каморка папыВлада
журнал Роман-газета 1950-11 текст-5
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 29.03.2024, 09:16

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->


23
Ольга отложила в сторону карандаш и тетрадь, в которую выписывала незнакомые термины из научной работы английского нейрохирурга: перевод подвигался успешно, но Иван Иванович ни разу не спросил о нем.
«Если он хотел просто занять меня, то надо же хоть изредка подогревать мой интерес сотрудника, — подумала Ольга. — Правда, он не много потерял, забыв о своем задании: все тут ограниченно до тупости и в то же время крикливо, точно в науке не существовало ничего до «мудрого» сочинения этого мистера. Жаль, что я плохо разбираюсь в вопросах медицины... Однако здесь явно чего-то нехватает. Чего же?» — Ольга закусила губу, стараясь сосредоточиться, но почему-то в ее памяти всплыло смуглое лицо Платона Логунова и сдержанные, энергичные движения его крупных рук (в последнее время Ольга не пропускала ни одного политзанятия, которые он проводил с активом).
— При чем же тут Логунов? — сказала она вслух, уже улавливая возникшую у нее мысль. Представление о Логунове живо напомнило Ольге ее интересы во времена студенчества и дальнейшей беспорядочной учебы. — Училась же! Считалась способной.
— Что за этим лбом Аристотеля? — сказала однажды преподавательница математики, легонько постучав согнутым пальцем по высокому выпуклому лобику девушки.
— Пустота! — весело пошутила тогда сконфуженная и польщенная Ольга.
— Пустота! — с горечью промолвила она теперь, сосредоточенно всматриваясь в развернутый перед нею научный труд. — Но все-таки и я вижу: мистер неправ. У него человеческий мозг не одно прекрасное целое, не материя, способная мыслить, а просто нервная ткань, где этот мистер распределяет разные центры, управляющие функциями нашего тела. Советские ученые рассуждают не так. — Ольга припомнила, что говорил по этому поводу сам Иван Иванович. — Да, он ничего не потерял, забыв об этой книжке, но обо мне-то не следовало бы забывать! Я, конечно, закончу перевод и преподнесу его Ване с поучительным автографом. Вот так же мимоходом он уговорил меня пойти в медицинский институт, когда подросла дочка. Другого института в том городе не было, а подходило мне такое или нет, мы оба об этом не подумали.
Неожиданно Ольге стало стыдно. Ведь она свободная советская женщина, почему же ей требуется какой-то толчок со стороны? Разве она не может решать самостоятельно?
«А зачем тогда семья? К кому же обращаться за советом и помощью».
Ольга собрала со стола свои книги, поставила на место пишущую машинку Ивана Ивановича и разложила по порядку его бумаги.
— Может, он прав, желая иметь во мне сотрудницу, — сказала она вслух. — Это было бы прекрасно, если бы отвечало и моим наклонностям!
Нет, раньше, при жизни ребенка, ей не приходили в голову такие горькие мысли о любимом человеке. Ребенок все заполнял и скрашивал. Ольга вспомнила болезнь дочки и ее угасание. Сколько дней и ночей сердце матери надрывалось от бессильного отчаяния...
Ольга вышла из комнаты. Далеко за поселком серела среди зелени изогнутая лента шоссе. Шоссе уходило в горы. Окрашенный закатом воздух, прозрачный и красноватый, заполняя долины, смягчал резкие очертания гор.
По гладкой тропинке, протоптанной в траве, Ольга перебежала на крыльцо Хижняков.
Их огромная комната тоже залита розовым светом. Окна открыты настежь, рассада теперь высажена в грядки. Елена Денисовна уже вернулась с работы и ощипывает уток у стола, заляпанного кляксами чернил, где мальчишки готовят уроки. Ее пестрый фартук и белые руки до рукавов, закатанных выше локтей, облеплены птичьим пухом. Даже на лбу и на румяном подбородке светлеют пушинки.
— Что же вы не позвали меня? — сказала Ольга с упреком.
Она сняла с гвоздя свой фартук, подсела к столу, выбрав самую крупную утку, и начала ощипывать с нее сизое оперенье.
— Ну, какова дичь? — весело спросил Иван Иванович, входя вместе с Хижняком в квартиру (это они, двое, охотились на зорьке, отстреливали на ближнем озере селезней, одиноких в начале лета).
— Хороши. Точно домашние! — ответила Елена Денисовна, взвешивая на ладони тяжелую птицу.
— А вот маленький! — сказала Ольга, посмотрев на мужа, явно довольного проведенным днем.
— Это чирок, — пояснил Иван Иванович.
Он прошелся по комнате, глянул на забытое гаданье, разложенное женой Хижняка:
— Елена Денисовна, а какой я?
— Лучше всех... — отозвалась та, доставая с полки кастрюлю.
— Нет, по масти, по картам?
— Трефовый король.
— Трефовый? Скажите пожалуйста! И король! Не хотите ли вы попросить о чем-нибудь короля?
— О чем же, в самом деле! — Серьезно произнесла Елена Денисовна. — Разве ведро воды попросить...

24
Иван Иванович и Ольга спустились к роднику вдвоем, как в первый день ее приезда.
Ольга оперлась рукой в край низкого сруба и наклонилась над колодцем. Упавшие с плеча волосы мягким крылом завесили ее лицо. Она почерпнула воды, успев рассмотреть каменистое дно, и быстро, выпрямилась, но мокрая дужка выскользнула от резкого рывка из ее пальцев.
— Что, Оля? — спросил Иван Иванович, оборачиваясь на шумный всплеск.
— Я утопила ведро! — сказала Ольга, смеясь и отряхиваясь.
Она присела на колодезное бревно и палкой, похожей на багор, стала ловить дужку ведра.
В заходившей кругами воде заколыхалось отражение зеленых ветвей и в просветах между ними красноватое небо, а у стенки сруба задрожали бликами белое платье и светлые волосы и протянутая голая рука с палкой-удочкой.
— Так я, маленькая, однажды «ловила рыбу» в какой-то яме, — промолвила Ольга, задумчиво улыбаясь. — Вот так же тепло было и свежо, пахло влажной землей и зеленью... Тогда дождь прошел, и я убежала из дома босиком... До чего же приятно показалось мне бегать по лужам! А потом меня отшлепали в первый раз в жизни. И я плакала навзрыд не потому, что больно побили, а потому, что жалела испорченное развлечение. Смешно, правда?!
Ольга умолкла, прислушиваясь с просветленным лицом к шорохам уходящего дня.
«Как хорошо быть молодой, здоровой, любимой! — прозвучал в ее душе жизнерадостный возглас. — А сколько еще прекрасных дней впереди!»
Даже то, что никуда не надо спешить, ни о чем не надо заботиться, — вызвало у Ольги чувство радостной и нежной признательности ко всему.
— Ну как? — поинтересовался Иван Иванович. — Может, помочь тебе?
— Нет, я сама! — ответила она, но не шевельнулась, завороженная полнотой открывшихся ей ощущений.
— Я тебя очень люблю! — сказала она серьезно, обращая на мужа открытый взгляд. — Когда у нас снова появится ребенок... нет, я в самом деле согласна иметь их полдюжины!.. Тогда мы будем очень, очень счастливы.
Взволнованный ее глубокой искренностью, Иван Иванович присел рядом на край колодца. Словно впервые увидел он ясную очерченность ее лица, обрызганного родниковой водой и влажного, и, казалось оттого, еще более яркого.
— Славная моя женка! — сказал он, любуясь ею.— Честное слово, обойди шар земной, не найдешь лучше!
— Где уж найти! — ответила Ольга с ласковой усмешкой и слегка отстранилась: кто-то шел, приближаясь по аллейке за кустами ив.
Одним удачным движением она подцепила ведро, подтянула его и, перехватив свободной рукой, выпрямилась.
— Вот как мы!— пошутил Иван Иванович, помогая ей перенести ведро через сруб колодца.
Оба они повернулись при этом и одновременно увидели проходившего возле них человека.
— Здравствуйте! — сказала Ольга. — Ваня, ведь это Борис Андреевич Тавров.
— Добрый вечер! Рад познакомиться, наслышан о вас очень, — произнес Иван Иванович.
— Правда, добрый вечер, — ответил Тавров, лишь мельком взглянув на Ольгу.— И местность у вас удивительно красивая. — Он протянул руку Ивану Ивановичу и, залившись ярким румянцем, улыбнулся. — Я тоже много слышал о вас, когда работал раньше в соседнем районе, а по дороге сюда от вашей жены. — И он обернулся к Ольге, но почему-то холодно.
Иван Иванович смотрел на него все с большим доброжелательством.
— У нас вечером жареные утки будут, — сообщил он. Найдется и коньячок. Приходите к нам. Мы тут живем просто и дружно... В своей компании, конечно.

25
Ольга решила заняться домашним хозяйством по-настоящему.
— Я сама стану готовить обеды, — заявила она мужу.— Мне просто стыдно, что мы эксплоатируем Елену Денисовну, у которой и так хлопот полон рот. Невелика премудрость сварить суп да поджарить котлеты.
— А может быть, в столовую... — нерешительно возразил Иван Иванович. — А то ты опять начнешь упрекать меня...
— Ну вот еще! — сказала Ольга, осердясь.
Пава Романовна, забежав к ним на следующее утро, застала Ольгу в разгаре хозяйственных действий. На кухне все блестело чистотой, огонь пылал в печи, стол был заставлен кастрюлями и пакетами, а Ольга с необычно раскрасневшимся лицом, в белом фартуке и туго повязанной косынке, под которой исчезли ее пышные волосы, сидела в раздумье с поваренной книгой в руках.
— Что это значит? — спросила Пава Романовна, осматриваясь с таким любопытством, точно попала в лабораторию.— У вас будут гости?
— Нет, у нас теперь всегда так будет, — произнесла Ольга.
Ее почти торжественный топ и вид рассмешили Паву Романовну.
— Бросьте, милочка! — сказала она бойко. — Ведь у вас не семеро по лавкам, чтобы погибать возле плиты. Это даже как-то несовременно...
— Я и не собираюсь погибать, — ответила Ольга, отмечая закладкой нужное место в книге. — Просто хочу использовать свободное время. Вот вспомнила, что Иван? Ивановичу нравились раньше миндальные пирожные. Почему не доставить ему такое удовольствие?
— А сумеете? — спросила Пава Романовна, однако тут же добавила глубокомысленно:— Чем меньше миндальничать с этими мужественными созданиями, тем лучше.
Ольга промолчала, занятая деловыми расчетами:
«Сахару, муки, масла...»
Суп уже кипел, мясо тушилось в духовке. Уроки Елены Денисовны не пропали даром.
Ольга хлопотала с таким увлечением, что Пава Романовна тоже взялась помогать ей чистить орехи:
— Мне самой не терпится, если можно отведать сладкого.

И полетели дни. В конце недели Ольга объявила:
— Кажется, я выдержала испытание на хозяйку. Иногда пересолю, иногда пережарю, но в общем, дело идет.
— Может быть это Иван Иванович выдержал испытание!— пошутил Логунов, зашедший с Тавровым после работы.
— Похоже, вы напрашиваетесь на обед! — сказала Ольга с вызовом от некоторого смущения. — Что же, пожалуйста!— храбро добавила она.
Волосы, запросто подобранные в пучок, не закрывали ни ее ушей, ни гладкой, словно выточенной шеи.
«Вот я какая! — казалось, говорило каждое движение Ольги.— Что же поделаешь, если такая хорошая уродилась!»
Логунов смотрел на нее с веселым расположением, Иван Иванович ласково, Тавров — чуть угрюмо. Они сидели за столом и спорили до хрипоты об организации труда и дисциплине на производстве, пока вмешательство Ольги не напомнило им о времени.
— Значит, вы посвятили себя служению домовому? — спросил Логунов, наблюдая, как она расставляла на белоснежной скатерти обеденные приборы и тарелочки с закуской.
— Частично. Но вы знаете, я хотела заниматься хозяйством между прочим, а получается наоборот: теперь я так занята, что мне даже учиться становится некогда, И странно: мне нравятся эти хлопоты. Я, например, уже со спортивным азартом закупаю разные разности.
«Вот с них все и начинается!— подумал Логунов, неодобрительно глянув на Ивана Ивановича и тут же представив, как был бы счастлив он сам, если бы Варвара так же трогательно заботилась о нем. — Нам приятно, чтобы за нами ухаживали, и ради мелкой, эгоистической радости мы иногда незаметно губим своих подруг».
— Я говорил Оле, чтобы она не тратила время на возню с кухней, — серьезно сказал Иван Иванович, как бы угадывая мысли Логунова. — Она не слушается, но в выходной день я просто не разрешаю ей заниматься этим.
— Что же, голодовку объявляете? — смеясь глазами, спросил Логунов.
— Нет, заказываем в столовой или довольствуемся подогретыми обедами.
— А я с тем и пришел, чтобы отбить вас от кухни, — сказал Логунов, обращаясь к Ольге. — Бросьте вы это дело! Еще никто не оценил домашнюю каторгу, на которую по доброй воле обрекают себя женщины. Мы организовали кружок для изучения иностранных языков. Все взрослые, серьезные люди и раньше уже занимались немножко. Немецкий будет преподавать Сергутов, он язык знает отлично, а англичанку никак не найдем. Та, что преподает в десятилетке, не соглашается: слаба здоровьем и... у нас бесплатно. Если бы вы согласились?.. Как общественная нагрузка. А? И для вас хорошо иметь практику, ведь языки так быстро забываются.
Ольга посмотрела на Ивана Ивановича: должно быть, он сам подсказал Логунову это предложение после недавнего разговора с нею.
— Хорошо, — решилась она. — Конечно, мы не имеем права забывать... Как вы думаете, Борис Андреевич?
Тавров, до сих пор сидевший молча, скупо улыбнулся:
— Я уже высказывал вам свое мнение не однажды. Если угодно, могу повторить и сейчас, но вряд ли оно доставит вам удовольствие.
— Угодно! Высказал! Доставит удовольствие!— передразнил его дружески Логунов. — Что за обращение, когда нужно приобрести нового активиста?!
— Все против меня, даже Пава Романовна! — неожиданно грустно промолвила Ольга. — Все умнее меня!

26
Первое занятие кружка прошло, как говорится, комом, и, придя домой, Ольга долго не могла отделаться от чувства неловкости.
— В следующий раз я все поведу иначе, — сказала она, привычно растапливая плиту. Ей очень нравилось, когда огонь дружно охватывал поленья, и она постояла немножко, протягивая к нему ладони, наслаждаясь его еще не жгучим теплом.
Ребятишки и старики любят сидеть у огня... Как хорошо, если бы на свете не существовало подлых болезней вроде скарлатины: на-днях Леночке исполнилось бы семь лет. Нынче она пошла бы в школу.
Вот она совсем крошечная... Маленькое, бессмысленное существо, но сколько чувств и переживаний было связано с ним! До ее появления Ольга даже не представляла, как все сложится. А потом куда бы она ни уходила, что бы ни делала, а думала только о том, что творится дома. Постоянное ощущение тревоги и связанности.
— Но до чего приятно было так волноваться! — промолвила Ольга, вспоминая, как однажды баюкала дочь, как та приоткрыла глазки, выпростала ручонку и, вынув соску-пустышку из маленьких губок, сунула ее в рот своей молодой маме, как будто говоря этим: поспи и ты немножко...
От плиты уже тянуло жаром. Надо разогреть обед, вскипятить чай. Потом потянулись минуты ожидания, из минут складывались часы, а о муже ни слуха ни духа. По телефону ответили, что он очень занят. Ольга несколько раз переставляла кастрюли, просматривала свои тетради, бралась за книги и снова звонила.
Наконец она не вытерпела, одела накидку и, заглянув еще раз на кухню, отправилась в больницу.

Ей дали белый халат и докторскую шапочку.
«Неплохо сделать такой наряд для дома, — отметила она про себя, охорашиваясь перед зеркалом. — Настоящий повар!» — И пошла по коридору быстрой, решительной походкой.
Прекрасная больница, завидная для любого областного города. Ольга уже не раз осматривала ее: свето- и водолечение, рентгенотерапия, обещают даже грязевые ванны. Иван Иванович знал, куда ехал!
Ольга направилась прямо в его кабинет, потом в ординаторскую заглянула и в операционную. Ивана Ивановича нигде не было.
— Он еще не ушел домой, — сказал Хижняк. — У нас сегодня несчастье случилось. Тот маленький хлопчик Юра упал с кровати и ногу сломал. Ненормальная хрупкость костей. Вот Иван Иванович и укладывал его опять в гипс. Оба расстроились, да и мы все расстроились. Ну, и сидят, наверно, вместе.
Хижняк довел Ольгу до предполагаемой палаты, сунулся в дверную щель и, обернувшись, погрозил согнутым пальцем. Ольга подошла, тихонько ступая, и тоже посмотрела. Широкая спина Ивана Ивановича, сидевшего у ближней к двери койки, заслоняла лицо его собеседника. Слышался только тоненький ребячий голос, слабо перекликавшийся с мужским басом.
— Как же это ты, дружище, ходить еще не научился, а ногу сломал?
— Это я вот так... двигался... двигался...
— В кровати?
— В кровати.
— Ну и что же?
Подавшись вперед, Ольга увидела на подушке широконькое лицо и вздернутый носик, вдруг покрасневшие.
— Ну, вот двигался, двигался и... сломал.
— Ох и дипломат же ты! — сказал Иван Иванович и тихо, по-доброму, рассмеялся. — Наверно, тебе кто-нибудь помог упасть. Ну, ладно, оставим это. Не хочешь говорить — не надо.
С минуту оба молчали.
— А теперь мне опять долго лежать? — спросил мальчик.
— Да недельки две-три.
— Долго-о как!
— Ничего! Теперь все-таки меньше тебе придется болеть. Вот будто шел ты домой, целый год шел, совсем уже близко осталось — уж во двор начал входить, да поторопился и в воротах расшибся. Лежишь во дворе: дверь рядом, а войти не можешь.
— Правда, я поторопился...
Ольга осторожно отошла. Странное чувство, похожее на ревность, шевельнулось в ее душе. «Скорее здесь у него настоящий дом, — подумала она. — Находит же он время для чужого ребенка, сидит с ним, как отец, а о жене забыл, пусть она на кухне с кастрюлями возится, пусть ждет. Даже не позвонил. А вчера его вызвали в больницу ночью: тоже с кем-то плохо стало после операции, и все утро он был, как чумной...»
— Отходили, — дошел до ее сознания голос Хижняка, следовавшего за ней по коридору. — Три дня назад удалили опухоль из мозга приезжему шахтеру, все обошлось хорошо, и вдруг температура, резкое ухудшение общего состояния. Иван Иванович всегда говорит сестрам и санитаркам: «Смотрите, голубушки, хорошенечко за тяжелобольными! Наше дело прооперировать, ваше — вылечить». Ну и стараемся. А сам он переживает и за нас и за наших пациентов. Взять хоть с тем шахтером, когда ему плохо стало... Вся же ответственность на хирурге. Тем более, дело здесь новое. Тут что он не передумает: правильно ли сделал? все ли сделал, не упустил ли чего...
— Денис Антонович, — сказала Ольга, резко останавливаясь. — А его самого кто будет беречь? То у него совещание, то лекцию читает... Он сегодня опять не обедал! Об этом ведь тоже надо подумать!
— Обязательно. Да случай-то какой дурной! Сейчас я позову Ивана Ивановича. Есть у нас одна санитарка — золото, а не женщина, да занята сегодня в послеоперационном, там уход за больными, тоже как за детьми малыми.

27
— У вас все получается вкривь и вкось, — сказал Тавров, глянув через плечо Ольги на эскиз декорации, который та делала по просьбе Павы Романовны.
— Как умею! — неохотно ответила Ольга.
— Вас же учили черчению в машиностроительном институте!
Ольга взглянула на него сердито, но его загорелое лицо, освещенное улыбчивым блеском голубых глаз, было так ясно, что она только вздохнула и, ничего не возразив, снова наклонилась над рисунком.
— Если бы она захотела, она могла бы стать и чертежником, — сказала Пава Романовна, подсаживаясь на ручку кресла, в котором сидела Ольга. — Она умеет выводить всякие шрифты, хотя почерк у нее препротивный!
— Если бы захотела... — тихо повторила Ольга, подчищая резинкой неровно проведенную линию. — «Выводить» шрифты, имея препротивный почерк, — уже принуждение, — добавила она, откидывая свисшую на лоб светлую прядку и глянув снизу на Паву Романовну.
— Вы беспокойное дитя. Вы сами не знаете, чего хотите! — ответила та, обнимая ее за плечи и одновременно ласково улыбаясь Таврову.
Ей очень нравился этот молодой инженер. Правда, он не умел говорить комплименты, смущался, когда она подсовывала ему руку для поцелуя, но зато был начитан, смел в спорах, уверен в себе, когда дело касалось его убеждений и работы. А Пава Романовна любила принимать людей незаурядных.
«Что общего между ними? — гадал он, когда Пава Романовна, словно избалованная кошечка, ласкалась к Ольге.— Одна пустая, взбалмошная бабенка, а другая... Да, какова же другая? По-моему, она умница и с большим характером, но почему они ладят?»
— Шахматы? Опять шахматы!— жалобно вскричала Пава Романовна, увидев клетчатый ящичек в руках Таврова.— Клянусь честью, я выброшу их когда-нибудь за окошко!
— Ну что же, сыграем! — говорила обычно Ольга, не обращая внимания на суетню Павы Романовны.
Но в этот день она не стала играть.
— У меня дурное настроение сегодня, — сказала она, вытирая комочком бумаги пальцы, выпачканные графитом. — Я ничего больше не хочу и ухожу.
Тавров, отвечая невпопад на вопрос Пряхина, видел краем глаза, как она сходила с крыльца, как, пройдя по дорожке, отбросила нетерпеливым движением затвор калитки... Она никогда не разрешала провожать себя.
— Мне тоже пора, — сказал Тавров, чуть погодя. — Меня сегодня ожидают на руднике у Логунова.
Дурное настроение Ольги было связано с обидой, которую нанес ей Иван Иванович в тяжелую для него минуту. ...Забылась история с санитаркой. Больница получила дополнительное оборудование, в том числе прибор для диатермии и электроотсос — предметы неотступных мечтаний и хлопот Ивана Ивановича. Особенно его порадовал приезд нового, очень опытного глазного врача.
— Это лицо, совершенно необходимое при установлении диагноза черепномозговых заболеваний, — сказал он Ольге, представляя ей немолодого, плотного человека, с зачесанными назад густыми волосами. — Иван Нефедович Широков. Как видишь, тезка, а главное, единомышленник по вопросам медицины.
— Да, теперь здесь почти полностью укомплектовано нейрохирургическое отделение, — шутливо заметил Иван Нефедович, пожимая руку Ольги. — Ведь нервные болезни, как это установил у нас в своей практике Николай Нилович Бурденко, требуют комплексного изучения и лечения. Значит, нужны врачи самых различных специальностей. А вы как? С нами или против нас?
— Она никак! — отмахнулся Иван Иванович, обрадованный случаем поговорить со специалистом, только что приехавшим из центра. — Училась в медицинском и сбежала.
— Вовсе не сбежала, а просто ушла, раз это мне не подходило.
— Почему же не подходило?— ревниво вступился Иван Нефедович. — Медицина такое широкое поле действий, что на нем может найти себе поприще человек любого склада. Мужество, воля, точный глаз, послушная, гибкая рука — идите в хирургию; терпеливость в наблюдении, уменье делать выводы о больном, построенные на тончайших деталях его поведения, — готовьтесь стать психиатром или невропатологом. Может быть, у вас больше развито эстетическое чувство, любовь к пластике красивого и здорового тела, — валяйте на лечебную физкультуру, готовьтесь стать тренером мастеров спорта. Мало вам этого? Есть еще детские болезни, где врач может с особенной полнотой проявить свою гуманность, если он ею обладает. А общая терапия? Блестящая диагностика универсала — знатока человеческой машины?.. Подвижность, ежедневный подвиг повсеместного служения. Да что говорить! Я уже не упоминаю о научно-исследовательской работе.
— А о вашей?— серьезно спросила Ольга.
— О моей? Врачи-глазники еще ждут поэта. Мы все знаем: свой глаз — алмаз. А знаете ли вы хотя бы то, что такое зрачок, вот эта словно дышащая, казалось непроницаемо-черная точка в глазу? Известно ли вам, что с помощью особого аппарата я могу заглянуть в нее, как в замочную скважину?..
— Что же там можно увидеть?
— Я увижу глазное дно, ровное красное поле и в центре его светлый кружочек полуовальной формы — сосок зрительного нерва, входящего в глазное яблоко. Это единственное место нервной системы, которое можно увидеть без операции. Строение зрительного нерва с его оболочками однотипно с мозгом, и оттого глазное дно иногда позволяет видеть болезненный процесс в мозгу. Особенно при повышении внутричерепного давления, которое дает застойные явления в зрительном нерве, когда он теряет четкость очертания и становится как будто размытым.
— Застойный сосок... — произнесла нерешительно Ольга, смущенная и заинтересованная.
— Именно! — весело подхватил Иван Нефедович. — Вот пункт, направляясь от которого я могу держать контакт с нейрохирургами. А вы сказали насчет отношения своей супруги к медицине «никак», — обратился он к Ивану Ивановичу, который слушал его, понимающе посмеиваясь. — Я вижу — она в курсе наших понятий.

28
У машинистки приискового управления, пожилой, довольно рыхлой женщины, с весны страдавшей головными болями, ослабело зрение и появились странности в поведении.
— Я пришла домой, прошу у нее денег, чтобы сходить за хлебом, а она ничего не понимает, забыла, что такое сумка. Села на стул и смотрит, смотрит... — плача рассказывала в поликлинике ее десятилетняя дочь Любушка.— Я спросила: ты чего, мамочка? Зачем ты так шутишь? А она меня не узнает, говорит и все слова навыворот. И я тоже ее не понимаю. Потом ей стало казаться разное... Скажет: «Вот какая музыка хорошая играет!» А радио молчит. А то вскочит: «Почему под столом собака тявкает?..»
Женщину положили в больницу, сделали исследование и установили, что у нее большая опухоль в левой лобно-височной области.
Готовясь к очень длительной операции, Иван Иванович не раз продумывал и взвешивал данные диагноза, припоминал споры врачей при обсуждении больной, все анализы, прикидывал, с какого поля лучше подойти к опухоли.
Когда он приближался к операционному столу, он вспомнил и о дочери больной, и о старой ее матери, живущей на Урале. От его действий хирурга зависела теперь судьба этих людей. Как неприятное обстоятельство воспринимался Гусев в роли главного ассистента. Но вот операционное поле — смазанная иодом, гладко пробритая кожа головы, — окруженное стерильными салфетками и полотенцами. Иван Иванович легко притрагивается к нему чуткими пальцами, обтянутыми желтоватой резиной перчаток, протягивает руку в сторону хирургической сестры, и она, Варвара, очень серьезная, передает ему шприц с новокаином. Операция начинается, и посторонние мысли Ивана Ивановича улетучиваются. Он страшно сосредоточен теперь и таким останется до конца операции, сколько бы она ни продолжалась: три часа, четыре или семь часов. Он оперирует стоя. Он работает обеими руками: левая помогает правой, правая левой. С одинаковой легкостью они обе выполняют его приказания: разрезают, вспрыскивают, вяжут узлы. Это результат его длительной большой тренировки. Здесь не то, что при резекции желудка, удалении аппендикса или вскрытии грудной клетки. Там действительно «поле», и если разрез сделан шире на несколько сантиметров, то это не имеет значения. А тут порядочной величины костное окно в виде подковы, но дальше в мозг надо итти таким узким ходом, что еле помещается в нем самый тонкий инструмент. В глубине же, освещаемой погружной лампой — светящимся, мягко изогнутым шпательком, — может быть опухоль в несколько раз больше этого хода — и столько осторожности нужно при удалении ее отдельными кусками!
Вскрыта мозговая оболочка, опухоли на поверхности нет.
«Так и есть: внутримозговая! — думает Иван Иванович,— только бы не злокачественная!»
Точным движением шпателей он рассекает кору мозга и идет в глубину. Руки его работают с легкостью и гибкостью, поразительной для такого крупного мужчины. Они действуют как бы независимо от его неподвижного тела. Кажется — это два разумных самостоятельных существа. Есть еще поворот головы; губы произносят приказания, а взгляд все время прикован к ране.
С какой непостижимой ловкостью надеваются крохотные серебряные клипсы на устьица перерезанных крупных сосудов. Миллиметр за миллиметром продвигается нож хирурга: операция продолжается уже третий час. И вдруг от неосторожности ассистента Гусева, нажавшего электроотсосом, что-то происходит в ране. Струя крови брызжет оттуда узким фонтанчиком и, окропив лица окружающих, заливает операционное поле.
Гусев сразу опускает руки...
— Я же предупреждал, что в наших условиях нельзя производить подобные операции! — яростно шипит он.
— Отойдите, прошу вас! — властно говорит ему Иван Иванович, с помощью Варвары и Сергутова останавливал кровотечение.
После нескольких томительных секунд хирургам удается обнаружить, поймать и зажать кровоточащий сосуд. Они осушают поле электроотсосом и тампонадой. Операция продолжается. Все глубже погружается шпатель: он ищет, исследует, превратясь в чуткой руке в нечто осязающее, и нащупывает... находит.
— Вот она!— произносит Иван Иванович, увидев, наконец, в глубине багровую массу опухоли, и впервые распрямляется с некоторым облегчением. — Но, кажется, злокачественная!— огорченно чуть слышно шепчет он, всматриваясь. — Скорее всего, злокачественная!
Ловким движением он берет несколько кусочков опухоли, повелительным тоном говоря Варваре:
— Срочно на исследование!.. Смотрите, какие крупные сосуды подходят к опухоли, — продолжает он, обращаясь к своему молодому ассистенту Сергутову. — Тут все проросло ими. Поэтому такая кровоточивость. Вот опять!..
Из глубины раны, освещенной изнутри погружной лампой, снова появилась кровь, заливая операционное поле.
— Электроотсос! Отсос! Свет дайте! Да что вы, в самом деле?!
— Тока нет, — отвечает курсант якут Никита Бурцев — Свет-то погас!
— Как... погас? — Иван Иванович взглядывает на стоящий за его спиной рефлектор, встряхивает головой, но лобная лампа тоже не действует... — Чорт возьми! Пошлите за монтером! Я не могу продолжать...
— Тампон с перекисью! — тут же говорит Иван Иванович Варваре, начиная действовать по возможности...
— Ну, что? — спрашивает он санитарку, входящую вместе с запыхавшимся Широковым.
— Короткое замыкание, — отвечают оба в один голос. — Через пять минут наладят.
Нарастающее нетерпение хирурга прорывается в сдержанном возгласе:
— Пять минут! Целая вечность! Я могу потерять больного! — добавляет он уже про себя, и в этот тяжелый момент помня о состоянии человека, лежащего перед ним на столе.
Проходит несколько минут мучительного ожидания.
Лицо ассистента Сергутова делается испуганно-сосредоточенным:
— Мозг становится напряженным. Повидимому начинается отек, — шепчет он.
— Вижу, — отвечает Иван Иванович. — Да что же нет тока?!
И в это время вспыхнул свет. С урчанием заработал электроотсос. Но у больной начался эпилептический припадок. Он продолжался две минуты...
— Меркузал! Сто грамм глюкозы внутривенно! — сказал Иван Иванович Никите Бурцеву, который теперь вместе с Широковым следил за общим состоянием больной. — Надо срочно остановить кровотечение.
Операционное поле удалось осушить, однако ход к опухоли так сузился от напряжения мозга, что заглянуть в глубину раны было уже невозможно.
— Давление?
— Двести. Сознания нет.
— Срочно зашивать! Костный лоскут придется удалить. Может быть, еще спасем жизнь...
Руки Ивана Ивановича работают с лихорадочной быстротой, но едва он успевает наложить несколько швов на кожу, как начинается второй припадок. Давление после него падает до пятидесяти, пульс почти не прощупывается. Наступает расстройство дыхания.
— Сделать камфару! Углекислоту! Кислород! Зашивайте вы, — говорит Иван Иванович Сергутову. — Я сам посмотрю больную. — Со страшной тревогой в душе заходит он с другой стороны стола, наклоняется, определяет давление и, как будто сразу потеряв интерес к больной, срывая перчатки, направляется неверным шагом из операционной, провожаемый сочувственными взглядами своих помощников.


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz