будет продолжено строительство высших учебных заведений, выставочного комплекса, поликлиник и больниц.
Братислава раскинулась на берегах Дуная, и окружают ее малокарпатский лесопарк и природные заповедники с редкой флорой и фауной, а это говорит о том, что наличие природных и других преград лимитирует «географическое» расширение города. Само собой разумеется, что новая концепция строительства учитывает требования в отношении увеличения плотности населения и разумного использования земли.
Что касается эстетики города, то мы и в дальнейшем будем уделять внимание созданию многообразных типов зданий, их конфигурации и отделке. Своим замыслом будет отличаться проект нового жилого комплекса Длге диелы, к реализации которого приступят после 1985 года. Аьторы проекта решили проверить возможности новой конструктивной системы при создании многофункционального жилого комплекса. План застройки учитывает преимущества братиславского лесопарка, что создаст комфортную среду обитания людей.
Перспективные планы развития города намечают обновление и модернизацию старого жилого фонда. Следует при этом сказать, что модернизация старых квартир в Братиславе не является и не будет являться решающим фактором, так как в жилом фонде города уже сегодня насчитывается более 80 процентов новых квартир.
РАЗГОВОР ВЕЛА МИЛОСЛАВА КОДОНЕВА

1. Вид на город с вершины холма Славин.
2. Выражением заботы о здоровой окружающей среде является строительство городских фонтанов.
3. Детская площадка в одном из новых жилых комплексов. На заднем плане — новостройка гостиницы «Спутник».
4. Дубравка — один из новых братиславских районов на окраине города.
5. Реконструкция центра города началась с объектов нового универмага «Приор» и гостиницы «Киев».
6. Выдающимся архитектурным сооружением является мост им. Словацкого национального восстания через реку Дунай.
ФОТО МИЛАНА ТЕСАКА


ОЧАРОВАНИЕ НАРОДНОЙ ИГРУШКИ

Дерево, глина, солома, тесто, ветки, текстиль — все это сырье, из которого у нас в прошлом изготовлялись народные игрушки. Делали их преимущественно родители, чтобы порадовать своих детей, а иногда и сами дети, со свойственной им неподражаемой фантазией. Профессиональные мастера и ремесленники-игрушечники появились значительно позже. Свои изделия они, ходя от дома к дому, предлагали покупателям, способствуя так распространению определенного вида игрушек в различных местах.
Наиболее известными центрами производства детских игрушек начиная с двадцатых годов прошлого века становятся некоторые населенные пункты в западной и восточной Чехии. Однако и ремесленники-одиночки встречались практически везде. При этом игрушкам каждой области были присущи свои особенности и характерные признаки. В одном месте было принято игрушки шлифовать, украшать резьбой, красочно разрисовывать; для другого были типичны игрушки-фигурки, представляющие шахтеров, торговок, подружек невесты: в некоторых областях руки и ноги фигурок делались из теста, глины, сухих фруктов или шишек, а для соединения их отдельных частей использовались палочки... Валашские игрушки (чаще всего тачка и стул), которые изготовлялись из букового дерева, украшались резьбой. Игрушки из Северо-Чешской области отличались сложностью и точностью технической конструкции (ткацкие станки, мельницы, модели домов). Вскоре начали изготовляться и простые механические игрушки: движущаяся лошадь, женщина с маслобойкой, карусель и т. п.
Основное назначение игрушки определил еще Ян Амос Коменский: игрушка должна заинтересовать ребенка. Ведь это его первое орудие и его первый учебник. Хорошая игрушка развивает эстетическое восприятие и культуру ребенка. А по мнению современных специалистов, она должна также давать ему эмоциональное удовлетворение. Поэтому и сегодня народная игрушка покоряет своей простотой и чистотой формы, несколько упрощенным и одновременно метким изображением жизни наших предков. О сохранении и продолжении традиций этого вида народного творчества заботятся художники и мастера Центра народного художественного творчества, которые как при реконструкции традиционных игрушек, так и при изготовлении стилизованных — новых тщательно выбирают самые ценные элементы из богатого наследства предшествующих поколений.
ДАНА ЯНСОВА

ФОТО ВАЦЛАВА ФАНТЫ (АП ОРБИС)


БЕСЦЕННЫЙ ДАР - ПРИРОДА

Когда Чехословакию в мире охотников называют раем в сердце Европы, я бы не сказал, что это преувеличение. Правда, красоту здесь хотя и создала сама природа, но все-таки признательность принадлежит прежде всего человеку, так как благодаря его трудолюбию и мудрости даже в сегодняшнее полное экологических проблем время удается сохранять ее богатства.
Чехословацкий союз охотников объединяет сегодня 150 тысяч членов: лесников и охотников, которые все свое свободное время посвящают любимому занятию и сохраняют славную, ныне уже историческую традицию чехословацкого охотничьего промысла.
В ЧССР действует одна из самых совершенных юридических систем охраны природы. Закон охраняет 200 видов растений и 300 видов животных. Огромная роль в охране природы и многих видов животных принадлежит национальным паркам, занимающим площадь 573 000 гектаров. В настоящее время станции очистки сточных вод очищают миллиард кубометров воды. Забота об охране природы и окружающей среды стала всенародной, является составной частью политики государства.
Охотники хорошо понимают, что их задача заключается не только в охоте на зверей, а прежде всего в их разведении и охране, а также в сохранении ценных животных, находящихся под угрозой исчезновения. В результате глубоко продуманных мер охраны увеличилась численность животных, и даже таких, которые весьма редко встречаются в других частях мира. Просто удивительно, что в период невиданного развития промышленности жизнь в природе не угасает, а ночью на покрывшиеся сочной травой луга выходят пастись обитатели животного мира. В ручьях нашей прекрасной страны можно встретить форель, в прудах и озерах много рыб, а в горах царствует орел-беркут. В романтических лесах Словакии обитают свыше 500 медведей и около 600 рысей.
В этом году охотники отмечают 60-летие своей организации. Своим каждодневным трудом они вместе со всеми честными людьми нашей планеты еще раз подтверждают, что жизнь дается человеку не для того, чтобы он уничтожал природу, а для того, чтобы по-хозяйски ею распоряжался.
ЙОЗЕФ ПОГЛ

ФОТО ЭДУАРДА СТУДНИЧКИ


*** отстутствует часть страницы ***


ФАНТАЗИЯ НА ХОЛСТЕ

*** формируя цвет и форму, наполняет его новым содержанием. Так возникли его самобытная концепция и индивидуальный стиль. На холст вместе с красками он наносит и чудо детской радости, и мечты детства, так же как и свой жизненный опыт, личные впечатления и психологию сегодняшнего дня. Поэтичность его полотен — это результат проникновения художника в тайны красоты и его стремления быть ее творцом. Его мастерство заключается в умении сочетать субъективные представления с общественными, коллективными, блестящим образом обобщать человеческие чувства.
В его работах последнего периода особенно сильно проявляются разнообразные аспекты фантазии, воображения и творческого мышления.
Нет, его произведения нельзя назвать сюрреалистическими. Картины Якабчица реалистичны вдохновением художника, манерой исполнения и своим воздействием на зрителя.
Его творчество отличается глубокой привязанностью к родине, к местам, где прошло детство, определившее его творчество и по сей день находящее отражение в его картинах. Сам Михал Якабчиц так говорит об этом: «Домой, в родные края, меня влекут не только воспоминания. Для меня это встреча с мечтой о будущем, о теплой солнечной стране, на просторах которой мы, люди, чувствуем себя естественно и просто».
Значительное место в творчестве Якабчица занимает живопись политического содержания. Подтверждением того является и цикл картин, посвященный таким темам, как Словацкое национальное восстание, борьба за мир, революционная борьба чехословацкого народа и его созидательный труд.
«Идейно и политически насыщенное творчество, по моему мнению, должно стать визитной карточкой нашего искусства, которая делала бы нам честь как дома, на родине, так и за рубежом. Оно обязано показать всем не только то, что мы умеем творить, но и то, почему мы создаем наши картины, чем живем, к чему стремимся. И я в своем труде хочу стоять на стороне прогресса, гуманизма и созидания во имя будущего — ведь это, пожалуй, и есть самая высокая цель для каждого художника в социалистическом обществе».
Таков язык творчества Михала Якабчица, одного из самых ярких представителей современного словацкого искусства.
ИВАН МЕЛИХЕРЧИК

ФОТО АВТОРА
1. Танец. 1969 г.
2. Мадонна с ребенком. 1967 г.
3. Вечер. 1977 г.


РУДОЛЬФ ФАБРИ

ВОПРОШАЮЩИЙ СТИХ

Какими, собственно, чудесами удивим потомков?
Что оставим в наследство еще не рожденным?
И что завещать им будем у нотариуса истории?
Измученную планету? Покрытую язвами взрывов?
Сожженный песок Сахары и кучу золы там, где был лес?
Пепелища родных деревень, которые никто не узнает уже?
Луга без цветов, а вместо гор непроходимые завалы?
Груды руин — от взрывов ошалевших, но точных бомб?
Каким оно будет — это завещанье? Кому на пользу? И в прибыль?
А что если потомок наш родится калекой или уродом?
Нечто все же получит, пожалуй, от предков, что не умели договориться
на том, чтобы песнь мира звучала и в дипломатии;
Нашим потомкам действительно не придется за нас стыдиться, —
кто только из них будет жив, а кто уж дышать не будет?
Словно миниастероиды и гомункулы, блуждая во тьме,
будут стонать над взрывами, изверженные в космос,
там, где ангел падший одежды ужасов с себя срывает,
а Смерть плюется на крови вышкваренным смехом,
где разгораются бой и споры, а войн бес надругивается над любовью.
Что оставим потомкам грядущим? Каких страданий наследство?
Как будет звучать последняя воля? Марс или Янус подпишут
ее: «Потомки! Не подведите нас во имя всего святого!
Заплатите наши долги — счета за войны и вооружение!»
Сила мира, к счастью, на деле такая,
что на замыслы завоевателей миллиарды «нет!» отвечают.
Разгоняет волков и гиен факел мира.

Из сборника «Метаморфозы метафор».


МИХАЛ ЧЕРНИК (1943 г.р.) — член Союза чехословацких писателей, закончил педагогический факультет Карлова университета в Праге, пять лет преподавал в общеобразовательной школе, потом работал в редакции журнала «Седмичка пионеру», а с 1981 года является главным редактором отдела детской литературы в издательстве «Панорама».
М. Черник выпустил несколько книжек стихов: «Запасной пейзаж» (1971 г.), «Урожай сердца» (1974 г.), «Если бы мы не ходили по дорогам» (1976 г.), «Любовные воспоминания» (1977 г.), «Далеко тень, далеко сад» (1979 г.), «Переходный возраст» (1981 г.). Среди его работ — сборник очерков и репортажей «Трава растет до самого моря» (1979 г.), откуда мы взяли предлагаемые вашему вниманию отрывки, и «Десять тысяч свирелей» (1983 г.). М. Черник пишет также и для детей. Среди адресованных детскому читателю книг — стихотворения «Когда у одуванчика праздник» (1978 г.), сказочная «Книжка кота» (1981 г.), стихи для детей старшего возраста «Малое и большое небо» (1981 г.). В ближайшее время на прилавках книжных магазинов появится его книжка поэтических юморесок, также предназначенная детям старшего возраста, «Не распугайте нам синие сливы» (отмечена премией Министерства культуры ЧСР в связи со 100-летием со дня рождения Ярослава Гашека).

• • •

ПОЮЩАЯ ЛИПА
В местечке Телеце, что у Полички, растет старая семисотлетняя липа. Ее называют лукашевской, потому что корни дерева уходят в землю, которая когда-то принадлежала роду Лукашей. Есть у нее и другое имя — поющая.
В давние времена, вскоре после битвы у Белой горы, из кроны этого дерева разносилось пение, и люди верили, что это поет сама липа, что звуки рождаются где-то глубоко в ее корнях и рвутся ввысь из глубин земли. В ту пору в соседнем селе жил старец по имени Йироушек. Он принадлежал к чешским братьям, был членом чешско-братской церкви и очень терзался из-за того, что чешские книги, которых и так было мало, жгли на кострах. Поэтому он нашел дупло в стволе могучей липы, поставил там столик и стул и каждый вечер втайне ото всех забирался туда и, помолившись, принимался за переписку Нового Завета. Свет ему давало слабое пламя сальной свечи, а когда та догорала, старец делал зарубку на доске стола. И набралось таких зарубок ни мало ни много, а тысяча двести четыре. Водя пером, старец потягивал себе под нос псалмы, а так как он уже был глуховат, пел несколько громче, чем ему самому казалось, и звуки слышались в близи дерева. Люди ничего о старике не знали, а потому считали, что это поет сама липа.
Эту историю я знаю от бабушки Тумовой, которая в девичестве звалась Лукашевой и, наверное, принадлежала к тому самому старому роду, имя которого носит и липа. Рядом с деревом — домик, где живет бабушка Тумова. Это старая каменная постройка, чистая, как следует выбеленная, перед ней — газон анютиных глазок, за газоном — яблоня, а за яблоней — цветущий луг, который тянется по всему склону до самой дороги.
Уселись мы перед домом на лавочку, бабушка разложила на сколоченном из досок столе газетные вырезки, в которых писалось о липе, а сама липа заглядывала нам через плечо и дышала в спину густым ароматом своих цветов. О наши ноги терлась полосатая кошка, рядом крутилась поджарая овчарка Бойяр. Пес время от времени подавал голос, и каждый раз это означало: «Ну погладьте же меня!» А бабушка рассказывала, как еще малышкой играла она с девочками в дупле липы: раньше туда вел узкий, как щель, вход, который потом все уменьшался и уменьшался, пока совсем не зарос. И еще она добавила, что умерли ее муж и сын и осталась она совсем одна с Бойяром, который очень за нее боится и повсюду за ней ходит. Говорила старушка и о том, что каждое лето сюда приезжает много людей, иногда бывает и сто человек за день, приезжают издалека, даже из Америки, и что в этом году она уж боялась, что липа вовсе не распустится, а она вот зазеленела, хотя и несколько позже, чем всегда.
Я слушал, как над нашими головами шелестели листья и видел, как счастлива бабушка оттого, что липа снова вся в цвету. Сотни пчел перелетали с лепестка на лепесток, кружились вокруг кроны, образуя над листвой живой пояс. На легком ветерке липа шумела, и эти звуки сливались с пчелиным жужжанием в единый дрожащий высокий тон. И я отважился представить себе, что внутри липа полая, а на древесных кругах ее записан древний многовековой мотив, и звуки вырываются из этого дерева лишь несколько раз в году, когда само оно бывает особенно красивым. И тогда, наверное, кажется, будто не липа это стоит под летним небом, а стремительно уносится ввысь высокая прекрасная и благоуханная песня. Я отважился думать, что так это и есть на самом деле.

ПОД ИМПЕРАТОРСКОЙ ЗАЩИТОЙ
— Так ведь старых деревьев тут несколько, какое из них вы хотели бы увидеть? Самое старое? Как, говорите, его называют? Кёрнеров дуб? Не знаю, не слышала о таком, — ответил мне сонный женский голос из открытого окна большого сельского строения, после чего окно захлопнулось, и я остался один.
Я вышел со двора и снова зашагал по разъезженной дороге. Кругом было тихо и пусто, а дождь лил и лил. И у меня самого было настроение, насквозь, казалось, пронизанное дождевым потоком. Несколько в стороне стояло еще одно здание, побольше и посолиднее, этакий псевдозамок, только вывеска на воротах уже превратила его в местную сельхозшколу, а с другой стороны находился вход на здешнюю почту. Так что и не замок, и не школа, и не почта, а так нечто среднее, а что именно — не берусь определить. У недалекой бензозаправки росли три могучих дуба. В стволе одного из них остались следы от костра. Древесина вокруг была обожжена, покрыта сажей и гнила. Кто-то попытался было дерево оградить кирпичной стенкой, но та вскоре распалась. Теперь через дыру в стволе можно видеть и недалекий парк. Дуб тянулся к небу своими голыми ветвями и был олицетворением самого отчаяния. Так и не распустились на нем листья. Не лучше была судьба и двух других. Они еще не умерли, но уже и не жили.
А Кернеров дуб я все-таки нашел. То, что это был он, я определил по стоявшей рядом скульптуре. Однажды я видел это дерево на фотографии, напечатанной в журнале «Кветы». И скульптура там тоже была, а под снимком в нескольких строках сообщалось, что дуб растет в Даловицах у Карловых Вар и что ему полторы тысячи лет от роду. Правда, теперь я уж не очень-то верю в столь глубокую его старость — так, дам ему тысячу лет, день туда, день сюда, но не больше. Люди склонны скорее прибавить такому ветерану пару сотен лет, чем убавить. Пространство вокруг него занимал небольшой луг, а посередине стояла скульптура, и на ней — надпись: К. Теод. Кёрнер (1813—1913). Когда Кернер был молод и прогуливался по дорожкам даловицкого парка, он сочинил стихотворение о знаменитом дубе, а еще и стихи о Наполеоне, которого до смерти не любил.
Я вглядывался в утонченное аристократическое лицо, обращенное к дубу. Дождь, стекавший с листьев, падал на бронзовую голову и струйками разбегался по лицу. Мне пришла в голову ассоциация с медной слезой, пожалуй, дешевая и слишком близко лежащая в столь мерзкую мокрую погоду. Дождь все шел и шел. Было холодно, и меня снова обуяла тоска, навеянная унылым днем и сознанием бездны прошедшего под кроной этого дерева времени. Подумать только, ведь под этим дубом языческие заклинатели возносили когда-то мольбы к своим божествам, здесь останавливались и христианские священнослужители, и люди, носившие символы пражских князей. А дуб все рос и рос, и не надо было ему склоняться ни перед какими богами и ни перед какими повелителями. Он мятежно рос и всеми своими ветвями грозил небу. И в этот момент я страстно желал иметь и в себе самом хотя бы частицу его мятежной силы и величия и обладать способностью пережить самого себя.
Из целого леса он остался один. Единственный. Сам император Фердинанд III защитил его от топора солдат, ставших табором в даловицком парке. Солдатам пришлось ходить за дровами в дальний лес. Только вот в те времена война длилась целых тридцать лет, и не деревья, а люди во множестве падали на землю. Трижды жаль, что императорское повеление не распространилось тогда и на человека. Но и так это было хорошо со стороны императора, что не забыл он хотя бы во время своего правления о деревьях. А потому вношу предложение отнести Фердинанда til in memoriam к числу защитников природы, иметь это в виду и взять его поэтому на милость. Ведь он тоже любил деревья...

С ТОЧНОСТЬЮ ДО ПЯТИ МИЛЛИМЕТРОВ
Мосты соединяют берега, и вовсе не важно, мало или много между ними воды. В Ленинграде я видел мосты, которые в половине второго ночи поднимаются вверх, словно палки шлагбаума, и таких, как я, кто выдержал до столь позднего времени, чтобы наблюдать это зрелище, было далеко не единицы. Под поднятыми мостами проплывали корабли, один за другим они миновали нас, где-то поблизости какой-то парень играл на гитаре, и начинались белые ночи.
Мой мост стоит на реке Огрже. Он относится к числу самых крупных в республике. Согласно новому методу сначала устанавливается стальная конструкция, которая потом постепенно заполняется бетоном. Знакомый прораб по телефону так описывал мне тогда дорогу:
— Из Карловых Вар поедешь в сторону Соколова, минешь Локет, а за селом Старе Седло, приблизительно через полкилометра, свернешь вправо на полевую дорогу. Следующий поворот узнаешь по двум большим будкам, что стоят по бокам, там увидишь и дорожный указатель.
Так мы и поехали. Шел 1974 год.
Год спустя мы уже мчались из Соколова в Карловы Вары по новой дороге и через новый мост, а сразу же за ним притормозили. Спустился я снова по узкой тропинке вниз к реке Огрже и остановился под аркой моста. Глянул вверх, и представилось мне, что надо мной раскинулось железобетонное небо. Я прижмурил глаз, стараясь охватить взглядом все эти восемь с половиной тысяч кубометров бетона, все 297 метров длины и 126 — самой арки, с точностью до пяти миллиметров упершейся в оба берега, и восхищаясь вздымавшимся надо мной железобетонным богом, попытался снова перебрать известные мне цифры. Вспомнились мне тогда и уроки черчения, все эти черточки, линии, полуокружности, которые у меня спокойно отклонялись на пять миллиметров в сторону от нужного направления. В ученические годы такая вот арка переместилась бы по моему чертежу к самым Карловым Варам, к тому ресторанчику, где мы потягивали тоник, а я на клочке бумаги подсчитывал, что из восьми с половиной тысяч кубометров бетона можно было бы построить новый жилой район или по крайней мере двадцать восьмиэтажных домов.

КАК СПЯТ УЛИТКИ
Однажды, заглянув в редакцию журнала «Млады свет», я перекинулся парой слов с Рудольфом Кржестяном, которому мимоходом сообщил о том, что собираюсь в Туржаны, что около города Брно, в тамошний единый сельскохозяйственный кооператив «Мир», где разводят улиток. При этом добавил, что в настоящее время улитки пребывают в состоянии зимнего сна и что я на его месте прореагировал бы на такую информацию по-репортерски, а именно помчался бы туда и написал материал, который так бы и назвал: «Как спят улитки».
Так как же спят улитки? Сладко, не спеша, по-улиточному. Спят целую зиму, закрывшись в своих домиках. Спят все вместе в улитнице — такой длинной теплице, разделенной на оградки, а над ними натянуты металлические сети. Это для защиты от хищных птиц. Улитница не была еще застеклена, в ней гулял ветер, и было там основательно холодно. Я удивлялся, в чьей это только голове могла возникнуть мысль разводить улиток, и выяснилось, что голове этой было тридцать лет. Ее владелец с апломбом специалиста говорил не только об этом, но и о многих других необычных проектах, не скрывал и своего любопытства по поводу того, как закончится опыт с разведением улиток.
Вокруг улитницы расстилалось поле. Весной там зеленым-зелено от сочного шпината, потом там вырастут головки капусты и огромные лопухи по краям. Всем этим будут питаться улитки, а над ними — все та же металлическая сетка. Тогда до весны было далеко. Улитки спали, укрытые сухой листвой — пятьдесят тысяч закрывшихся в своих домиках живых телец, целая тонна мяса похрапывала, и не снилось им, что где-то в далекой Франции им предстоит стать лакомым деликатесом.
В теплой канцелярии у дымящейся чашки кофе навалилась на меня зимняя сонливость. На столе рядом лежала тоненькая истрепанная книжка, изданная еще в 1906 году, а в ней говорилось, что еще до начала нашего летосчисления древние римляне разводили улиток в специальных садках и кормили их кашей, приготовленной из вина, виноградных листьев, муки и овощей.
В одной поваренной книге говорилось о сорока рецептах приготовления улиточного мяса: по-немецки, по-лондонски, по-французски, под разными соусами, с помидорами, с хреном, с горчицей, с селедочной пастой, а также из этих моллюсков можно варить супы и делать фарш. Вот, например, фарш из улиток по-пражски:
«Улитки как следует вымыть, вычистить «домики» щеткой, потом варить в подсоленной воде. С помощью вилки извлечь мясо, положить на доску, очистить от пленки и кишок, нарезать, как лапшу, и припустить на масле. Когда будет готово, добавить селедочную пасту, немного толченых сухарей, перец, соль, мускатный цвет и столовую ложку сметаны. Еще раз все как следует перемешать, чтобы получилась крутая масса, и вновь наполнить ею ракушки, а затем поставить их в духовку томиться. На стол подавать горячими, обложенными тонкими ломтиками лимона».
Я хотел было переписать, как готовятся улитки по-французски, но побоялся, что совсем усну и очнусь только к весне. И вообще к французской рецептуре я не испытываю особого доверия, так как согласно ей улиток надо заранее выдержать восемь дней в муке. Так что — bon appetit!
P. S.
Опыт с улитками не удался. Об этом мне недавно сообщила одна знакомая, что работает в газете. А так как она не знала никаких подробностей, то я могу лишь предполагать, что улиткам просто не захотелось становиться лакомством для какого-нибудь гурмана, да еще где-то далеко во Франции.

РЕВИЗИЯ ПУГОВИЦ НА МОЕЙ РУБАШКЕ
Право же, в таком городе, как Жировнице, да еще на предприятии, где производят одни только пуговицы, приезжий не чувствует себя поначалу наилучшим образом: ему все время кажется, что он потерял какую-то пуговицу. А у меня и на самом деле не хватало одной на рубашке, но, к счастью, сверху я надел свитер, так что мог делать вид, словно ничего не случилось, словно все в порядке. Это во-первых.
Во-вторых, я все больше и больше осознавал, что такая вот мелкая вещь, как, например, пуговица для сорочки, здесь на пуговичном заводе все равно, что наука. Таблицы, которые предложили мне хозяева, утверждали это самым решительным образом и к тому же свидетельствовали, что мне не хватает английской миски размером в двадцать линий. Одна линия — это английская мера, которая равняется 0,635 миллиметра, а в пуговичном деле только такая единица измерения и употребляется для определения размеров изделий.
Я стал разглядывать пуговицы на рубашке. Да, это так. Это английская миска — у нее тонкий край и широкая вмятина. А вот если все было бы наоборот, то тогда бы это уже была не английская миска, а парис.
Определение пуговиц этим не кончается.
Мои пуговицы делают вид, что они белые и блестящие, словно сделаны из настоящего перламутра. Делают вид! На самом же деле они родились из полистеровой смолы. В коридоре рядком стояли бочки с этой смолой, а в большом зале также в строй расположились машины-автоматы, которые послушно извергали из себя готовые пуговицы размером от шести до девяноста линий: с двумя и с четырьмя дырками, дамские и мужские, по-разному украшенные и просто гладкие. И все они матово сияли, как может сиять пуговица, к которой добавлено искусственное рыбье серебро.
У меня дома есть целая коробка с пуговицами, доставшаяся мне от бабушки. Каких только там не найдешь! Из металла и из жести, рога и кости, резины и дерева, стекла, фарфора, есть нитяные и полотняные, и не знаю еще какие. Пуговиц там несколько десятков дюжин, а некоторые сделаны из настоящего перламутра. У них необычные размеры и формы, и они почти столь же прекрасны, как сам Акрополь. На одной такой пуговице я даже нашел личный знак мастера (такими знаками пользовались изготовители для обозначения своих изделий). Увы, время столь прекрасных пуговиц ушло в прошлое, сжалось до размеров бабушкиной коробки. А вот традиции старых перламутрщиков живут в Жировницах.
Там я видел, как делают настоящие перламутровые пуговицы, и даже подержал в руках одну тяжелую раковину, которая, казалось, вобрала в себя весь земной белый свет. Только вот сейчас не скажу, называлась ли она Трокас или Таити, или, может, Бургос или Гольдфиш, а может быть, то был Ирис или Макассар; не помню, и в каком уголке моря она обитала. Забыл я тогда об этом спросить, да сейчас это и не столь важно. Зато теперь я могу с уверенностью утверждать, что каждую перламутровую пуговицу мастер должен семь раз взять в руки, прежде чем из нее получится настоящая красавица, что ее надо полировать серной кислотой в колоколообразных бочках, а затем в других, бубновых — нождаком, пропитанным парафином. И тогда уж такой пуговице не надо прикидываться, что она перламутровая. Она такая и есть.
Ни одна из тех, что пришиты на моей рубашке, не могла бы разговаривать на «ты» с настоящей перламутровой пуговицей, хотя на первый взгляд они так похожи друг на друга. Зато мои — из того великанского столба пуговиц, который поднялся бы ввысь на три тысячи четыреста километров, если бы можно было бы поставить одну на другую все те, что были изготовлены в Жировницах. С таким количеством пуговиц можно было бы застегнуть по самый подбородок всех людей на земле, чтобы им не дуло за воротник. И к тому бы еще одна наверняка осталась для меня, та самая, которой не хватает на моей рубашке.
Перевод К. НИКИФОРОВОЙ

<- предыдущая страница следующая ->