каморка папыВлада
журнал Работница 1983-11 текст-7
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 29.03.2024, 12:10

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

На конкурс «Поступок»
МГНОВЕНИЕ
Солнце, огромное, щедрое, только что поднялось над горизонтом и приветливо улыбалось всем, кто в этот ранний час вышел на верхнюю палубу. Далеко, за линией водораздела, где могучий прибой перемешал воду с песком и прибрежным илом, вырастал незнакомый город. Алжир поднимался из моря, как сказочный мираж. Далеко за кормой осталась граница территориальных вод, и через час-полтора начнется официальный визит советского корабля в крупнейший порт иностранной державы.
Встреча с землей для моряков всегда радость. А дружественный визит — радость вдвойне. Где еще, как не в иностранном порту, так отчетливо чувствуешь, что ты гражданин Советской страны, горячо любимой всеми, кто хочет жить в мире и дружбе, успешно решать свои внутренние экономические и социальные проблемы, опираясь на опыт и бескорыстную поддержку Родины Великого Октября.
Первые встречи, дружелюбные улыбки алжирцев, многочисленные «ассалам», горячие рукопожатия... Где бы ни появлялись группы советских моряков, их сопровождали вездесущие, всезнающие мальчишки. Они становились нашими друзьями и добровольными гидами. И немудрено, что эти сорванцы, способные часами разглядывать советский корабль с причальных стенок, первыми оказались в гостях у экипажа, когда на корабль был разрешен доступ всем желающим.
Многие сотни людей скопились на верхней палубе, с интересом разглядывали стенды с фотографиями, слушали рассказы моряков о Советском Союзе, о наших кораблях.
Длинная очередь выстроилась от трапа вдоль портового причала. И вдруг в этой празднично возбужденной суматохе раздался тревожный крик: с одной из надстроек сорвался и упал в воду мальчонка лет пяти-шести. Вахтенный офицер старший лейтенант Олег Вишневский сразу сообразил, что через минуту может случиться непоправимое, и, не раздумывая, бросился в воду. Через мгновение он почувствовал, как тяжела намокшая парадная форма, как предательски, не давая вздохнуть полной грудью, давит тугой воротник рубашки. Но рядом захлебывался испуганный ребенок. Выталкивая мальчугана из воды, не давая ему хлебать морской горький рассол, офицер медленно, с трудом продвигался к берегу. А от причала спешила помощь: алжирский юноша вслед за советским моряком бросился на выручку. Четыре крепкие мужские руки выкинули мальчугана из холодной купели на причал, и десятки рук протянулись навстречу спасителям.
Мальчонка убежал, видимо, испугавшись возможного наказания, затерялся в толпе. И только быстро высыхающие на раскаленном асфальте следы детских ног да потоки воды, стекающие с одежды спасателей, говорили о том, что минуту назад здесь была предотвращена беда.
Капитан-лейтенант В. СПИРИДОНОВ

На конкурс «Поступок»
ПОРОДНИЛИСЬ
Рассказ о том, как познакомились и подружились две трудовые семьи — из Ленинграда и Днепропетровска
Это случилось в феврале, в студенческие каникулы. Юрий Непомнящий, студент Днепропетровского металлургического института, решил съездить в Ленинград, город, который давно мечтал увидеть. Друзья, родные надавали ему кучу поручений и, конечно, денег на приобретение кое-каких вещей, сувениров.
И вот он, знаменитый город на Неве. Каждый вечер Юра звонил домой, с восторгом сообщал, где ему удалось побывать, что интересного посмотреть. С покупкой сувениров Юра не торопился. Когда до отъезда оставалось два дня, в квартире Юриных родителей раздался очередной междугородный телефонный звонок.
— Собираюсь домой, — коротко произнес Юра. Его голос, обычно звучавший бодро, радостно, на сей раз был глухим, мрачным. Слова застревали у него в горле. И мать без обиняков спросила:
— Что-нибудь случилось?
— Вот именно, мама, случилось, — пробормотал Юра и совсем упавшим голосом добавил: — Я потерял бумажник... В нем был студенческий билет и... — Юра опять запнулся и после короткой мучительной паузы выдавил: — И деньги...
— Сколько? — с тревогой спросила мать. — Денег сколько? На обратную-то дорогу у тебя есть?
— В бумажнике были все деньги... Пятьсот с лишним. Осталась в кармане десятка... И железнодорожный билет...
Наступило тягостное молчание, после которого Юрина мама, взяв себя в руки, спокойно произнесла:
— Ну, что ж, Юра, худо, конечно. Но не так все страшно. Собрался домой, и правильно. Ждем тебя, сынок.
Семья у Юры, что называется, трудовая: мать инженер-конструктор Днепропетровского завода прессов, отец — прораб треста «Днепросантехмонтаж». Пятьсот рублей для них сумма, конечно, немалая, но трагедию из случившегося делать не стали. В конце концов, решили дома, как-нибудь удастся собрать нужную сумму, чтобы отдать долги, да и Юра летом снова поедет в стройотряд, заработает...
А вскоре случилось неожиданное. Юру попросили зайти в деканат, вручили ему конверт. Первое, на что он обратил внимание, — ленинградский почтовый штемпель. Юноша вскрыл конверт, пробежал глазами листок...
«Уважаемый Юрий Александрович! — говорилось в письме. — Моя мама нашла бумажник, в котором лежал ваш студенческий билет и деньги. Просим сообщить домашний адрес, чтобы можно было выслать все найденное...»
Новость, конечно, обрадовала всех. На семейном совете решили: у отца Юры есть в запасе неиспользованные выходные дни, вот он и поедет в Ленинград.
— Понимаете, — рассказывала мне потом Юрина мать Р. М. Непомнящая, — не то что нам не терпелось скорее получить деньги и документ. Нет, хотелось пожать руки добрым людям, выразить нашу признательность, просто сказать им сердечное спасибо...
Семья Паршковых — это именно они сообщили о находке — приняла Юриного отца как хорошего знакомого. Город показали, сходили на Пискаревское кладбище, в Эрмитаж.
— Для нас, — рассказывала мне Вера Васильевна Паршкова, — приезд Юриного отца был праздником. А потом между нашими семьями завязалась переписка, которая впоследствии перешла в дружбу. Я побывала в гостях у Непомнящих в Днепропетровске. Встретили меня сердечно. К нам, в Ленинград, приезжала мама Юры, его младший брат Вадим. Мы буквально сроднились.
— Что деньги? — говорит Р. М. Непомнящая. — Слов нет, приятно, что они нашлись. Но не в этом дело. Главное — у нас появились новые друзья, сердечные, добрые, отзывчивые...
Б. ПЕРЕЛЬМУТЕР
Ленинград — Днепропетровск

На конкурс «Поступок»
ДОКТОР СПЕШИТ НА ПРИЕМ
Недалеко от Москвы есть небольшой дачный поселок Новые Горки. Много москвичей приезжает сюда летом, чтобы отдохнуть и поправить свое здоровье. Поселок расположен на берегу реки Клязьмы, дачи окружены фруктовыми садами. Словом, красота и благодать.
Но если бы можно было, уезжая на дачу, оставить в Москве и все болезни, как оставляют ненужные вещи! Увы, вскоре после приезда дачники обнаруживают, что вместе с ними прибыли и такие «старые знакомые», как гипертоническая болезнь, ишемия, камни в печени и почках, артрит и тому подобное.
Восемь лет назад в Новых Горках построили небольшой здравпункт и утвердили штатную единицу медицинской сестры. Но что может сделать медсестра без врача? И вот среди дачников нашлась женщина-врач, кандидат медицинских наук Анна Григорьевна Грановская, которая согласилась работать бесплатно. Ей семьдесят пять лет, она получает пенсию, но, несмотря на возраст, вот уже семь лет два раза в неделю с девяти до двенадцати часов ведет прием дачников и местного населения на медицинском пункте.
Внимательно выслушивает она всех, кто обращается к ней за помощью, и в случае надобности назначает различные процедуры, лекарства, инъекции. Многие процедуры, а также инъекции медсестра выполняет тут же, на месте. Даже в ненастные дни Анна Григорьевна идет через весь поселок на свое рабочее место и, надев белый халат, ровно в девять начинает прием. В особо тяжелых случаях больных посещают и на дому.
«У меня теперь столько знакомых и друзей, сколько никогда раньше не было, — говорит Анна Григорьевна. — И я снова чувствую, что мои знания и опыт нужны людям».
В войну ее муж, тоже врач, погиб на фронте, и она осталась одна с трехлетней дочкой. Но не пала духом и, несмотря на огромные трудности военного времени, воспитала еще двух девочек-сирот, оставшихся без родителей. Теперь все они имеют свои семьи. Никому не приходит в голову назвать ее труд героическим, но разве это не истинный пример бескорыстия и служения людям?
Н.ВИЛЕНКИНА
Московская область.

ТАТЬЯНА ДОРОНИНА
Актриса. И взглянув на портрет, мы сразу вспоминаем о том, чем одарила она каждого из нас, своих зрителей.
Ленинградцы вспомнят чистую, прямую, нетерпимую к фальши «Фабричную девчонку» Женьку Шульженко, умную, расчетливую Софью в «Горе от ума», Надю Резаеву в «Старшей сестре»...
Москвичи увидели актрису впервые в роли Грушеньки в «Братьях Карамазовых». А потом ходили «на Доронину» — Машу в «Трех сестрах», Елену в «Днях Турбиных», «Дульсинею Тобосскую»... В спектакле «Да здравствует королева, виват!» в Театре имени В. В. Маяковского она сыграла Елизавету и Марию Стюарт, продемонстрировав высокое искусство перевоплощения.
Роли, сыгранные в кино, принесли актрисе мировую славу, познакомили с ее талантом миллионы людей. Если бы надо было очень кратко, в двух словах, сформулировать, в чем тайна ее актерского обаяния, то не я один — многие ответят: предельная искренность. Потому так притягательны созданные Дорониной образы, потому так велика сила их воздействия на зрителя. Прошумел на экранах фильм «Еще раз про любовь», и стремительно взлетел престиж профессии стюардессы, и многим-многим девчонкам Наташа, героиня Дорониной, ответила на самые сокровенные вопросы юности.
«Три тополя» на Плющихе»! Ведь сыграй Нюру иначе — и мы смеялись бы над ней, презирали ее, торгующую на рынке мясом, стиснувшую в кулаке мятый рубль с мелочью... Но мы переживаем, да что там — мы сочувствуем ей, мы любим ее и вместе с ней уже не на рыночных, а на совсем других весах взвешиваем заново ценности прожитой и еще не прожитой жизни.
«Ну и все. Больше не могу. Все! Все!» — это Доронина в «Мачехе». И взгляд-мольба — так не молят любимого, — обращенный к девочке-сироте: «Мы должны понять и любить друг друга, это нужно и тебе и мне. И тебе и мне...» И зал замирает: неужели не оживит, не отогреет замерзшую душу, не пробьется сквозь горе и окаменелость? И потом, выходя из зала после сеанса, понимаешь признание актрисы: «Играть — значит жить. Профессия «актер» — это нерв, чрезмерная ранимость, работа через себя, через свое сердце, через свою боль и радость. Актер действительно актер, пока он остро чувствует, то есть любит, ненавидит, утверждает, отрицает, и все это на пределе...»
Этой осенью театральная общественность отметила юбилей Татьяны Дорониной, актрисы любимой, талантливой, известной. И мы пожелаем ей, нет, пожелаем себе увидеть ее в новой, еще неведомой, но прекрасной роли.
Никифор СЫКЧИН
Фото Н. ГНИСЮКА.
А. КОНЯШИН. ПИРОГИ С КАЛИНОЙ.

КРУЖЕВНОЙ ВОРОТНИЧОК
Ал. РОМАНОВ
Рассказ
В горестные минуты воспоминаний о пережитом Наталия Григорьевна все еще звала себя Наташкой, хотя минувшей осенью ей исполнилось пятьдесят четыре года. Дети — сын и дочь — давно уже завели собственные семьи, а муж вышел на пенсию. И всегда вот в такие горестные минуты перед ней, словно в тумане, возникали ее сестренка Нинка, которая когда-то звала ее Наташкой, и мама — Вера Ивановна, погибшая в конце июня сорок первого года под пулеметной очередью пролетевшего над их домиком фашистского аса.
Тогда, после похорон матери, пятилетнюю Нину — за несколько дней до захвата Белой Церкви немецко-фашистским танковым соединением — соседи увезли с собой на Алтай, да там и устроили девочку в детский дом для малолетних ребят, эвакуированных из-под Тулы. А ее, Наташу, двенадцатилетнюю ученицу пятого класса, не удалось уговорить эвакуироваться ни отцу — работнику местного историко-краеведческого музея, ни соседям, покидавшим город. «Ни за что не брошу папу», — вся в слезах твердила она. Так и осталась с Григорием Павловичем в оккупированном врагом городе.
В этом ее решении, несомненно, сыграло роль и то обстоятельство, что Григорий Павлович после гибели жены был сам не свой, он не хотел верить, что она ушла навсегда, что ее нет. Казалось, что она только вышла в соседнюю комнату — такая близкая, любимая, с каштановыми, всегда умело уложенными волосами, с влажными глазами, источавшими заботу и ласку, в ее любимой коричневой кофточке с белым кружевным воротничком.
Зиму сорок первого — сорок второго года, злую, холодную, они прожили, таясь днем и ночью от оккупантов и полицаев. Но зима прошла, немцев под Москвой разбили, и обычно молчаливый, убитый горем Григорий Павлович все чаще расправлял усы и улыбался, как казалось Наташе, загадочно. Он стал куда-то исчезать из дома, и она часами ждала его, страшась даже в комнате с зашторенными окнами зажечь вонючую коптилку. А однажды отец и вовсе не вернулся ни ночью, ни утром. Наташа осталась одна. «Твоего папку немцы схватили», — услышит она потом от Пети, одноклассника, жившего в верхней части города.
Об этой страшной зиме Наталия Григорьевна на долгие годы будто забыла. И вдруг вспомнила по пути в гостиницу, где она остановилась по приезде в украинскую столицу.
Желание приехать сюда в поисках сестры возникло у Наталии Григорьевны не сразу. У знакомого начальника местной милиции она бывала не однажды, он искренне стремился помочь ей в розысках сестры. Но ответы на ее запросы чаще всего звучали так: «У меня не было старшей сестры, и в войну мы в Сибири не жили». Некоторые, кроме того, добавляли, что Павлова — это фамилия по мужу, а в девичестве была совсем другая фамилия. И только киевская Нина Григорьевна писала, что она действительно выросла в детском доме в Славгороде, что у нее были отец и сестра, которых в войну она потеряла, только до войны жила она с родителями где-то под Тулой, а совсем не на Украине. «Многие годы после войны разыскивала родных по всей стране, — писала она, — и смертельно устала от обращений, писем и вызывающих сердечную боль жестоких слов: «нет», «не знаем». Она уже давно не Павлова, а Остроумова, в украинской столице живет с пятидесятого года, у нее муж и четверо взрослых детей, которые посмеиваются над наивностью мамы, над ее перепиской, и она просит понять ее и никакими запросами больше не беспокоить...
И все-таки это письмо киевлянки показалось Наталии Григорьевне чем-то непохожим на многие другие письма, пропитанные знакомой ей самой усталостью от многолетних поисков и несбывшихся надежд. «А вдруг это она, моя Нинка? — подумалось ей. — Год рождения, детский дом, имя и девичья фамилия — все совпадало». Но откуда ей, пятилетней малышке, было запомнить городок со странным названием Белая Церковь, где она когда-то жила с родителями. И почему бы, оказавшись среди вывезенных из Тулы таких же, как она, малышей, не поверить, что и она попала в детский дом из Тулы, а не с Украины? Но, может быть, она помнит родителей, помнит мать, такую близкую и любимую. И Наталия Григорьевна, посоветовавшись с мужем и детьми, отправилась в Киев.
В гостинице ей охотно объяснили, что улица, где, судя по обратному адресу на конверте, жила Нина Григорьевна Остроумова, находится совсем рядом, возле Советского парка.
...И вот, поминутно поглядывая на ручные часики, Наталия Григорьевна шла от гостиницы чуть в гору, потом свернула на улицу Розы Люксембург и очутилась под ее цветущими каштанами. Стоило, однако, ей прочитать на углу дома название улицы, которую она искала, как она почувствовала участившееся сердцебиение, и, не в силах справиться с охватившим ее волнением, вошла в парк, чтобы хоть немного унять сердце и передохнуть.
Утро было раннее, обильная роса блестела на ветвях деревьев и пышных цветочных клумбах. Справа и слева от входа в парк еще светились матовые шары у подножия памятника генералу Ватутину, на мраморных плитах лежали букеты ярко-красных тюльпанов, а на плечах могучей фигуры прославленного полководца ворковали голуби. Вокруг было безлюдно, только в глубине парка женщина в синем халате подметала дорожки.
Наталия Григорьевна, немного отдохнув, вышла из парка, пересекла улицу и торопливо направилась к красивому четырехэтажному дому, где в квартире номер семнадцать и жила Нина Григорьевна Остроумова, в девичестве — Павлова. Она быстро нашла подъезд, в котором, судя по табличке над входом, помещалась семнадцатая квартира. Сдерживая дыхание, вошла в подъезд и сразу же очутилась перед дверью квартиры, которую искала.
Наталия Григорьевна перевела дыхание, еще и еще раз подумала, как поздоровается, с чего начнет разговор с чужими людьми, чтобы не очень бросалось в глаза ее волнение. Кнопку электрического звонка она нажала не сразу — рука казалась чужой, и поднять ее, чтобы позвонить, было трудно, а когда, наконец, позвонила, то вдруг почувствовала себя так, словно сделала что-то для себя самой неожиданное.
— Кто там? — прозвучал за дверью высокий грудной голос, заставивший ее вздрогнуть, таким знакомым он ей показался, и тотчас вслед за вопросом открылась дверь.
В дверях стояла женщина — невысокая, полная, с добрыми влажными глазами, с умело уложенными, волнистыми каштановыми волосами, тронутыми легкой сединой, в коричневой кофточке с белым кружевным воротничком. И вместо того, чтобы о чем-то спросить открывшую дверь женщину, произнести слова, которые она так долго готовила, рассказать о своих давних бесплодных поисках, Наталия Григорьевна даже не прошептала, нет, скорее простонала одно только слово:
— Мама...
Потом покачнулась, протянула обе руки открывшей ей дверь женщине и, сдерживая рыдания, очень тихо произнесла:
— Нина, милая, это же ты... ты!.. А я — Наташка...

Сергей ИВАНОВ
МЫ РАСТЕМ
Записки молодого отца
Фотоэтюд В.БОГДАНОВА.

* Продолжение. Начало «Записок» опубликовано в № 2 за этот год.
Воспитывая одного сына, мы растим пятнадцать детей. Был грудной младенец. Теперь есть годовалый — уже второй малыш. Потом будет трехлетний пацаненок. Потом — через вереницу весен — десятилетний озорник. Потом двенадцатилетний мечтатель. Потом четырнадцатилетний бунтовщик. Ну а после пятнадцати — это уже не ребенок, на шестнадцатый год придет в семью взрослый и, будем надеяться, добрый человек...
Санька не умеет пока живое отличать от неживого. Для него все одушевлено, любой камешек и любая щепочка.
— Бо-бо! — сочувствует, увидев, что обшивка дивана распоролась в одном месте.
— Ай-ай-ай! — сокрушается, отодрав кусочек обоев, а потом гладит стенку. — Бо-бо!
Я прихлопнул комара на щеке. «Бо-бо!» — тут же пожалел Санька. Может, не меня, а комара он пожалел?..
Замечаю: с утра он бывает очень восприимчив. Повторяет все, что попросишь... Скажи «головка», он в ответ: «голока». Скажи «речка» — он «еська». И чувствуется, что он ждет этих просьб, рад им, спешит их выполнять.
А посреди дня или отмалчивается, или надо его долго уговаривать, чтобы повторил какое-то слово. Другие впечатления отвлекают, душевные силы растрачиваются...
Интересно, это общее для всех детей или индивидуальное? Родителям обязательно нужно знать этот пик восприимчивости.
Санька стоит на улице возле доски, через которую надо перешагнуть, и с тревожным выражением на лице кричит: «Упау! Бо-бо!» («Упаду! Больно будет!»). Старушка, случайная зрительница, неодобрительно замечает: «Чересчур умный. Понимает, что может упасть! Значит, долго ходить сам не будет!..»
И она права: Санька — отчаянный трус, без поддержки до сих пор не ходит, обязательно надо ему хоть за один пальчик держаться. Пробую вести его, схватив «за шкирку». Тогда он сразу останавливается, хнычет все ту же песню: «Упау! Бо-бо!..»
Оказывается, я его ревную к другим родичам. Теща сказала: «Санечка мой хороший!» — и меня прямо-таки кольнуло: почему Санька «ее», когда он мой? Подумал так досадливо и посмеялся тут же над собой. Надо внушить себе, что не «мой», не «ее», даже не «наш» Санька, а прежде всего «свой», суверенный человек...
Ласточка села на провод и распевала свои песни. Саша зачарованно смотрел на нее, задрав голову. Время от времени с улыбкой оборачивался ко мне — делился.
Ласточка улетела, и сын, подняв руку и указывая на провода, потребовал, чтобы я поднял его туда и посадил на место, где пела птица. Видимо, считает, что я все могу...
Сидит у меня на руках и показывает пальцем то на дом, то на дерево, то на прохожего, то на машину. И я открываю ему тайну разных словесных обозначений. И чувствую, как слова жадно им впитываются.
Бабушка ему сказала, укладывая спать: «Все-все спать ложатся. И козочки, и собачки, и Сашенька тоже!..» Это стало его постоянной присказкой, он начал осознавать себя частью целого, всеобщего. Уложат его в постель, а он себя уговаривает: «Козочи, Саса, ав-ав: се-се!..» И только после этой магической формулы успокаивается и закрывает глаза.
Обнаружил вдруг сокровищницы... под скамейками. Присядет на корточки и заглядывает туда, на лице любопытство и вдохновение, в сердце отвага. Тянется рукой, вытаскивает старые конфетные фантики, бутылочные осколки, веточки, камешки, рассматривает... Первое побуждение было выхватить и отбросить. Но останавливаю себя: нельзя же мерить собственными мерками! Ведь для него — сокровища! Отбирать их у него надо с умом, отвлекая Саньку чем-то другим. Иначе слез не оберешься...
Первая ссора... Я поворачиваю Санькину коляску, чтобы ехать домой.
— Погуляли—и хватит! — говорю сыну. — Баиньки пора!
— Гулять, гулять! — кричит он в ответ и показывает рукой назад.
Но я не реагирую. Раздается громкий плач. Он разгорается все сильнее. Ребенок явно хочет спать, капризничает.
— Саня, перестань плакать! — Я стараюсь говорить совершенно спокойно. Он не унимается, крупные слезы катятся из глаз. — Хорошо! Раз ты так хочешь гулять — гуляй один!
Вынимаю его из коляски и ставлю на ноги. Мальчишка, видя, что на его плач я не поддаюсь, приседает и начинает с обиженным видом водить ладошкой по земле. При этом нытье затихает. Обе стороны испробовали силы друг друга и на секунду затаились...
Тут мне надоедает педагогика, я беру малыша на руки, целую его мокрые щеки и бормочу слова покаяния: «Ну успокойся, славный мой, хороший мой».
И он, всхлипнув, улыбается — вроде бы даже с облегчением. Но глядит еще несколько минут мимо меня...
Раза два у меня вспыхивало раздражение, это надо признаться объективно. Вдруг начинало казаться, что Санька осложняет мою жизнь, ограничивает мою свободу, что привязанность к сыну — некая «цепь», на которую я теперь посажен. Такие всплески эгоизма, видимо, естественны для каждого человека и для мужчин больше, чем для женщин. Просто надо отнестись к ним с должным юмором и не придавать большого значения...
Санька мой стоял возле коляски, сбоку от нее. И вдруг резко дернул коляску на себя, коляска опрокинулась, а Санька шлепнулся на землю. Я подбежал, схватил его, ревущего, в охапку, прижал к себе и носил, носил, баюкая, и шептал ему успокоительные слова, а у самого сердцу было больно от страха за него, за его неприспособленность к миру, который промахов не прощает.
Неожиданно и чисто начал говорить «спасибо». Дашь ему какую-нибудь травинку, и вдруг он тебе «спаси-и-ибо» в ответ и головой качает. И протяжность, певучесть «волшебного» слова в Санькиных устах делает это слово необычным, смешным и красивым.
А как он говорит «цветочек» — я просто в восторг впадаю, когда слышу!.. Нараспев серебристым голоском выводит, нежно: «Чутоочи!..» И веришь в эту секунду, что именно так, только так цветок и достоин называться...
Сперва Санька увидел эрдельтерьера и закричал: «Собача! Собача!» Потом увидел короткий обрубок хвоста, изобразил изумление на лице и сказал сокрушенно: «Хвостик... сломался! Бо-бо! Ай-ай-ай!..»
Пробует ходить без поддержки: хмурится, гримасничает, вздыхает. И ты понимаешь, какой тяжелый труд совершает человек...
Окончательно оторваться от родительского пальца ему помог случай. Мы гуляли по комнате, и вдруг послышался длинный телефонный звонок. Я выдернул палец из ладошки сына. «Постой минутку!..» — бросил на бегу. Взял трубку — звонил мой друг из Душанбе — и тут увидел, как в коридор выглянул Саша. Выглянул и пошел-покатился ко мне. Добрался и затих успокоенно... Так началось его самостоятельное передвижение по земле. А мне это был урок: родительская опека может быть малышу и во вред.
Я делаю зарядку. Санька стоит возле дивана и смотрит. Я приглашаю: «Давай вместе! Повторяй за папой!» «Саша не хочет», — сразу же отнекивается сын. Я подхожу и, осторожно надавливая на плечи, заставляю его присесть. «Сели, посидели, — приговариваю, — а теперь вставать будем!» Он встает, приседает еще раз, покряхтывая, и смотрит на меня, ожидая одобрения. Я его хвалю, и он приседает еще раз. На этом наша первая совместная зарядка кончается. А я про себя отмечаю, что без принуждения педагогика, видимо, не обходится, что элемент принуждения обязателен при воспитании ребенка.
Взял я как-то Саньку на руки и станцевал с ним. И так ему понравилось, что теперь дня не проходит без его приказа «Танцевать!..» Подходит ко мне, берет за руку и тянет: «Папа! Скорей!» «А что надо делать?» — притворяюсь я непонимающим. «Открой столик!.. — подсказывает Санька. — Пластинку!..» И я послушно выполняю ту программу, которую он задает. Мне кажется, что такая моя «непонятливость» развивает в нем способность самостоятельно строить план действий...
Включив радиолу, я двигаюсь в ритме танца, и Санька замирает у меня на руках, прильнув ко мне. «Все?» — поднимает он голову, едва стихнет музыка. «Сейчас еще будет!» — говорю я, и он, дождавшись первых звуков, снова кладет голову ко мне на плечо...
Каждому родичу он отвел свое время суток, именно в это время дарует свое внимание.
Первая половина дня — моя (работаю я с обеда). Мы с Саней играем, танцуем, рассматриваем вместе книжки.
Когда приходят с работы дедушка с бабушкой, фаворитами становятся они. Смех, взаимные вопросы и ответы — сплошной информационный взрыв! Если я в это время оказываюсь рядом, то получаю от сына равнодушный взгляд: что, мол, это за человек?
Ну а мама Санькина, жена моя Галка, та, конечно, котируется вне всяких расписаний, она всегда желанная.
Один мой друг рассказывал: «Понимаешь, я в сыне души не чаю, отдаю ему все свободное время, играю с ним, гулять вожу, кормлю, мою, спать укладываю. В общем, стопроцентная нянька! Жена учительница, она загружена до предела... И вдруг сын заболевает и в первый же день болезни совершенно меняется, на меня и глядеть не хочет, отталкивает. Зовет маму, только ее признает, рядом с ней успокаивается... Я поначалу ужасно обиделся, а потом одумался: видно, уж так природой заложено, что в критические минуты ребенку нужна только мать! Может, у них и в самом деле какая-то связь телепатическая существует, может, малышу легче выздороветь, когда мама всем своим излучением поддерживает его нарушенную энергетику...»
Из-под дивана выбежал маленький паучок, резво засеменил по полу, а потом снова спрятался под диван. «Жук ползет! — закричал сын. — Саша видел жука!»...
И в течение дня, стоило кому-то из взрослых подойти к нему, он тут же приходил в возбуждение и, блестя глазенками, кричал: «Жук ползет!... Саша видел жука!»...
Для него, неопытного, маленький паучок — событие, приключение, детектив.
Сделали в поликлинике прививку, он расплакался было, но быстро успокоился и сам себя похвалил: «Саша молодец!..»
Вообще-то записывать за ним гораздо труднее, чем представлялось поначалу. Если не успеешь фиксировать день в день, эпизоды быстро тускнеют, заслоняются следующими, которые не менее интересны и важны.
Я чувствую себя мудрым и значительным благодаря сыну. Он дарит мне ощущение собственной весомости. Внешне моя жизнь выглядит однообразно: из дома на работу, после работы — магазины и дом. Но столько событий происходит ежедневно, что я считаю себя богатым человеком, и я действительно богатый человек. Ведь, помимо контактов на работе, мне дарована роскошь общения с возникающей Вселенной — миром сына моего. И мы с женой — единственные на свете — можем без обсерваторий, без телескопов наблюдать что-то такое, чего никому, кроме нас, видеть не дано — становление новой планеты, созревание нового разума...
Что я могу сказать о нем в его два года? Он добрый, плаксивый, обидчивый, доверчивый, ласковый, очень слабый, в чем и моя вина: мало занимаюсь с ним физкультурой. Вроде пока что мы влияем на него правильно, ну а что будет дальше — поглядим...
Ленинград.

<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz