скачать журнал

<- предыдущая страница

Писателей-сатириков часто упрекают: дескать, свои нехитрые сюжеты из пальца высасывают, анекдотиками пробавляются и беспощадно критикуют правительство ровно настолько, насколько оно само разрешает. Что ж, наверное, бывает и так... Однако сегодня хочется предложить вам юмористический (слово-то какое одиозное!) рассказ, который очень даже связан с жизнью. И со смертью тоже, несмотря на вышеозначенный жанр. Отойдя от традиции нашей рубрики, решено не иллюстрировать его рисунками хорошего художника Вити Коваля, а органично вплести в текст несколько «живых» фотографий, сделанных Александром Степаненко в роддоме поселка Умба Мурманской области.
Раздел юмора по-прежнему куда-то ведет Игорь ДВИНСКИЙ.

ЧОКНУТЫЙ
Лион ИЗМАЙЛОВ
Валерий ЧУДОДЕЕВ

У нас в Монреале меня зовут Майкл Дринофф. На самом же деле фамилия моя Дрынов. Михаил Дрынов. Дело в том, что предки мои — выходцы из России. Мой прапрапрадед служил лекарем при дворе Екатерины Второй. Императрица не раз призывала его на помощь, порой даже среди ночи, когда случалось, что занемог князь Потемкин. И он успешно пользовал князя, а впоследствии и саму Екатерину. За это ему был пожалован княжеский титул и имение Большие Дрыны, откуда, собственно, и пошла наша фамилия.
Прапрадед мой служил полковым врачом, дошел с русской армией до Парижа, где успешно излечил многих наших гусар от разных французских болезней. За это он был удостоен награды, которую наша семья хранит как реликвию. Это кружка Эсмарха с благодарственной надписью «Спасителю чести и славы нашего оружия».
Прадед мой был помещиком, но слыл большим демократом, поскольку нещадно сек крестьян только за дело и жил даже с не очень красивыми девками. В результате, когда крепостное право отменили, крестьяне наотрез отказались уходить на волю. Особенно девки. Как он их ни уговаривал, как ни порол, крестьяне упирались и кричали: «Отец родной, не дай пропасть, не гони, а не то враз дом спалим!» Прадед пожалел и крестьян, и дом, за что впоследствии крестьяне спалили всю его усадьбу.
Дед же мой был земским врачом, дружил с Чеховым и основал в нашем селе больницу, которая славилась на всю округу. Дед на свои средства оборудовал ее по последнему слову медицинской науки и сам врачевал больных за умеренную плату. Весть об Октябрьском перевороте застала деда в операционной. Сестра милосердия вбежала с криком:
— Доктор! В приемном покое мужики с вилами. Вас требуют!
— Чего хотят? — спросил дед.
— Говорят, что свободы, равенства и спирту.
— Спирту выдать,— распорядился дед,— а свободы не давать!
Уже через год наша семья оказалась перед дилеммой: покинуть Россию и стать эмигрантами либо остаться на Родине и стать трупами. Рассказывают, что решающее слово оказалось за прадедом. Он сказал: «Последнее, что мы могли бы сделать для этой многострадальной земли, это удобрить ее своим прахом. Но они не сумеют ни посеять, ни собрать урожай. А коли и соберут, в одночасье и сгноят. А гнить вторично не вижу смысла». В результате я родился в 1940 году в Канаде.
И дед мой, и отец, а впоследствии и я успешно практиковали, открыли собственные клиники и имели, как говорится, все, о чем только можно мечтать. За исключением одного. Самую главную мечту — побывать на родине предков — удалось осуществить только мне в 87-м году. Я, разумеется, предполагал, что найду мало общего с теми фотографиями, что хранятся в нашем семейном альбоме, но действительность превзошла все мои ожидания.
Бывшее село преобразилось в поселок городского типа имени Десятой годовщины солидарности с борющимся народом Гвинеи-Бисау. Старушка, у которой я поинтересовался, сохранился ли дом, где раньше жили господа, бойко ответила: «А как жа! Оне и чичас там». На парадном крыльце меня остановил милиционер и потребовал пропуск. Когда я объяснил, что в этом доме некогда жил и работал мой дед, он взял под козырек и отчеканил: «Здравия желаю, товарищ Орджоникидзе!» — И сразу принялся куда-то звонить.
Не успел я войти в холл, как мне навстречу уже бежал перепуганный насмерть молодой человек. Представившись референтом, он сбивчиво объяснил, что какого-то первого вызвали в область к самому, но второй послал третьего, так как сам должен выдвигать первого на партконференцию от свинофермы. Узнав, что я всего лишь врач из Канады, молодой человек облегченно вздохнул и, взяв предложенную ему сигарету «Мальборо» вместе с пачкой, вызвался подбросить меня до больницы.
Больница наша стояла на пригорке, метрах в двухстах от дома, но мы поехали туда в объезд, подпрыгивая на ухабах и увязая в грязи. На мой вопрос: «Нет ли более короткой дороги?» — шофер ответил: «Есть, но там покрытие хуже». Наконец, часа через полтора мы ухнули в яму под вывеской «Городская клиническая больница имени Черненко».
— Кто этот Черненко,— поинтересовался я,— знаменитый врач?
— Нет,— ответил референт,— знаменитый больной.
Посреди двора стоял памятник Ленину. В одной руке у Ленина была кепка, другой рукой он указывал в сторону морга, на котором висел лозунг «Решения партии — в жизнь!».
Больница выглядела как на старой фотографии, если бы не больничное белье, которое сушилось на веревке между колоннами. Вблизи здание оказалось обшарпанным, местами из-под обвалившейся штукатурки торчала дранка. Я поинтересовался, проводилась ли реконструкция.
— Частично,— сказал мой спутник,— парадный вход кирпичом заложили и два флигеля на дрова сожгли.
В дверях больницы, пошатываясь, стоял человек в ватнике, надетом поверх белого халата. Человек этот оказался главврачом. «Просю!» — сказал он и, попытавшись щелкнуть каблуками кирзовых сапог, свалился с крыльца. Мы вошли в больничный коридор. Вдоль стен стояли кровати, а больные лежали рядом на полу.
— Белье меняем,— пояснил главврач, пытаясь ухватиться за спинку кровати.
Медсестер я не заметил. Вместо них по коридору прохаживались мужчины в синих, заляпанных краской халатах. В больнице шел ремонт. На мой вопрос: «Давно ли?» — главврач ответил: «С войны. Переходим из палаты в палату. В последней заканчиваем, в первой начинаем». Свои пояснения он давал, держась за свежевыкрашенную стену.
На ближайшей кровати застонал человек с перевязанной головой, в телогрейке и резиновых сапогах: «Пить! Пить!»
— Заткнись! — сказал главврач.
— Может, все-таки дать больному воды? — предложил я.
— Обойдется.
— А какой у него диагноз? — спросил я.
— Диагноз? Да штукатур это. Отходит после вчерашнего.
— Но почему он лежит на кровати в резиновых сапогах?
— Так ведь осень на дворе,— логично объяснил главврач.— А теперь сюда пройдемте,— добавил он и надел марлевую повязку.
— Тут что, инфекция или вы нездоровы? — поинтересовался я.
— Еще чего не хватало! Это просто меня мутит по утрам от краски. Вот,— сказал он, открывая спиной дверь,— полюбуйтесь. Наша лаблатория.
Я увидел трех женщин. Одна из них полой халата протирала пробирки. Вторая штопала чулок, натянув его на медицинскую утку. А третья варила картошку в зеленом ведре с надписью «Бинты».
— Анализы сделали? — строго спросил главврач.
— Сделали,— ответила одна, пряча утку под халат.
— Лейкоцитов много?
— Пять,— ответила женщина.
— На всю больницу? — удивился главврач.
— Нет, на одно койко-место.
— Лады,— сказал главврач, и мы перешли в рентгеновский кабинет.
Заведующая кабинетом объяснила: «Здесь больные выпивают барий, здесь их просвечивают, а потом они бегут на двор».
— А почему на двор? — удивился я.
— Так в туалет,— пояснил главврач,— это же элементарно.
— И зимой?
— Ну а что ж им, до весны, что ли, терпеть? — захохотал главврач и, широким жестом отодвинув занавеску, произнес: — Просю к столу!
Мы оказались в операционной. Шла операция по удалению аппендикса. Двое санитаров держали больного за руки, один — за ноги, а врач, по-видимому, анестезиолог, зажимал ему рот салфеткой и кричал:
— Да не кусайся ты, сволочь!
— Заморозку опять не завезли, — пояснил главврач.
Я оторопел:
— Как?! Вы оперируете без наркоза?
— Ну почему,— сказал главврач,— бутылку-то он принял.
— Спирта?
— Нет, бормотухи.
Я не знал, что такое «бормотуха», но больной явно не бормотал, он орал, причем благим матом.
— Ну вот, здесь у нас потише,— сказал главврач, вводя меня в палату с табличкой «Вторая психиатрия».
В палате на четверых помещалось человек пятнадцать. Каждый был занят своим делом. Один сидел по пояс в тумбочке со снятой крышкой, воображая себя бюстом, и, не переставая, твердил: «Есть такая партия». Другой читал брошюру «О материализме и эмпириокритицизме», время от времени вскрикивая: «Во где дурдом-то!» Третий, увидев нас, закричал: «Брежнев капут!» Остальные умалишенные играли в карты и производили впечатление вполне нормальных людей. Правда, один из них, когда главврач оказался рядом, попытался, задрав по-собачьи ногу, помочиться ему на брюки.
— Я тебе не прокурор! — закричал главврач.— Я тебя живо в каталажку упеку. Вот придурки,— сказал он, выходя из палаты.
— Ну, что вы,— сказал я,— просто больные люди.
— Какие больные,— закричал главврач,— они от ОБХСС прячутся!
— А тех, кто взаправду болен, чем вы лечите? — поинтересовался я.
— Голодом,— сказал главврач,— по моей методике.
— В чем же ее суть?
— Жрать не даем, вот и вся суть. Действует безотказно. Ну, ты видишь, в каких условиях мы работаем? — произнес он, когда мы прошли в его кабинет.— Скажи, можно на все это трезвыми глазами смотреть? — И он трясущимися руками стал разливать по треснувшим чашкам с отбитыми ручками содержимое флакона с надписью «Физиологический раствор».
— Спирт,— сказал он,— протирочный.
— А чем же вы протираете инструмент?
— А чего его протирать, когда его у нас нет.
— Но хоть шприцы-то одноразовые у вас есть?
— А как же,— сказал главврач,— у нас тут все одноразовое. Раз уколешь — и либо стекло лопнет, либо пол-иглы в заднице. Ну давай, — сказал он,— за деда твоего и за его больницу. Будем!
После второй чашки я так расчувствовался, что подарил больнице заветную кружку Эсмарха.
— Вот это емкость! — воскликнул главврач.— А то что мы с тобой все из чашечек, как карлики.
После третьей я пообещал пожертвовать на восстановление больницы миллион.
— Годится! — сказал главврач.— И еще хорошо бы хоть парочку банок селедки. Надоело перловкой закусывать.
Ночь я провел на топчане в процедурном, поближе к туалету. А наутро отправился в наш особняк и объявил властям о своем решении. Председатель исполкома пожал мне руку и сказал, что он должен это кое с кем обсудить. Через пять минут он вернулся и сообщил, что помощь мою они принять не могут по идеологическим соображениям. А если я все-таки хочу ее оказать, то мне сначала придется вступить в Компартию Канады. Я наотрез отказался. Тогда он почесал в затылке и сказал: «Ну, хорошо, сто долларов наличными, и я ваш миллион пристрою». Я дал тысячу, и он свое слово сдержал. Деньги на благоустройство больницы были приняты.
Через год я снова приехал в Россию и сразу же увидел результаты перестройки. Поселку было возвращено его историческое название, но поскольку он к тому времени стал уже городом, то назывался теперь Большедрынск. Прошлогодний референт стал теперь вторым секретарем. Получив свою пачку «Мальборо», он рассказал, что скинуть первого удалось только благодаря мне. Тот пытался на мой миллион переоборудовать ликеро-водочный завод в завод по производству безалкогольного портвейна. Но проблему удалось решить гораздо проще: не меняя технологии, завод стал производить жидкость для борьбы с тараканами.
Едва подъехав к больнице, я заметил первое изменение — новый глухой забор и вывеску на воротах «Первая клиническая больница имени Кржижановского».
— Кто это? — спросил я.
— А хрен его знает,— сказал шофер,— наверное, первый человек, который из этой больницы живым вышел. А вообще-то у нас в области, если не знают, как назвать, всегда называют «имени Кржижановского».
Во дворе больницы стояла скульптура «Лаокоон». Среди детей Лаокоона я углядел памятник Ленину. Складывалось впечатление, что один из сыновей отнимает у Ленина его любимую кепку. На крыльце стоял опухший главврач. Увидев меня, он воскликнул: «О! Кого я вижу! Оказывается, вы с братом близнецы!» — и крепко обнял колонну.
Ремонт был почти закончен, но в коридоре по-прежнему стояли кровати, на которых больные лежали валетом, причем кое-где мужчины вместе с женщинами.
— Что это значит? — изумился я.
— А что я могу сделать,— сказал главврач,— если их неравное количество.
— Но почему так много больных? У вас что, эпидемия?
— Ну да,— сказал главврач,— Лигачев с пьянством борется, вот народ и лихорадит. Кто денатуратом, кто политурой, а вот этот уже здесь первачом отравился. По ночам из мази Вишневского гнал.
На одной из кроватей вновь лежал все тот же тип с перевязанной головой. Я возмутился:
— Что ж такое! В прошлый раз он лежал в сапогах, теперь — в валенках. Я не понимаю!
— Чего ж тут не понять? То осень была, а теперь зима.
В лаборатории все те же женщины пристально рассматривали обнаженного негра.
— Нашли? — спросил главврач.
— Пока нет,— не отрываясь, ответила одна.
— Что они ищут? — поинтересовался я.
— СПИД,— ответил главврач.— Хотим исследование провести, чтобы объяснить населению, как он выглядит. Найдем. Негра было найти труднее.
Я начал закипать.
— А в операционной что-нибудь изменилось?
— Все,— ответил главврач,— там изменилось все. Операционную мы вообще закрыли.
— То есть как? Почему?
— Так я же вам объяснял. Наркоз у нас теперь только по талонам.
Это окончательно вывело меня из себя, и я стал кричать, что все это форменное безобразие. Тут из психиатрической палаты выглянул человек в огромной кепке и сказал: «Зачем кричишь, дорогой? Ты что, сумасшедший? Заходи, гостем будешь». В палате восемь человек в таких же кепках пили коньяк из медицинских банок. Из стоявшего на тумбочке стерилизатора пахло шашлыком.
— Что это такое? — поразился я.
— Арендаторы,— сказал главврач,— с Кавказа. На рынок приехали, а мест в гостинице нет.
— Вам не кажется, что вы сошли с ума? — спросил я.
— Кто, я? — удивился главврач.— Да вы что! Они мне всю больницу овощами и фруктами обеспечивают,
— Вот что, уважаемый,— сказал я, как только мы вошли в его кабинет,— потрудитесь немедленно объяснить, на что потрачен мой миллион. Где оборудование? Где...
— Вот! — сказал главврач. — Вот! Холодильник купили. Спирт в нем держим.
— Зачем? Зачем спирт держать в холодильнике?!
— А чтоб холодненький был.
— А остальные средства?
— А остальные вложены в капитальное строительство... Вот, просю! — Он подвел меня к окну, и я увидел в роще на берегу реки аккуратные новые коттеджи.
— Это что же — для больных?
— А что ж они, здоровые? — ответил главврач.— Предисполкома вчера осетриной отравился, у завпищеторгом мания преследования, первый секретарь впервые прочел Маркса и запил...
— Все,— сказал я,— разливай. Хоть от холодильника польза будет.
Я понял, что деньги этим людям доверять нельзя. Но я не сдался. Я выписал из-за границы все: от австрийских гвоздей до рентгеновского кабинета фирмы «Симменс», от югославских строителей до финской мебели и японских больничных пижам. Я научился давать взятки и пить с нужными людьми. Я сменил главного врача и лично набрал весь медперсонал. И через год больница приняла пациентов. Это обошлось мне в полтора миллиона канадских долларов и семь вагонов Смирновской водки. Все называли меня чокнутым, но я ее все-таки открыл!
Летом девяностого года я вновь приехал в Россию с женой и детьми, чтобы показать сыновьям, что в мире есть дело, которое они обязаны продолжать, где бы ни жили. На аэродроме нас встречал мой давний знакомец — референт, ставший не только первым секретарем, но и председателем горсовета. Он угостил меня «Мальборо» и пригласил заходить в наш особняк запросто, без церемоний.
К больнице вела асфальтированная дорога. На арке ворот красовалась вывеска «Совместное советско-канадское предприятие ИНТЕРДРЫН». Двор был заполнен «Жигулями», «Волгами», и «мерседесами». Бывший морг именовался теперь кооперативом «Финиш». Исчез даже памятник вождю вместе с Лаокооном. На их месте журчал фонтан «Писающий амур». За спиной у амура белели крылышки, в одной руке он сжимал лук, а в другой — стрелы и кепку. С парадного крыльца нам навстречу шел генеральный директор совместного предприятия с хлебом-солью и лицом бывшего первого секретаря.
Больничные коридоры были устланы коврами, а в зимнем саду щебетали канарейки и зеленый попугайчик то и дело выкрикивал: «Попка — дурак, Горбачев — молодец». Нам показали массажный кабинет, финскую баню, тренажеры и зал игральных автоматов. Особенно поразили меня палаты. Они были теперь зачем-то объединены попарно.
— Ну как же,— сказал директор,— ведь раньше здесь лежали только с язвами и гастритами. А теперь — с женами и подругами.
Я начал понимать, что случилось непоправимое.
На психиатрической палате отливала золотом табличка «Врач-психотерапевт Кашмак. Анурез и бесплодие — с первого взгляда». И рядом — от руки: «Без валюты просьба не беспокоить».
В рентгеновском кабинете фирмы «Симменс» сидели одновременно человек тридцать и смотрели сексвидеофильм.
— Лечебный сеанс,— пояснил директор.
— И от чего здесь лечат?
— От импотенции.
— А где же рентгеновский аппарат стоимостью пятьдесят тысяч долларов? — теряя самообладание, спросил я.
— В подвале,— сказал генеральный директор.— Там же темнее.
— Но ведь защита от излучения здесь! В этих стенах десять тонн свинца!
— Дорогой вы наш,— успокоил меня генеральный,— не волнуйтесь. Весь ваш свинец через кооператив на грузила пошел.
От всего этого у меня закружилась голова. Я подошел к раскрытому окну и увидел сборную города по футболу, тренирующуюся в японских больничных пижамах.
Я был сломлен, раздавлен. Но окончательно доконал меня бывший главврач, который стоял в нашей бывшей столовой за стойкой кооперативного бара.
— Как же вы могли! Ведь вы же врач, — сказал я после первой рюмки.— Вы же клятву давали!
— В гробу я видал вашего Гиппократа вместе с его клятвой. Да ваш Гиппократ у нас в стране через год бы спился.
— Пожалуй,— сказал я,— а вот вас я впервые вижу трезвым.
— Милый,— сказал он,— кто же за такие бабки напиваться станет! — Он, как всегда, был логичен.
А я в тот вечер напился, как говорят у вас, в укатуху. И очнулся уже в вытрезвителе. Говорят, меня взяли в подвале, где я крушил аппарат фирмы «Симменс» и кричал: «Я тебя породил, я тебя и убью!»
Да, прав был Тютчев, говоря: «Умом Россию не понять». Но если не умом, то чем же? Знаток с соседней койки считает, что только нутром. Коли так, то я Россию понимаю. Ох, как понимаю. Нутро горит. А залить нечем.


КРОССВОРД

ПО ГОРИЗОНТАЛИ: 5. Русский писатель. 9. Опера Г. И. Майбороды. 10. Город в Башкирии. 11. Спутник Сатурна. 14. Приток Иртыша. 15. Плод одного из видов пальм. 17. Советский драматург. 18. Река в Австралии. 19. Филолог, редактор академического «Словаря русского языка» 1891—1916 годов. 21. Советский спортсмен, тренер, чемпион Олимпийских игр и Европы по футболу. 22. Ледяная глыба в водоеме. 23. Фруктовое дерево. 24. Остров в Средиземном море. 29. Съедобный морской моллюск. 30. Химический элемент, металл. 31. Певчая птица семейства дроздовых.
ПО ВЕРТИКАЛИ: 1. Водяной вал. 2. Образцовая мера. 3. Верное отражение объективной действительности в сознании человека. 4. Предельная норма. 6. Маршал Советского Союза, командовавший фронтом в Великую Отечественную войну. 7. Город в Крымской области. 8. Часть опоры вала или оси. 12. Духовой музыкальный инструмент. 13. Верхняя створка окна. 15. Скульптор, автор конных групп на Аничковом мосту в Ленинграде. 16. Демонстрация фильма, показ моделей в определенный промежуток времени. 20. Русский генерал от кавалерии, отличившийся в первой мировой войне. 25. Биохимик, академик, Герой Социалистического Труда. 26. Рыба семейства карповых. 27. Массивная колонна. 28. Философская дисциплина, изучающая мораль, нравственность.

ОТВЕТЫ НА КРОССВОРД, НАПЕЧАТАННЫЙ В № 3
ПО ГОРИЗОНТАЛИ: 5. «Бесприданница». 8. Эскадрон. 9. Клоунада. 13. Гоген. 14. Батисфера. 15. Яншин. 18. Номинал. 21. Вороток. 22. Ледокол. 23. Пульверизатор. 26. Анадырь. 27. Центавр. 28. Манекен. 31. Лимон. 32. Бадминтон. 33. Индий. 36. Метафора. 37. Егоровна. 38. Консерватория.
ПО ВЕРТИКАЛИ: 1. Ренар. 2. «Спартак». 3. Андорра. 4. Сцена. 6. Эссекибо. 7. Одинцова 10. Водоизмещение. 11. Остроградский. 12. Мировоззрение. 16. Пахмутова. 17. Волгоград. 19. Сервант. 20. «Кобзарь». 24. Бетховен. 25. Апеннины. 29. Задонск. 30. Хоровод. 34. Бажов. 35. Котин.


ЛИЗИНГ
В БУРНОМ ОКЕАНЕ СЕГОДНЯШНЕЙ ЭКОНОМИКИ НАДЕЖНЫЙ ЛОЦМАН — СП «КОЛУМБ».
СЕГОДНЯ ФИРМА «ЛИЗИНГ» СП «КОЛУМБ» ПРЕДЛАГАЕТ: ОПТОВЫЕ ПАРТИИ ИМПОРТНОЙ ТЕХНИКИ ВЫСОКОГО КАЧЕСТВА И ВОЗМОЖНОСТЬ ОПЛАТИТЬ ЕЕ В РУБЛЯХ ПО БЕЗНАЛИЧНОМУ РАСЧЕТУ.
«КОЛУМБ»


1 руб. Индекс 70663

<- предыдущая страница