<- предыдущая страница следующая ->

НОВЫЙ ДЕТЕКТИВ

ВОЛЧИЙ РАЙ
Павел БЕСЧЕТНОВ

Об авторе
Остросюжетная повесть, которую вы начнете сегодня читать, уже была подготовлена к публикации, когда в редакцию позвонил сын Павла Степановича Бесчетнова и сообщил горестную весть: скончался отец...
Он ушел из жизни в 50 лет. Говорят, что от 40 до 50 — критический возраст для талантливых и неравнодушных мужчин. Еще бы немного протянуть, перешагнуть бы этот опасный рубеж... Но не довелось.
П. С. Бесчетнов был редактором ельцовской районной газеты «Заря Востока» на Алтае. Весь край свой из конца в конец исходил, много писал — статьи, очерки... Но из художественных его произведений почти ничего не было напечатано при жизни. Всего несколько вещей в альманахах. Вот и теперь три его повести лежат в разных редакциях и, будем надеяться, увидят все-таки свет.

Глава первая
ТУРИСТ
Как же это все-таки здорово: отдыхать вот так — на незнакомой речке, вдали от городских шумов, волнений и проблем!
Забросить чуть ли не на месяц дела и заботы, взять жену с сынишкой, разбить оранжевую палатку вот здесь, на берегу этой небольшой, но говорливой речушки и — забыть обо всем на свете!
От сильного ветра защищает высокий увал, поросший крупными деревьями, а постоянный небольшой ветерок здесь, внизу, разгоняет от палатки комаров. Ну, просто прелесть!
Турист подошел к своей палатке, бросил на траву матерчатую сумку с несколькими некрупными рыбешками, изловленными только что — не голода ради, а для утреннего удовольствия, пока жена с сыном сладко спят в палатке этим ранним летним утром.
Он сбросил клетчатую рубашку, оставшись по пояс голым. Потянулся, выбросив вверх руки. Сел в траву, собираясь снимать высокие резиновые сапоги-бахилы.
И тут услышал нарастающий рев мощного мотора и какое-то громыхание.
Он повернул голову и увидел, что с высокого бугра сюда, вниз, по направлению к палатке, дымя и громыхая, бешено летит здоровенный грузовик, многотонный «краз», подпрыгивая на неровностях.
А шофер в его кабине как-то странно болтается из стороны в сторону, и косые лучи утреннего солнца высвечивают его бледное лицо, мотающееся за высоким лобовым стеклом.
Рычащая громадина, оставляя за собой широкий шлейф дыма, мчалась прямо на палатку.
Вот он!
И вскрикнуть не успеешь, онемев от неожиданности и парализующего страха!
Вот он уже в каких-то метрах от палатки, где безмятежно, как и надо в это раннее солнечное утро, спят жена Туриста и его сынишка, который лишь нынешней осенью пойдет в школу.
Пойдет ли?

Глава вторая
ФОТОГРАФ
С высокого увала речная пойма просматривалась как на ладони. Человек, следивший за происходящим внизу, в пойме, где на его глазах разворачивалась кровавая драма, для лучшего наблюдения заранее влез на дерево, где еще вчера приладил две дощечки, чтобы удобнее было сидеть. И работать: в руках у него был фотоаппарат с длиннофокусным объективом.
Прилаживая поудобнее прыгающий в руках фотоаппарат, чтобы сподручнее было снимать и быстрее перематывать кадры, он снимал и снимал, щелкал и щелкал затвором. И происходящее представало перед ним хотя и фрагментами, зато крупным планом.
Его совершенно не интересовали судьбы людей там, внизу. Озабочен он был лишь одним — чтобы кадры были как можно более выразительными, чтобы эти самые кадры навсегда запечатлели на цветной пленке все-все-все: даже самые мелкие оттенки происходящей на его глазах трагедии.
Щелк!
Крупным планом на пленке застыл фонтанирующий выхлопным дымом грузовик (вид с кузова), а перед его радиатором — поднимающийся из высокой травы мужчина с растерянным выражением лица.
Щелк!
Грузовик уже переехал Туриста. Он в считанных метрах от палатки. Ветер слегка отнес в сторону шлейф дыма, и обнажилась колея, которую в мягкой пойменной земле пропахали громадные колеса тяжелого «краза». Из этой колеи торчали головки резиновых сапог-бахил.
Щелк!
На кадре — развороченная и вдавленная в черную землю оранжевая палатка. Рваные края парусины еще шевелятся от ветерка, поднятого промчавшимся грузовиком. И Фотограф нажимает на кнопку затвора как раз тогда, когда от ветра разорванный кусок парусины чуть приподнимается, и из-под него становится видной розовая детская ручонка. Она неестественно выгнута в локте.
Щелк!
Разодранная палатка еще шевелится, и когда от ветра заворачивается другой край испачканной парусины, из-под него в траве появляется женская голова. Лица не видно, видны только роскошные спутанные волосы. Каштановые? Нет, этот цвет, кажется, называется «махагон» — цвет красного дерева — машинально отмечает про себя Фотограф.
Щелк!
Палатка уже не шевелится. Только оранжевая, заляпанная мокрой землей от колес «краза» парусина вдруг кажется Фотографу усыпанной крупными и яркими розами — и сама палатка, и зеленая трава вокруг забрызганы кровавыми пятнами.
Фотограф щелкает и щелкает... Руки у него прыгают, но глаза прикованы к визиру аппарата.
Ах, черт! Пленка! Пока он перематывает пленку, там, в пойме, что-то меняется, и не все попадает в кадр, хотя он уверен, что и того, что снято, вполне достаточно.
Тем более что он — мастер своего дела. Цветные снимки будут такого качества, что просто ахнешь!
Вот только те, кого он сейчас фотографирует, никогда уже ни ахнуть, ни вздохнуть больше не смогут: мужчина вдавлен в колею колесами многотонного грузовика, а его жена с ребенком нашли свою смерть под палаткой, через которую протянулся широкий рубчатый след протекторов «краза».
Щелк!
И все запечатлено на пленке.
Щелк!
Последний кадр: глубокая колея обрывается на берегу речки. Очень хорошо видна линия берега. А за ней, на фоне серебристой ленты воды — большое вертикальное облако темного дыма.
Горит «краз», свалившийся с обрыва в речку?
Да, так оно и должно быть. Так замышлял Хозяин. Так и вышло, как было рассчитано Хозяином.
Рулевое колесо «краза» надежно заклинено. Шофер — невменяем. В кабине стоит двадцатилитровая канистра с бензином. Она открыта. От толчка при падении «краза» в речку с обрыва она опрокинется. Бензин попадет на горячий мотор...
Следы есть, и следов нет. Расследуй как хочешь, все равно придешь к одному и тому же выводу: шофер «краза» задавил трех человек и сам сгорел в кабине.
А скрупулезный анализ его обгоревших останков выявит наличие спиртного в крови. Дело прикроют за смертью алкаша-злоумышленника.
Так и должно быть. Так хотелось Хозяину.
Впрочем, Фотографа это не касалось. Теперь ему осталось только проявить пленку, сделать качественные отпечатки,— а это он может, не зря же Фотограф работал в художественном фотосалоне большого города и слыл там первоклассным специалистом!
Давно это было! Было и прошло. Впрочем, прошло не все. Кое-что осталось...
Фотограф соскользнул с дерева вниз, положил аппарат в сумку, повесил ее на грудь. Надел лежавший на земле мотошлем, подошел к прислоненному к дереву мотоциклу. Это был допотопный ИЖ-49, лучшая наша машина. Мотор заработал негромко и ровно. Мотоцикл рванулся по грунтовой дороге, поросшей травою.
Все! Дело сделано! Теперь только отдать отпечатки и негативы. И тогда Хозяин даст ему ту штуку, из-за которой Фотограф и согласился снимать это мерзкое дело.
Мотоцикл летел по грунтовой дороге, деревья слились в одну темную массу, прочерченную горизонтальными линиями: Фотограф старался уйти как можно дальше, прежде чем прогрохочет взрыв.
Зачем Хозяин это сделал? Чем Хозяину мешали эти совершенно незнакомые ему люди?
Этого Фотограф не знал и знать не желал.

Глава третья
КАПИТАН
Стол был еще не убран — только что Капитан с женой устроили себе небольшой праздничный ужин: завтра у них начинался отпуск. На столе еще стояла наполовину пустая бутылка коньяку — жена выпила рюмочку, на остальное расстарался сам Капитан.
Он расслабленно сидел за столом, курил, в открытую форточку долетала музыка с отдаленной танцплощадки. Жена на кухне заводила тесто — решила завтра, в первый день отпуска, порадовать семью постряпушками. Капитан потянулся за пепельницей, стоявшей на трельяже, и тут взгляд его упал на большой конверт из плотной бумаги, который он как-то не заметил до сих пор. Да и жена ничего не сказала...
Он взял в руки конверт, недоуменно повертел его. Милицейская привычка сразу же смотреть на штампы и почтовые штемпели в этот раз оказалась лишней — их просто не было. На конверте стояла только его фамилия. И инициалы. А перед фамилией — слово «капитан». Написано все это было красиво, художественным шрифтом, фломастером игриво-голубого цвета.
«Фломастер японский»,— машинально отметил про себя Капитан и озадаченно посмотрел в темнеющее окно. Какая-то глухая тревога охватила его.
Он взял столовый нож и, держа конверт за уголки, осторожно вскрыл его по левой боковой стороне. И тут же сам усмехнулся своим действиям — не нужны эти предосторожности: если конверт не доверили почте и принесли сюда секретно, то уж отпечатков пальцев на конверте и подавно нет.
Из конверта выскользнуло несколько цветных фотографий и еще один конверт — поменьше, на котором что-то было написано. Тем же художественным шрифтом на нем было написано: «Рассмотри как следует снимки, потом вскроешь этот конверт».
То, что Капитан увидел на фотографиях, потрясло его. На них была скрупулезно заснята сцена убийства — во всех подробностях, от начала до конца.
Вот грузовик давит мужчину. Вот раздавленная женщина под палаткой, вот детская рука из-под той же палатки. А вот — и авария... Капитан на какие-то секунды растерялся — уж слишком неожиданным был этот «подарок».
Он надорвал малый конверт. На листке бумаги было несколько слов, написанных тем же шрифтом: «Если не хочешь, чтобы с твоими детьми случилось то же самое, приходи завтра в кино».
Капитан криво улыбнулся, потряс конверт, и из него выскользнул зеленоватый листок — это был билет на завтрашний двухсерийный фильм в их райцентровском кинотеатре, начало сеанса в десять вечера.
Все это было как-то неправдоподобно, слишком уж по-киношному. Примитивно, по-дилетантски...
Он положил оба конверта в шкаф под стопку книг.
— Там ребятишки, наверное, калитку не закрыли,— услышал он голос жены из кухни.— Ты бы сходил посмотрел, а?
Капитан вышел в сени, включил лампочку над крыльцом и в ее свете пошел по асфальтированной дорожке к калитке. Чем дальше уходил он от освещенного крыльца, тем больше тревога охватывала его.
Дом его стоит на отшибе. С одной стороны по роще можно выйти на длинную центральную улицу. А с другой — в той же роще разбросаны строящиеся дома. Сейчас тут все было тихо, только доносилась дальняя музыка из парка.
Чувство тревоги не проходило, и Капитан выругался про себя — чего это он раскис? От какого-то идиотского письма? Да завтра же пошлет сотрудников в кинотеатр, и они изловят этого «писателя».
Капитан подошел к калитке. Она была заперта, жена ошиблась. Зажег спичку и в ее неверном, колеблющемся свете увидел в почтовом ящике какую-то бумагу.
Он вытащил письмо, и, пока шел к освещенному крыльцу, мозг его уже начал работать над завтрашней операцией: кого из сотрудников посадить в кинотеатре в гражданской одежде, как перекрыть двери, где организовать засаду на пути возможного бегства автора письма. А что этот самый автор завтра придет в кинотеатр с ним на свидание,— в этом Капитан не сомневался.
Как не сомневался он и в том, что их места окажутся рядом. Иначе зачем билет? Тем более — на один из задних рядов, рядом с выходом, и на предпоследнее место. Следовательно, «тот» сядет на последнее, крайнее, самое близкое к выходной двери. Выложит свои требования — и в дверь. «Тут мы его, голубчика, и схватим»,— подумал Капитан.
Он присел на освещенное крыльцо и распечатал конверт. «Не вздумай привести с собой хвосты,— было выведено на бумаге уже знакомым почерком.— Подумай о детях. Обо всем должен знать только ты один. Терять нам нечего. Ждем в кино».
Это уже хуже! Тут дилетантством не пахнет. Они предвидели его возможные шаги и постарались обезопасить себя.
Кто же они? И самое главное — чего они добиваются?
Долго сидел, размышляя, на своем крылечке Капитан, потом вздохнул, убрал конверт в карман, вошел в дом и запер дверь.
Жена сидела у телевизора: начинался какой-то концерт. Капитан заглянул в детскую. Там по другой программе о чем-то бубнил черно-белый телевизор, а сыновья его увлеченно сражались в шахматы, забыв обо всем на свете. Они даже не заметили отца, и он тихонько притворил дверь. Потом вошел в гостиную и сел в кресло рядом с женой.
Он еще не знал, что завтра его прямо с сеанса вызовут к телефону в билетную кассу. И, взяв трубку, он услышит вежливый, но твердый голос:
— Прямо сейчас идите домой. Ни с кем не разговаривайте. Идите обычным путем. Через рощу. Не торопитесь. Гуляйте!
Он положит трубку, выйдет из кинотеатра и пойдет по темной роще навстречу неизвестности, ощущая холодок между лопатками и коря себя за то, что не доложил по начальству об этих странных фотографиях и письмах.
Он будет идти, напряженно всматриваясь и вслушиваясь во тьму, а в голове у него будет стучать одна мысль: «Что с детьми? Что с детьми?»

Глава четвертая
ФОТОГРАФ И НЕЗНАКОМЕЦ
Крыльцо гостиничного здания, как рамой, обрамлено ветвями. Здесь прохладно, пол только что вымыт, пахнет некрашеным, мокрым, только что проскобленным деревом.
На крыльце стоит уже знакомый нам Фотограф. Лицо у него спокойное, умиротворенное. Он доволен всем: тем, что на крыльце прохладно, а на улице жарко. Он только что принял дозу заветного зелья, и оттого жизнь ему кажется такой приятной, а люди такими милыми.
Это потом он будет грызть подушку, снова ненавидеть весь свет,— но это будет, когда действие дозы кончится и наступит жестокое наркотическое похмелье, «раскумариваться» же больше нечем: Хозяин все не появляется...
Но это — потом. Об этом пока думать не стоит. Человек «с дозой» живет только настоящим, только сиюминутными ощущениями.
Поэтому взгляд у Фотографа лучистый. Бессмысленно и радостно смотрит он вдоль улицы, на площадь перед маленькой райцентровской гостиницей.
И вдруг!
Вдруг брови у него сползают к переносице, глаза темнеют, и взгляд становится колючим, собранным и в то же время беспомощным и растерянным.
По улице, направляясь прямо к гостинице, идет высокий человек, одетый несколько странно для солнечного летнего дня. На нем ковбойка в клетку, спортивная кепочка с длинным козырьком — это бы еще куда ни шло, но самое главное — брюки его заправлены в резиновые болотные сапоги-бахилы. Отвороты сапог завернуты вниз с фигурным изяществом, отчего сапоги кажутся мушкетерскими. Бог ты мой, да это же Турист!
Фотограф круто поворачивается и вбегает в вестибюль гостиницы. Здесь стоит большая четырехугольная кадка с разросшимся фикусом (гордость гостиницы!). Из-за этого фикуса Фотограф смотрит на подходящего к гостиничному крыльцу человека, и лицо его бледнеет, перекашивается, утрачивает человеческие очертания. Смертельная бледность заливает лицо Фотографа. «Его же задавили! Его же задавил «краз» на моих глазах»,— бормочет в ужасе Фотограф.
Трясущимися руками он открыл дверь своего номера и обессиленно прислонился к косяку. «Не может быть! Не может этого быть! Я же сам снимал, когда на него наехал «краз»! Грузовик расплющил его в лепешку! В ле-пеш-ку! Сам видел! И вот он живой и невредимый идет сюда. Его тяжелые шаги уже слышны в коридоре, они неумолимо приближаются!..»
Проклятые галлюцинации! Проклятые наркотические галлюцинации! Психика, раздавленная наркотиками, не справляется с отражением действительности,— она выдает то жуткую рыбу, которая вот-вот сожрет его; то гигантского тарантула, который крепко обнимает его своими мохнатыми лапами и медленно приближает к его голове свой клюв, чтобы выпить его мозг! Сколько раз приятные, райские видения сменялись у него кошмарами. И это опять повторяется?
Он бросился на кровать, схватив со стола пустой графин из тяжелого граненого стекла. В глазах у него плясал страх.
Шаги удалялись от его двери — смерть прошла мимо!
Руки его разжались, и графин покатился по полу со звуком, который показался в тишине пулеметной очередью.
Как же так? Куда же шел этот человек, которого несколько дней назад задавил тяжелый «краз»?
Фотограф наморщил лоб — в коридоре за его номером есть только еще один, туда наверняка и зашел этот Задавленный. Больше некуда.
Фотограф провел по лицу ладонью, стирая холодный пот, вытер руки полотенцем, поднял с пола графин и замер около двери, подняв графин, как дубинку, над головой. В коридоре стояла тишина.
Фотограф поставил графин прямо на пол и шагнул за порог.
Коридор заканчивался окном во внутренний дворик. Фотограф на цыпочках дошел до окна, зачем-то выглянул в него — во дворике никого не было. Пышно цвела клумба, а за ней под деревьями стояла легкая садовая скамейка с вычурной резной спинкой.
Из номера, куда вошел Задавленный (больше ему деваться было некуда), послышался голос. Но это был женский голос! Женский! Фотограф почувствовал, что он сходит с ума.
Он сделал шаг по направлению к номеру, словно привязанный к этому голосу, напевавшему что-то беззаботное и легкомысленное. Но в это время дверь широко распахнулась и в коридор вышла женщина.
Фотографа она не видела, потому что, закрывая дверь, повернулась к нему спиной. Фотограф же испытал нечто вроде удара током. Волосы! У женщины были роскошные волосы того самого оттенка, который называется «махагон».
Женщина тряхнула головой, роскошная грива волос вздрогнула, и на секунду обнажилось изящное ушко и большая серьга в нем. Эту серьгу Фотограф тоже видел, когда снимал сцену наезда «краза» на палатку. Тогда из-под роскошных и спутанных волос цвета «махагон» можно было рассмотреть эту оригинальную серьгу (или клипсу?), сделанную в форме двух перекрещивающихся ромбов...
И тут женщина обернулась на мгновение, коротким и ничего не выражающим взглядом мазнула Фотографа по лицу и, что-то напевая вполголоса, пошла к выходу из коридора в вестибюль.
Перед любым судом, даже перед Высшим Смертным Судом, Фотограф готов был бы поклясться, что эта женщина — и есть та, которую на его глазах задавил «краз».
Вечером, накануне наезда, Фотограф и Хозяин долго рассматривали в бинокль туристов, и лицо женщины Фотограф помнил в мельчайших деталях — сомнений больше нет.
Что же это такое? Что же это такое? Он ведь сам снимал все! Сам! И вот теперь они — живые? Жи-вы-е!
Шатаясь, он подошел к двери номера, в котором скрылся Задавленный и из которого только что вышла Задавленная, потянул дверь на себя — она легко открылась. Вытянув шею, он заглянул внутрь комнаты. Она была пуста. В комнате стоял запах ароматного кофе и хороших сигарет.
Фотограф закрыл дверь. Глаза у него закатились, и он почувствовал, что колени подгибаются. Падая вперед, лицом на прохладные половицы гостиничного коридора, он мучительно закричал:
— Ма-ха-го-о-о-н...

Глава пятая
ДВОЕ
Первое, что Турист почувствовал, когда его втолкнули с завязанными глазами в комнату, был сильный и стойкий запах разнотравья. Придавив за плечи, его заставили сесть, после чего сдернули повязку с глаз, и он понял, что находится не то на какой-то заимке, не то в избушке лесника и что сидит на широкой лавке у окна.
Когда захлопнулась дверь за людьми, которые привели его сюда, и Турист услышал, как ее запирают на засов с наружной стороны, он осмотрелся. Избушка не имела сеней, и дверь вела из комнаты прямо на улицу. А еще отметил он про себя, что избушку строил, наверное, не сибиряк. Дверь ее открывалась не внутрь, как обычно у сибиряков-охотников, а наружу.
Вся избушка была увешана пучками трав, некоторые только чуть-чуть привалились, значит, собирали их где-то поблизости и недавно.
На улице зазвучали голоса, потом послышался звук работающего мотора. Турист осторожно приблизился к оконцу, прикрытому чистой занавесочкой. Прямо у окна начиналась темная, сумрачная тайга. Хорошо был виден «Москвич». Около автомобиля стоял и смотрел в сторону человек, который в машине надевал на него повязку. Среди тех, кто схватил его, разлучил с женой и сынишкой, этот вел себя как предводитель. Сейчас рядом с ним маячила фигура человека в форме не то лесника, не то милиционера — точно Турист рассмотреть не смог, потому что уже темнело.
Послышался звук другого мотора: где-то рядом был еще один автомобиль, но его Турист не видел. Он так увлекся открывшейся ему картиной, что не услышал, как отворилась дверь, и даже вздрогнул, когда раздался скрипучий голос от порога:
— Не двигаться! Закрыть глаза!
Турист отпрянул от окна и закрыл глаза. Он решил, что до тех пор, пока не уяснит своего теперешнего положения, самое лучшее — это не оказывать сопротивления, иначе будет хуже.
Но что они ищут? Какой «товар» они с него спрашивают? У него не было и тени сомнения, что он и его семья попали в руки каких-то преступников, которые принимают его за кого-то другого. Единственный выход для него теперь — не злить эту шайку, в то же время всячески набивая себе цену многозначительным молчанием или «трепом» о каких-нибудь пустяках. Он должен вызнать намерения этой банды, чтобы попытаться спастись...
Тут кто-то с силой завел его руки за спину и стал связывать с руками другого человека. Он ощутил легкое пожатие — рука была маленькой, пальцы мягкими. Потом он услышал приглушенное покашливание — сомнений не было: это была женщина. Их связали спиной к спине.
Хлопнула дверь. В избушке стояла тишина.
— Вы кто? — хриплым от волнения шепотом спросил он и в ответ услышал приглушенные рыдания, которые и ошеломили, и обрадовали его: это была его жена.
Один камень упал с души Туриста — жена была рядышком, пока что жива и невредима. Зато другой камень, висевший на сердце Туриста, от чего оно кровоточило с каждой минутой все сильнее, сделался во сто крат тяжелее: он ничего не знал о судьбе сына — где он, что с ним, жив ли вообще?
— А я тебя узнала сразу! — сквозь рыдания проговорила жена.— Милый мой, родной, я вся истомилась в тревоге за Ивашку. Где он?
Что он мог ответить?
...Случившееся разворачивалось перед ним, как во время ускоренной киносъемки. Вот он приходит в себя от удара крылом «краза», отбросившим его в сторону. Когда он очнулся, то, еще плохо соображая, пережил новое потрясение: перед ним лежала развороченная промчавшимся «кразом» палатка, забрызганная во многих местах красными сгустками.
Словно лунатик, покачиваясь, он двинулся к палатке в высокой, по пояс, траве, чувствуя, как волосы его медленно поднимаются дыбом,— он увидел торчавшую из-под брезента изломанную детскую ручонку, а с другой стороны палатки — разметавшиеся волосы жены.
И тут Турист услышал тревожный крик:
— Что случилось? Какой ужас!
Обернувшись, он увидел, что слева по берегу речки к нему бежит жена, держа за руку сына. Что-то жаркое и темное накатилось на него, совсем как недавний «краз». С коротким хрипом Турист повалился в траву.
Он пришел в себя от того, что жена терла ему виски. Волосы его были мокрыми, видно жена обливала его водой. Медленно сел он в траве и вдруг судорожно прижал их к себе — всю свою радость: жену и сынишку. Он слышал, как стучали их сердца, и это была для него самая радостная музыка — они живы, живы, живы!
Потом, уже после того, как он рассказал им про этот обезумевший «краз», они подошли к палатке. И тут жена вытащила из-под брезента свой «выходной» парик цвета «махагон» и сломанную куклу Вани, с которой тот никогда не расставался,— эту импортную игрушку, почти в рост сына, подарил ему брат Туриста. А кровавые пятна оказались просто брызгами варенья из таза, который опрокинул мчавшийся «краз».
И тут у них начался приступ безудержного, прямо-таки истерического веселья. Они судорожно прыгали по траве, взявшись за руки,— разряжались от переполнявшего их страха и потрясения.
И только вволю напрыгавшись, они заметили столб дыма у речного обрыва.
Мгновенно Турист вспомнил бледное лицо шофера, мотавшееся за высоким лобовым стеклом «краза», и бросился к обрыву над речкой. «Краз» стоял почти торчком, передние колеса и мотор его были в воде.
Прыгнув с обрыва, Турист рывком распахнул дверцу, и из кабины в воду вывалилось бессильное тело шофера. Вдвоем с женой они выволокли его на берег.
Шофер был жив. Веки его подрагивали. Жена Туриста побежала к палатке в надежде разыскать там аптечку, а Турист бегом вернулся к «кразу».
Еще когда он вытаскивал шофера, его поразил сильный запах бензина в кабине, которая была наполнена сизыми парами. Турист не очень-то разбирался в автомобилях, но знал, что на «кразах» стоят дизельные двигатели.
По шею в воде Турист обошел «краз» и нажал ручку-открывашку — дверца тяжело откинулась вниз. Утренний ветерок быстро рассеял пелену испарявшегося бензина, и Турист увидел, что на приборном отсеке машины лежит большая канистра, а из ее горловины толчками хлещет розовато-сизый бензин. Схватив канистру, он бегом оттащил ее на берег. Сердце у него колотилось — ну и денечек!
К тому времени его жена привела в чувство шофера, и тот открыл глаза. Бледный, с трясущимися руками, он бессмысленно водил глазами по сторонам, ничего, кажется, не видя, и никак не реагировал на расспросы встревоженного Туриста и его жены.
— Смотрите! Смотрите! Машина! — закричал вдруг сынишка.
По недальнему косогору, по едва заметной и поросшей травой узкой тележной дороге ехал красный «Москвич». Турист закричал, замахал руками и побежал навстречу — на этой машине можно будет отвезти шофера,— он, безусловно, нуждался в экстренной помощи врачей,— а заодно и сообщить в милицию обо всем, что случилось.
Из-за косогора вслед за красным «Москвичом» выскочил и сразу же остановился белый «жигуленок». А «Москвич» продолжал двигаться, пока не поравнялся с выбравшимся на кручу Туристом.
— Там... Там помочь надо...— задыхаясь от бега, заговорил он, показывая в сторону растерзанной палатки.
— Залезайте! — услышал он хрипловатый бас сидевшего за рулем человека в темных очках.
Но едва он забрался в машину, двое мужчин на заднем сиденье заломили ему за спину руки, и тот же хриплый голос жестко сказал почти без вопросительной интонации:
— Где товар...
— Какой товар? — возмутился было ошеломленный и ничего не соображающий Турист, но от сильного удара в солнечное сплетение перехватило дыхание.
— Где товар?
— Да вы что, в своем уме? Там человек умирает! — негодующе вскрикнул Турист и сразу же согнулся от страшного удара в печень. От жуткой боли закрутились перед глазами огненные колеса, и, теряя сознание, он почувствовал, что ему завязывают глаза...
...И вот теперь он здесь, в этой лесной избушке, привязанный к жене. Они шепчутся, обрадованные этой встречей и встревоженные судьбой сына, о котором ни она, ни он ничего не знают.
Их шепот прервал звук открываемой двери.
— Поверните его лицом ко мне! — произнес знакомый Туристу жесткий голос с хрипотцой.
Чьи-то сильные руки повернули связанную пару так, что Турист увидел человека, которого про себя называл предводителем банды — Хозяином.
В руках у того была охапка хвойных веток, которые он бросил на чисто выскобленный некрашеный пол избушки.
— Где товар?
— Этот вопрос вы уже мне задавали. Я не знаю, о каком товаре речь... Вы нас с кем-то путаете...— стараясь сохранить достоинство и в то же время не лезя на рожон, ответил Турист.
— Вы видите вот это? — сказал Хозяин, протягивая Туристу одну из веток, усеянную какими-то движущимися точками.— Это клещи! Обыкновенные энцефалитные клещи! — В голосе Хозяина чувствовалось откровенное злорадство.— Сейчас мы вас посадим на пол и свяжем вам ноги. А через какое-то время вы станете кандидатами в трупы. И смерть ваша будет ужасной...
Хозяин вытащил зажигалку, щелкнул ею, прикурил, по избушке поплыл аромат очень дорогих, «не наших» сигарет.
— Мы придем через три часа. К тому времени эта свеча — он повел ладонью в сторону лавки, на которой стояла только что зажженная свеча,— вот эта свеча догорит. Если вы будете упорствовать и скрывать, где товар, то мы полюбуемся на вас и уедем. А вы — останетесь в той же позе... Имейте в виду, энцефалит не лечится! Если вас даже и найдут тут через недельку, с вами к этому времени будет покончено. В лучшем случае, если не подохнете, останетесь идиотами. К тому же вас будут терзать жуткие головные боли и галлюцинации. Подумайте — стоит ли того товар, который вы скрываете?
Хозяин с издевательским полупоклоном покинул избушку. Двое его подручных посадили связанных Туриста и его жену на пол, однако ноги им связывать не стали.
Свеча горела тихо, без потрескивания, и тишина от этого казалась зловещей. Через минуту, судя по звуку моторов, обе машины уехали.
И тут раздался истерический вопль жены. Турист повернул голову и увидел, что на светлом, некрашеном полу от лежавших у порога хвойных ветвей к ним движутся маленькие темные точки.
Это были клещи. Двигались они быстро, и было их много, очень много...

Глава шестая
МАЙОР
Что-то в этой картине ему не нравилось. Но что именно — этого Майор никак не мог понять. Его бинокль аккуратно просмотрел все косогоры, все увалы в этой местности. Как будто все было в порядке. Ничего вроде бы особенного. И тем не менее Майору что-то не нравилось.
И этот склон, откуда рвался вниз неуправляемый «краз», точно направленный на палатку отдыхающих... Почему «краз» шел именно так, именно по этой колее, которую проделал в сырой и податливой почве приречной поймы? Кто его направлял?
Почему по узкой и извилистой дороге, по которой машины ходили буквально раз в год, «краз» прошел вполне нормально, а здесь вдруг свернул прямо вниз — точнехонько на палатку?
В конце концов, почему «краз» есть, а шофера в нем нет?
Хорошо, что жертв пока не видно, а красные пятна на палатке — это просто разлитое и разбрызганное варенье.
Сейчас его люди роются там, в палатке, в разбросанных вещах. И через полчаса Майор будет иметь представление, кто в ней жил. Человек ведь редко задумывается о том, какие следы он после себя оставляет, а вот Майор об этом-то как раз очень основательно думает — такая у него работа.
А началось все с того, что какой-то рыболов-любитель, не пожелавший даже фамилию назвать, позвонил в отделение милиции. Путаясь и спотыкаясь на каждом слове, он рассказал, что вот здесь в этом месте, которое старожилы называют Волчьим Логом, произошла авария. Он видел многотонный грузовик, свалившийся в речку, и развороченную палатку.
...Майор в этот тихий, как ему сказали в Управлении, район попал из большого города. После трех ранений, полученных им при задержании банды. Медицинская комиссия определила, что ему нужен отдых и щадящая, размеренная работа, если сам Майор такую работу хочет. А вообще-то он теперь — кандидат в пенсионеры по состоянию здоровья.
Однако уже через полгода Майор почувствовал, что жилы его становятся такими же скрученными и упругими, как до ранений. Лицо хотя и осталось худощавым, изменило свой цвет на более здоровый, шаг стал упругим, ворочать совковой лопатой компост на огороде для Майора стало не трудностью, а забавой. Короче, Майор понял, что силы его возвратились, а пятьдесят лет — еще не «вечер».
Район действительно оказался по нынешним временам спокойным — серьезные преступления не часты, больше аварии, мелкое воровство, мальчишки хулиганят, не зная, куда девать энергию.
И вот теперь — этот «краз»...
У Майора не было никаких данных, но всем своим длинным и тяжким милицейским опытом он просто чувствовал — здесь что-то не то, здесь пахнет крупным, а может — и очень крупным преступлением.
У него уже так бывало: вроде бы и следов мало, улик еще меньше, а все-таки не покидает Майора стойкое ощущение, что тут поработали опытные люди, что надо копать глубже, крутить резче — не зря же во все времена таких людей, как Майор, называли сыщиками. Очень точное это слово — сыщик...
Садясь в машину, Майор еще раз осмотрел через бинокль расстилавшуюся перед ним местность и отметил странную вещь: везде вокруг трава зеленая и только кое-где — малость пожелтела на солнце. А вот в этой долинке трава — в каких-то пятнах...
Мысль эта мелькнула у него — и пропала. Позже Майор будет себя клясть за то, что сразу же не ухватился за нее. Потому что окажется, что именно эта мысль и вела к разгадке преступления. Причем вела напрямую.
Продолжение следует

ИЛЛЮСТРАЦИЯ АЛИ ВИНОГРАДОВА

<- предыдущая страница следующая ->