каморка папыВлада
журнал Огонёк 1991-11 текст-9
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 28.03.2024, 19:53

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

СМОТРИТЕ, КТО ПРИШЕЛ

Вечером 12 февраля на перроне вильнюсского вокзала за несколько минут до отправления московского поезда силами ОМОНа, КГБ и военного патруля были арестованы трое офицеров из группы юристов, проводивших по поручению союза «Щит» независимую военную экспертизу событий ночи 13 января в Литве.
Это случилось через четыре часа после того, как литовский парламент выслушал доклад экспертной комиссии.
Подробности ареста (я вернулась в Москву накануне) мне сообщил по телефону заместитель председателя союза «Щит» полковник Сергей Кудинов, случайно избежавший той же участи: арестованных, не проведя обыска и досмотра вещей, препроводили в Северный военный городок (откуда вышли танки в ночь на 13 января и куда в феврале комиссия независимых экспертов не была допущена). Здесь офицерам было предъявлено обвинение в незаконном ношении оружия и хранении наркотиков. На следующий день арестованных отпустили на свободу... То, что произойдет завтра и что станет известно завтра (например, участь арестованных), что завтра будет доказано (например, нелепость обвинений — снова грубая, бездарная работа), — любая новость лишь дополнит цепочку странных событий, начавшихся с сентября, когда начальник политотдела Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища полковник С. М. Кудинов сообщил народным депутатам СССР о движении войск и боевой техники на Москву... Впрочем, события начались еще раньше, и логика их и последовательность просты.

Нина ЧУГУНОВА
ГОСПОДА ОФИЦЕРА

Фото Марка ШТЕЙНБОКА

1
Есть ли еще время сопоставлять и думать?
Сергей Кудинов, сын офицера, детство провел в гарнизоне. В расчете на солдатскую пайку ложку всегда носил с собой. В одиннадцать лет. не выдержав экзаменов в суворовское училище, он лично ходатайствовал перед начальником училища, обратившись к генералу внезапно, но по всей форме, и был зачислен сверх штата. В строю он стоял последним.
В это же время его отец, начштаба отдельного батальона, навлек на себя гнев командования, выступив в защиту чести одного из своих офицеров, и был уволен в запас по кстати подоспевшему хрущевскому приказу о сокращении численности войск на миллион двести тысяч. Отец вышел в отставку подполковником, сын в звании его опередил, обошел и в наградах: у отца за Отечественную наград больше, но сами награды попроще. Сын из Афганистана вышел благополучно, хотя был несколько раз контужен. Отец сейчас борется с последствиями ранений. Он человек мужественный, даже жесткий.
Итак, Сергей Кудинов стал суворовцем, а отец подчинился увольнительному приказу (теперь он говорит сыну, что его пример не послужил тому уроком: из воинского бунта, даже совершенного по форме, ничего, кроме расправы над бунтовщиком, не выходит, на что сын ответил: сейчас другое время) — так прервалась связь с любимой Карелией и с гарнизоном детства — «Бесовец».
Но Кудинов был на учете у судьбы: в ноябре прошлого года, когда расправа над полковником все разворачивалась, в гарнизоне «Бесовец» произошло ЧП. В ответ на приказ по авиаполку в двадцать четыре часа передислоцироваться на новое место службы (где-то ближе к Крайнему Северу) жены летчиков, эти всегда безропотные офицерские жены, вышли с детьми на взлетную... А приказ был привычный — привычно презирающий человека. Кудинов занимался этим бастующим полком в «Щите», предавал дело огласке, хорошо представляя себе ноябрь в Карелии, больных, простуженных детей, издерганных жен и их перспективу опять сниматься и следовать в вагонах на голое, пустое место вслед за авиаполком. Его собственный сын в это время ушел из училища с четвертого курса, поскольку фамилия Кудинов стала в Рязанском десантном как бы нехорошей, и начал службу рядовым в Амурской области.

Суворовцев называли кадетами. Они сами себя называли кадетами. Кадетов принимали сразу на второй курс военного училища. Кадет был заметен в общем воинском строю, даже если стоял последним. Это была особая каста, и представления о чести в ней были порой доводимы до крайности; фискальство наказывалось жестоко, но фискалы встречались редко, «хотя командование насаждало... прикрываясь пионерскими и комсомольскими лозунгами: «Ты обязан все рассказать офицеру-воспитателю!» — они как бы пропадали к третьему году, и отвага, служение, любовь и разлука с некоей родиной бередили и сплачивали сердца кадетов. Офицерством не красным, но... белым веяло на суворовца от этих стен и от слова «Отечество», долго, если вспомнить, не бывшего в ходу, особенно в семидесятые (в том легко при желании разобраться: традиции гордости, кроме традиции гордой смерти и традиции гордого презрения к врагу, в Красной Армии не было. А что касается представлений о чести, то в гражданскую, как известно, в белой армии награды были временно отменены как неуместные в братоубийственной бойне, а у красных именно как раз и начали учреждаться.
Впрочем, награды были отменены у Деникина, а Лавр Георгичем Корниловым, напротив, чеканились новые и особые и даривались, например, часы «Павел Буре» с гравировкой вокруг циферблата: «За меткую стрельбу по большевикам»... Уточнение лишь показывает, когда начали смещаться понятия о чести под натиском ненависти, несвойственной, смею заметить, истинному офицерству).
— Я в этом смысле был у-жас-ный! И несостоятельности в плане чести не терпел, и был жестоким ортодоксом. Спортивно я был, конечно, развит, но не был могуч. Вот мой последний, перед Афганистаном, начальник политотдела ВДВ говорит: почему Кудинов башковитый? Потому, что он маленький, его в суворовском, наверное, били, ему приходилось вертеться, думать. Да, дрался, но не был бит за бесчестье!
А вы знаете, — вдруг говорит он, почти меняя тему, — в армии если ты огромный, то ты и растешь быстрее, усилий не надо. Например, бывший наш командующий сейчас — замминистра обороны генерал-полковник Ачалов.
— Ачалов? Это тот, что...
— Да! «Черный генерал», «специалист по южным вариантам», командовавший движением воздушно-десантных войск на Москву, а здесь руководивший войсками при попытке переворота, о нем говорят свидетели однозначно. Так вот он настолько, извините, неспортивен, что, если раз подтянется на перекладине, я готов съесть свою папаху.
В этот момент легкое презрение заметно овладевает им. Я начинаю понимать, что офицерская судьба прямее и страшнее по прямолинейной простоте перемен, нежели наша судьба паспортного человека. И суворовское время, коль оно есть в судьбе, — самое ясное и чистое. И если сейчас взять и начать считать в армии офицеров — именно с ударением на последнем слоге, как произносилось с семнадцатого (когда офицеров на смерть с головой выдавали и выправка, и высокомерная гордость), то есть с завтра-расстрельным смертным душком, со сплёвом: пожили, значит! — и с «пли!» в этом эполетовом, вбитом в красную, мокрую и красную траву слове, запрещенном, а после посмертно реабилитированном, — если начать искать офицерскую белую кость, то в большинстве удач найдешь и кадетский суворовский корпус, и парк, где под гитару пели полузаконные песни, и казарму, и солдатское одеяло под детским подбородком, и первое честное противостояние командованию в лице офицера-воспитателя, который обязан знать все.
Да что ты знаешь об армии, брат гражданская крыса! Ты ли помнишь, как вдруг господами офицерами забредили, затосковали старшие лейтенанты и капитаны афганской войны, и Звездинский, который еще два года назад сидел, стал страшно популярен (что там у него осень вышивает по золоту наших эполет?).
Он был принят на второй курс Рязанского десантного училища, только осваивающего свою громкую славу. Восемнадцатилетний Кудинов вышел из училища членом КПСС. По окончании служил на Кавказе комвзвода, но перешел на политработу. Как раньше говорили, само время выдвинуло его в молодежные лидеры. Но пока время было хорошим, а генералы были фронтовики.
Лейтенанта тянуло к политической работе (которую он потом стал называть неблагодарной работой). На душе у него был праздник. Во время первых учений он со взводом тащил три безоткатные пушки и кричал солдатам, что оказаться позади роты — смерть для взвода, и весь путь по песку с пушками запомнил до каждой морщинки на песке.
Но по времени наступала пора другого праздника.
С семидесятых армия запила всмертную.
— Сначала это стало заметно по большим наездам комиссий. Эти наезды стали регулярно сопровождаться крупными пьянками. Раньше мы выходили на огневой рубеж, стреляли и радовались, если попадали. Году к семьдесят второму стало так: как ни стрельнул, четверка обеспечена, если его угостишь. Это стало повальным явлением, без бутылки встреча проверяющего не обходилась. Бывший командующий нашими войсками, генерал армии Маргелов, очень много сделавший для десантных войск — а именно он одел десантные войска в броню,— говорил: что же это за комдив, если он бутылку не может выпить. И комдивом не ставили, если не способен хлопнуть стакан. Потихоньку стали втягивать и нас, молодых... Чтобы достойно встретить комиссию, шли буквально на все. Офицеры собирались в складчину, шли на финансовые махинации. Приходилось и у жен воровать, что-то продавать. И это безусловно видели все, и солдаты! Иногда проверяющему, кроме водки и закуски, требовался и «коллектив». Сложные времена. Мне потом Смирнов Сергей Михайлович, начальник политотдела войск, говорил: «Серега, как тебе повезло! Время какое пошло — пить не надо! А раньше сколько надо было выпить, чтоб на тройку хотя отстреляться. А на четверку!..»
Несомненно, тогда и началась деградация армии — с подбора кадров по пьяной смычке. Пить были вынуждены все. Приезжает начальство — неделю пьем. Пьем на полигоне, на танкодроме, в казарме. Какой-то пьяный беспредел. Пытались хитрить, выливать под стол... Пили карьеристы, пили порядочные офицеры. Потом многие становились уже тренированными, красномордыми, из-за дичайшей пьянки «на ура», без закуски.
— А что пили?
— Вопрос с шампанским у офицеров не стоял! Потом — устали...
Устали. Тогда офицерство побежало в Афганистан.

Трагедия страны: война была спасением уставших от пьянки офицеров, разучившихся командовать и проводить стрельбы не понарошку. Трагедия страны: война была единственным реальным событием в жизни страны и армии — реальные стрельбы, пусть и реальная кровь. На исходе семидесятых в армии существовала целая пирамида анекдотов, понимаемых офицерами. Например, как в «роте плохо» поутру. В восемьдесят первом Сергей Кудинов попросился в Афганистан с должности помощника начальника политотдела ВДВ по комсомолу — бежал от «проклятой жизни», от «трепотни, лицемерия, бесконечных рапортов, соцсоревнования, бесконечных бумаг, бесконечных инициаторов, болтовни и болтовни». На его душе опять явился праздник. «Я рисовал себе такие картины: вот я выхожу на тропу, вижу душманов, иду к ним объясняться, объясняю, что им надо обязательно идти к социализму, они меня слушаются, и мы вместе направляемся туда, где они сдают оружие».
Его прозрение было прозрением офицера — и политработника.
«Слова «социализм», «коммунизм», «здравоохранение» сразу показались мне выдуманными, ненужными здесь, неуместными, лживыми. Я их перестал быстро употреблять. Я выходил на митинг и говорил примерно так: когда я отправлялся сюда, мой отец сказал: возьми хлеб — встретишь голодного, накорми его! И это действовало на них и на меня. Другие слова из наших идеологических наработок не действовали. Стреляли в меня на митингах только один раз. Я стал думать: через такое море крови тащить в социализм? Я видел, как наши пытали током пленных, видел крупные расстрелы».
Моя давняя догадка: из Афганистана возвратилась другая армия.
Военная судьба полковника Кудинова и тема заметок — офицерская честь — делают необходимым рассказ о совершенно неизвестной стороне афганской войны.
— Сейчас командующим ВДВ стал Герой Советского Союза генерал-майор Павел Сергеевич Грачев. Это мой командир полка, я был у него начальником политотдела. Многое помню: и горькое, и то, что приносило чувство удовлетворения и справедливого шага. Вспоминаю операцию в ущелье Нижраб. Февраль: грязь, снег, техника еле пробивалась по серпантину. Мы долго атаковали передовые отряды душманов... а потом нам удалось договориться с населением и руководителями душманов. Это же была война-поршень: выталкиваешь, выбиваешь их, потом они втягиваются назад следом за тобой. Мы думали: ну ради чего мы сейчас пройдем огнем и мечом?.. И тогда мы предложили им свой вариант, и они согласились. Таких историй в афганскую войну было много. Наш батальон стоял высоко в горах, в труднодоступной провинции, куда можно было добраться только вертолетами. И там у нас тоже существовал обычай: мы докладывали в штаб армии что угодно! Но мы никогда там не воевали. Мы планировали операции, потом шли к губернатору, обсуждали с ним. Душманы работают на полях. В означенное время мы постреляем — они постреляют. Доложим, приврем. И опять живем хорошо. А потом они приходят: шурави, надо нам на охоту ходить... да и отчитаться перед своим начальством, так что сегодня ночью пройдем и мы огнем и мечом, «убьем» человек пятьдесят. Давайте. И точно, звонит губернатор: начинают минут через пятнадцать. Лежим в окопах, смотрим, как летают над нами фугасы.
Или: гора, на ней три пулеметчика-смертника. Та гора никому не нужна. Овладеем мы ею — уложим пятерых своих, убьем тех троих. Зачем, для чего? Смысла нет. Сидим, думаем. Я говорю: Пал Сергеич, а доложи, что уже взяли. А он: да я уж доложил. Но были, конечно, и потери, и факты жестокости, и бывало, что очутишься метрах в пятнадцати от машины — во рту гарь, пыль, песок!..
(Что это, скажи: саботаж или офицерское сопротивление — глупости, убийству, попытки сохранить честь?)
В восемьдесят втором он случайно оказался в Москве и встретился с группой офицеров, послуживших «прототипом Щита». Написали безответное письмо в ЦК и в Министерство обороны: о том, что в армии творится произвол, что нужны иные формы армейских взаимоотношений, новые уставы, возможно, контрактная служба, что война в Афганистане развращает армию и офицеров, поскольку армии противостоит не военное сопротивление, а сопротивление народа, следовательно, это не война, а избиение народа.
После, уже в Афганистане, он получил от новых друзей привет... В восемьдесят третьем заменился и был направлен в Псков — в дивизию, в ту, что была в этом январе в Литве, «и, к сожалению, мои младшие товарищи по службе участвовали, я сейчас им в глаза смотрел и спрашивал: как же так?..».
(Ему стал постоянно приходить на память один эпизод... Был бой с большими потерями, с предательством партийного актива разбежавшегося, много раненых и погибших. Мы потеряли одного нашего пацана. Долго выкупали его труп, отдали несколько бушлатов, боеприпасы, несколько автоматов, продовольствие... Все это закончилось в конечном счете разгромом моджахедов в жестокой схватке, захватили пленных. Афганскими службами пленные были приговорены к расстрелу. Мы были невольными свидетелями. Когда зачитали приговор: «Именем апрельской революции...», один из моджахедов сказал: «Я не знаю, что такое апрельская революция». Мой переводчик посмотрел на меня. Я пожал плечами. Прозвучала команда «Пли!». Меня несколько успокаивает другой факт. Старик попался на связи с душманами, и я его в принципе вытащил из особого отдела. Такой старик: великолепная борода, такой рисунок на лице великолепной мысли... Аксакал! Белое солнце пустыни! Он был смелым, он говорил, что мы пришли не с хлебом и лекарствами, а с огнем и мечом. Я его отпустил. И вот если б не этот дед, тот расстрелянный парень меня бы замучил. Он приходит в каракулевой папахе и спрашивает, что такое апрельская революция. Тогда молча появляется дед и стоит.)

2
«...На Верховном Совете СССР прозвучал запрос народного депутата С. Белозерцева относительно «странных» передвижений воинских подразделений» вблизи Москвы. Источник информации С. Белозерцев назвать отказался, сославшись на сведения, полученные от союза «Щит». Однако свидетель... объявился уже на следующий день. Вчера на собрании депутатской группы «Демократическая Россия» выступил участник войны в Афганистане, депутат Рязанского областного Совета, начальник (теперь, похоже, бывший) политотдела Рязанского воздушно-десантного высшего командного училища полковник Сергей Кудинов... 9 сентября Рязанский парашютно-десантный полк и части Тульской дивизии поднялись по тревоге, получили боеприпасы и технику и неожиданно (парадная группа, по сведениям С. Кудинова, должна была отправиться в Москву 22 сентября...) спешно были приведены в боевую готовность. А 10 сентября в 3 часа ночи, сминая на своем пути мирные «Жигули»,.. части пришли в движение... в 16 часов на аэродром стали приземляться части Псковской воздушно-десантной дивизии... Так развивались события накануне объявленного на 16 сентября митинга в Москве... «Что это,— задал в конце своего выступления вопрос полковник Кудинов,— военно-политическая провокация?» («Комсомольская правда», 26 сентября 1990 г.).
«...Очевидными целями этих передвижений могли быть стремление оказать давление на демократические силы... руководство Министерства обороны отвергает действия в этих целях — вместо этого выдвигаются версии о том, что части прибыли для подготовки к параду и уборки картофеля... Изучение обстоятельств дела показывает, что последние две версии не подтверждаются...» И так почти тридцать страниц заключения комиссии (специальной парламентской. — Н. Ч.).
...Ситуация в начале октября очень напоминала ту — перед применением войск в южных районах страны, перед вводом дивизий в Афганистан... И здесь нельзя не сказать о мужестве... противостояния отлаженной «машине» подавления неугодного мнения офицеров Кудинова, Осипова, Пустобаева и других — им приходится сейчас несладко...» («Комсомольская правда», 28 ноября).
Эта история должна быть у всех в памяти. Нет? Память наша стала коротка, и похожие сюжеты нас не настораживают. События в Баку были расследованы независимой комиссией союза «Щит» — на основании выводов комиссии можно было говорить о привлечении к суду должностных лиц. События в Тбилиси были расследованы парламентской комиссией — не наказан никто! Московский, едва не примененный сценарий не вспомнился, когда Литва буквально заголосила на весь свет о готовящейся военной расправе. Мертвых в Литве не успели еще предать земле — в точности то же повторилось в Латвии... Всякий раз публике предлагалась новая развесистая клюква: от гниющей картошки на московских полях без заботы десантников в полном вооружении до несчастных рабочих, зверски избиваемых в литовском парламенте.
Полковник Сергей Кудинов, каким я себе его представляю по его словам и поступкам, не мог не быть в Литве в составе комиссии независимых следователей. Но и мы — какими мы себя предъявляем миру — неминуемо должны были пережить Литву, где зачернели «наши», откликающиеся лишь на клич «Наших бьют!», как на голос черной и мутной крови, голос страха и мести, площадной ненависти, площадного единства...
— Прибыв в Рязань, я столкнулся с человеком неординарным: сильным, достаточно умным, жестоким, волевым. Мы с ним рядом воевали. Генерал-лейтенант Слюсарь Альберт Евдокимович. Когда мы в Нижрабе вели переговоры с моджахедами и была тишина и не было крови, в его ущелье гремела канонада: генерал огнем и мечом пробивал дорогу. Он работал и ночью. Мы думали: что ж, это его почерк, а наш — сохранить людей. Наша точка зрения расходилась с официальной, его — совпадала. После он находился в эпицентре одного уголовного дела, связанного с наркотиками, вывозом их в Союз в большом количестве. Тогда начальник штаба дивизии получил много лет тюрьмы, часть офицеров прошла через мясорубку допросов, кое-кто погиб при загадочных обстоятельствах. Генерал проходил по делу о переброске через границу пистолета, который он подарил. Его спасло высокое звание Героя Советского Союза... Этот человек мог сминать на своем пути. В разговорах он старается не упоминать ничьих фамилий. О движении войск на Москву он, несомненно, знал. Сейчас он руководит Рязанским гарнизоном. В училище его кличка была «Сталин».
До Рязани я работал с комдивом, который меня понимал, шли первые два года новой оттепели... У Слюсаря я очутился в прошлом. Он мне сразу сказал: мне политотдел не нужен, политработников я ненавижу. Он сам определял политику. Я сказал: у меня другая школа. Этого было достаточно для войны. Она началась с первого дня и длилась три года. Раскололся политотдел. Начались политическая проституция, предательство. Вообще в училище наушничество поставлено на высочайший уровень... В чести общественные казни. Тем не менее я что-то успел за этот срок. Кафедра вышла из повиновения Слюсаря, превратилась в очаг свободомыслия, наконец кафедра разродилась личностями! Среди них первый кандидат в народные депутаты, выдвинутый вопреки разнарядке обкома. Тогда на нас набросились по линии партии — обвиняли в предательстве идей социализма, интересов рабочего класса. Меня трижды вызывали на бюро обкома. Правда, в то время лозунги, которые сегодня уже пройденный этап, некоторых почти отталкивали. Фраза: «Впервые армия и народ едины» — вызвала бурю. Пришлось тогда отступить. Но появилась вторая кандидатура — Валерий Васильевич Рюмин. И он стал мэром Рязани — подполковник, преподаватель кафедры марксизма-ленинизма! Чего это стоило... Мы понимали, что нам в борьбе противостоят жестокий и беспощадный обком партии и Слюсарь со своим аппаратом. Мы знали, что наша ошибка будет стоить дорого. Кончилось это тем, что меня вызвали на закрытое заседание Военного совета. Им Ачалов руководил. Затем последовала блестящая победа Рюмина на выборах, и опять меня вызвали на Военный совет: почему Рюмин прошел? На этом заседании, 19 апреля, принимается решение уволить меня из рядов Вооруженных Сил. Но у меня нет ни одного замечания, я орденоносец, «афганец»! Мне говорят: «Но вы поддерживаете Рюмина». А он народный депутат России! «Через десять дней вы будете уволены». Я обращаюсь к народному депутату СССР Николаю Васильевичу Молоткову, и он делает запрос Язову, члены Военного совета открещиваются: мы его просто пожурили. Проходит лето. На партконференции ВДВ в мой адрес ни одного замечания, хотя выступают и Слюсарь, и Член Военного совета. Мы выпускаем лейтенантов — 420 человек,— приезжает комиссия, в адрес политотдела ни одного плохого слова. Но обстановка накалялась, и я почувствовал, что мне жить не дадут, в конце концов в Главпуре мне сказали: «Ты с этими все равно погибнешь, они тебя добьют, Ачалов уже раз сто нам звонил. Он требует, чтоб тебя убрали. А куда мы тебя уберем? Вот что, поезжай-ка ты за границу!.. Пойдешь секретарем парткома в Мали? Привезешь мешок долларов». Я подумал: Рюмина мы провели, дел вроде бы и нет, все нормально. И — согласился. Было собрано все училище, приехал Член Военного совета, поблагодарил меня за двадцатипятилетнюю безупречную военную службу, пожелал успехов на новой должности за границей Родины, офицерский состав мне похлопал.
...Ну, и на мою беду, предпринимается попытка большой военно-политической провокации! Десантники идут на Москву.
Сентябрь прошлого года. Полковник Кудинов, выведенный за штат, должности еще не оставил. Он принимает присягу курсантов первого курса, открывает в училище аллею Героев Советского Союза (они уже не общаются, не разговаривают с генералом Слюсарем). Училище парадным маршем проходит по аллее, и двадцать пять Героев, живые и погибшие, смотрят на этот строй. Среди бронзовых бюстов — бюст генерал-майора Грачева. 11 часов дня.
— Товарищ полковник,— вдруг говорят Кудинову,— Рязанский парашютно-десантный полк приведен в боевую готовность. Они уже получают боеприпасы.
Кудинов видит, что генерала вызывают к телефону к командующему ВДВ. Вечером по училищу объявляется круглосуточное дежурство.
Так начиналась история, мелькнувшая по газетам в сентябре, как чиркнувшая, но не зажегшаяся спичка.
На следующий день на военные аэропорты прилетают шестьдесят Ил-76 с десантниками на борту — тридцать в Дягилево и тридцать в Кубинку под Москвой.
Почему полковник решился на шаг, прерывающий его карьеру?
— Я испугался. Я очень сильно испугался. На Москву шел полк в полном вооружении, солдаты в касках. Они шли, невзирая ни на что. Попытки милиции остановить, выяснить ситуацию ни к чему не приводили: главное было прорваться к Москве. А за полком прилетает Псковская дивизия и тоже выстраивается головой колонны к Москве! Мы позвонили Хасбулатову, он сказал: проверьте. Тогда мы собрали депутатов и разъехались по аэродромам.
Дозвонились помощнику Ельцина... Корреспонденты рванулись к Ачалову. Ачалов рассказал об уборке картошки и о репетиции парада, но она должна была начаться лишь 22-го, в конце дня. Впопыхах были придуманы учения — после того как высокому начальству было доложено, что «демократы готовятся к перевороту».
Он испугался! Он прибыл в Москву, выехав в три часа ночи, в парадном мундире, при орденах, и заявил о готовности выступить перед Верховным Советом, написав также записку Горбачеву, вполне подробную. Он выступил перед депутатами-демократами. Вечером провели пресс-конференцию. Ситуацией занялись две парламентские комиссии, перед которыми ему пришлось выступать вновь. Командующий ВДВ не смог объяснить комиссиям, почему войска в Москве переодевались в гражданскую одежду и выходили на улицы Москвы для участия в демонстрациях, для охраны генеральских дач...
Теперь нам остается гадать: не кровь ли была остановлена разоблачениями, начавшимися в Рязани? Не кровь ли, та же, что в Литве и Латвии?
Псковская дивизия срочно улетела из Дягилева и из Кубинки, не убрав и мешка картошки. Рязанский полк, бросив технику, не имеющую никакого отношения к военному параду в ноябре, вернулся в казармы... Так внешне, для публики, заканчивалась схватка, начавшаяся 24 сентября, когда в ответ на выступление депутата Белозерцева Президент бросил реплику, мол, информация почерпнута на Рижском рынке!

— Что мне пришлось пережить — одному Богу известно!
Я перечислю дальнейшие события с конца сентября: выдвижение полковника Кудинова кандидатом в депутаты облсовета — выдвигает третий курс училища (300 — «за», 11 — «против») вопреки сопротивлению. Заявление полковника о выходе из рядов КПСС и последовавшее затем партсобрание в училище, с запозданием исключающее его из партии. Короткая буря в газетах. Конец карьеры. Избирательная кампания и победа на выборах из семи кандидатов: директор завода, руководитель кооператива, комсомольский вожак, профсоюзный функционер...
— Я ножками обошел свой район и тут увидел, как живут люди: по двенадцать человек в двух комнатах! Страшно живем — разграблены, нищи...
Его вызывали в Главпур, предлагали разные низшие должности. О загранице не упоминали. В училище его как бы не замечало начальство, но едва он был вызван в Москву, в Верховный Совет России, ему приказывают срочно отправиться в Брест на учения...
Особенно картинным мне представляется один эпизод заканчивающегося бурного полугодия: на встрече депутатов-военнослужащих с министром обороны полковник просит слова, поднимается на трибуну, отрекомендовывается и тут видит маршала Язова, который пытается стащить его с трибуны. При этом сидящие в первых рядах генералы топают ногами и хором кричат: «Долой!» И только недоумение зала смягчает фарс.

Восстает гарнизон «Бесовец».
Литва вопит о секретных пакетах в воинских частях, которые будто бы приказано вскрыть в ночь с 24 на 25 декабря. Маршал Язов собирает депутатов-офицеров. По Москве ползет слух об имеющемся плане действий воинских частей на случай беспорядков, а также нарушения парламентами республик Конституции СССР. Маршал Язов и Б. Пуго подписывают известный приказ об усиленном патрулировании, но приказ пока не обнародуется. Военный чин, политработник Северного военного городка в Вильнюсе, говорит мне: «В Афганистане было проще. Там мы ясно видели: вот враг». В гарнизоне висит лозунг «Нет экстремизму в Литве!».
— Берет ли армия на себя политические функции?
— Ни в коем случае! Но Литва должна одуматься.
Наконец бросок Псковской дивизии в Вильнюс.
(Формулировка партсобрания в училище: «Исключить из рядов КПСС за клевету на десантные войска...»)
Танки у телебашни вильнюсского телевидения. Голос диктора на всю Литву: «Мы еще живы. Они на втором этаже». Во весь экран — ладонь десантника, поворачивающая камеру.
Остальное вы знаете.
Остальное мы знаем?..
12 февраля к группе офицеров, четыре часа назад предложивших литовскому парламенту свое расследование событий (полковник Кудинов сказал мне по телефону наутро: «Несмотря на то. что в докладе содержались и неприятные для парламента моменты, парламент проводил выступавшего стоя, аплодисментами»), сначала приблизился патруль во главе с лейтенантом. Офицеры, среди которых были капитан первого ранга и полковник, выразили протест по поводу задержания не по уставу.
Тогда, как белый рояль из кустов, выдвинулся из тьмы военный комендант Вильнюса, который санкционировал арест офицеров.
Почти год назад я процитировала слова генерал-майора Альгимантаса Высоцкиса, которыми он приветствовал провозглашение суверенитета республики: «Армия сумеет защитить рабочий класс и ну... интеллигенцию».
От кого защищается армия? Она защищается от своей чести и гордости и ну... от интеллигенции, и ну... от рабочего класса.
Но опаснее всего — ее собственные офицеры, ее белая кость. Ее голубая кровь, ее тревога, ее человеческий страх за Отечество.
Она защищается, толкая их в спины прикладами. Чего не прикрикнуть: ЭЙ, ОФИЦЕРА! ПОТОРАПЛИВАЙСЯ!
Ненавижу тех, кто тронет их пальцем: на мундирах может остаться грязный след.

Вильнюс — Москва

В настоящее время приказом министра обороны СССР народный депутат Рязанского областного Совета полковник Кудинов С. М. вопреки законам СССР и РСФСР, защищающим его депутатский статус, уволен из рядов Вооруженных Сил по «служебному несоответствию».


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz