каморка папыВлада
журнал Огонек 1991-08 текст-9
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 28.03.2024, 17:26

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

4
В том же номере «Литературной газеты», где появилось окончание статьи Непомнящего, меня поразила небольшая реплика Андрея Василевского — «Беспредел». То есть это только так говорится — реплика. На самом деле никакая это была не реплика, а подлинный вопль души. Автор явно писал это свое сочинение, как однажды выразился по сходному поводу Михаил Зощенко, в минуту сильного душевного волнения.
Сильное волнение это было вызвано двумя-тремя фразами из повести Валерии Нарбиковой, героиня которой на присущем ей языке неосторожно выразилась в том смысле, что Адам и Ева в раю, по-видимому, «трахались через святой дух, как потом бог с Марией».
Боже ты мой! Чего только не понаписал по этому поводу Андрей Василевский! И Салмана Рушди вспомнил. И непримиримость аятоллы Хомейни в этом вопросе одобрил. И право европейских христиан на поджог кинотеатров, где шел фильм Мартина Скорсезе «Последнее искушение Христа», признал. И объявил, что «в истинно благоустроенном обществе» святотатство, подобное тому, которое совершила Валерия Нарбикова, уж наверняка не прошло бы ей даром.
Я не стану вступаться ни за Салмана Рушди, ни за Мартина Скорсезе. Не стану даже опровергать предположение автора насчет того, как обошлись бы с Валерией Нарбиковой «в истинно благоустроенном обществе», хотя, честно говоря, сомневаюсь, чтобы там ей пришлось особенно круто. Не стану даже напоминать о существовании некой поэмы под названием «Гавриилиада», в сравнении с которой наивные «кощунства» Нарбиковой выглядят трогательным детским лепетом.
Больше всего поразил меня не смысл реплики Василевского, не причудливая ее логика, а тот мощный эмоциональный накал, который вызвало у автора происшествие, в сущности, довольно ничтожное (во всяком случае, в сравнении с другими событиями, происходящими в нашей стране повсеместно и ежедневно).
Эта, выражаясь ученым языком, неадекватная реакция не только изумила меня, но и в какой-то мере заставила с несколько неожиданной стороны взглянуть на весь круг рассматриваемых мною проблем.
Статье В. Непомнящего, напечатанной в той же газете, эта неадекватность реакции тоже присуща. И никак не в меньшей степени.
«Два месяца назад,— так начинает он свою статью,— закаленный, кажется, ежедневным чтением в свободной печати об ужасах нашей непостижимой уму жизни, я от одной-единственной фразы вздрогнул».
Фраза, заставившая его вздрогнуть, вырвалась у Бориса Васильева. «Приходится с глубокой горечью признать,— написал тот,— что духовная мощь России погибла».
Честно говоря, меня эта фраза тоже слегка покоробила. Слишком уж она категорична. Слово «погибла» как бы полностью исключает всякую надежду на воскресение духовной мощи России. Я бы на месте Бориса Васильева, вероятно, не отважился произнести такой окончательный приговор.
То, что на Непомнящего эта фраза подействовала сильнее, чем на меня, что она даже заставила его вздрогнуть, меня не удивило. Он, может быть, натура более нервная, впечатлительная, легковоспламеняющаяся. Ну, вздрогнул. Ну, оскорбился. Ну, ужаснулся даже.
Но этим дело не кончилось.
Вздрогнув, Непомнящий стал заводиться, стал, что называется, все больше и больше себя накачивать и в конце концов впал в так называемое «парадоксальное состояние». (Этим термином академик И. П. Павлов обозначал состояние человека, на которого слова действуют сильнее, чем реальные жизненные впечатления.)
«Пусть не посетуют на меня тени расстрелянных,— пишет далее Непомнящий,— замученных, погибших в мясорубках войн и иных побоищ, жертвы Афганистана и Чернобыля, калеки, брошенные дети и все уничтоженные, униженные и обездоленные России, но более страшной фразы я давно не читал».
Я, как уже было сказано, человек более уравновешенный, чем Непомнящий, но тут пришел черед и мне вздрогнуть.
Моря пролитой крови, миллионы убитых, замученных, обманутых, замордованных людей. Очереди за сахаром, за сигаретами, даже вот уже за хлебом. Всеобщая озлобленность, неверие в завтрашний день. Ежедневный страх за жизнь детей... И все это не страшнее злополучной Васильевской фразы? Как же надо оторваться от реальной жизни своего народа, в каком вымышленном, призрачном, выдуманном мире жить, чтобы произнести такое!
Однако, поостыв, я решил: дай-ка все-таки дочитаю статью до конца. Окончание статьи пришло через неделю. За неделю эту я остыл еще больше и вторую половину статьи читал уже совершенно спокойно, без какого бы то ни было раздражения и возмущения. И кое-что в природе этой неадекватной реакции мне разъяснилось.
«Духовная сила страны,— заключает свою статью Непомнящий,— которая, по выражению Пушкина, своим мученичеством, растерзанная и издыхающая, спасла христианскую цивилизацию от нашествия «варваров»; которая своим подвигом спасла Европу и от иных нашествий; которая, претерпев семидесятилетнюю Голгофу, принесши себя в неслыханную жертву и сделав это в устрашившем весь мир облике, тем самым, быть может, предостерегла его от подобного пути и сходной участи,— такая сила погибнуть не может. Без России миру быть нельзя».
Чем-то мне это было очень знакомо. Что-то такое напоминало, хорошо известное, давным-давно и неоднократно читанное. Даже не по смыслу напоминало, а скорее интонационно.
И вдруг я вспомнил: Достоевский! «Бесы»! Разговор Ставрогина с Шатовым:
«— Не смейте меня спрашивать такими словами, спрашивайте другими, другими! — весь вдруг задрожал Шатов.
— Извольте, другими,— сурово посмотрел на него Николай Всеволодович,— я хотел лишь узнать: веруете вы сами в Бога или нет?
— Я верую в Россию, я верую в ее православие... Я верую в тело Христово... Я верую, что новое пришествие совершится в России... Я верую...— залепетал в исступлении Шатов.
— А в Бога? В Бога?
— Я... я буду веровать в Бога».
Совершенно как Шатов, у которого язык не поворачивается прямо сказать, что он верит в Бога (по совести он может лишь пообещать, выразить надежду, что будет верить),— вот так же и Непомнящий не в силах произнести: «Нет! Не погибла духовная мощь России!» — а только повторяет: не может погибнуть, потому что «без России миру быть нельзя». Говорится все это на очень высокой, патетической ноте. И именно нота эта (как и повышенный эмоциональный накал реплики Андрея Василевского) невольно заставляет вспомнить древнюю поговорку: Юпитер, ты сердишься, значит... Значит, есть в твоей с виду такой непоколебимой вере какая-то слабина. Если человек действительно верит во что-то и если вера его крепка, разве сможет какая-нибудь одна фраза, пусть даже и в самом деле кощунственная, так его уязвить?
По правде говоря, так ужаснувшая Непомнящего фраза Бориса Васильева внушает гораздо больше надежд на духовное возрождение России, чем любые испуганные заклинания по этому поводу. Потому что, как сказано в одном стихотворении Н. Коржавина: «Кто осознал пораженье,— того не разбили!». Чтобы произнести вслух: «Духовная мощь России погибла»,— необходимо мужество. Ведь только почувствовав всем сердцем, что такое может случиться, может быть, даже уже случилось, еще и можно попытаться что-то спасти. А заклинаниями («Не может погибнуть! Чур, чур меня, нечистая сила!») ничего не спасешь и ничему не поможешь.
«Кощунственная» фраза Бориса Васильева свидетельствует, что человек, осмелившийся ее произнести, не боится быть собой, не боится подлинных своих мыслей, какими бы ни были они неудобными, шокирующими, «святотатственными».
Спросят:
— Уж не хотите ли вы сказать, что Непомнящий, в отличие от Бориса Васильева, высказывает не свои, а значит, чьи-то чужие, кем-то подсказанные ему мысли?
Нет, этого я сказать не хочу. У меня нет ни малейших сомнений в его искренности. Но есть два рода искренности. Один — это когда человек стремится «кем бы ни стать — ощущать себя только собою», как выразился тот же Коржавин. Другая — это когда человек живет иллюзиями о самом себе. Последнее — неизбежный удел тех, кто — сознательно или бессознательно — ограничивает свою духовную жизнь жесткими рамками идеологии (все равно какой!).
Прошу прощения за цитату из немодного автора.
«...тот, кто строит системы,— говорит Энгельс,— должен заполнять бесчисленное множество пробелов собственными измышлениями, т.е. иррационально фантазировать, быть идеологом».
Поскольку автор этих строк и сам был идеологом, он, надо полагать, хорошо знал, о чем говорил.
Впрочем, я далек от того, чтобы уподобить Непомнящего Энгельсу. Одно дело — быть идеологом, и совсем другое — не хотеть поступаться принципами, то есть изо всех сил стараться защитить созданный другими и даже порядком уже обветшавший идеологический бастион.
Непомнящий, я думаю, искренне убежден, что защищает истину. Но кто из нас может поручиться, будто он знает, что есть истина. Значит... Значит, есть только один выход, один путь: честно пытаться выражать свою истину, свою правду, правду своей души, думать, не думая ни о каких «символах веры», ни о каких доктринах, ни о каких догматах.
«Миллион лет прошло,— говорит Розанов,— пока моя душа была выпущена погулять на белый свет; и вдруг бы я ей сказал: ты, душенька, не забывайся и гуляй «по морали». Нет, я ей скажу: гуляй, душенька, гуляй, славненькая, гуляй, добренькая, гуляй, как сама знаешь...»
Эта розановская «беспринципность» и сегодня многим, вероятно, покажется возмутительной. Но разве не то же утверждал Пушкин?
Зависеть от властей, зависеть от
народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти,
для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов,
ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и
там...
По прихоти своей... Вы только вдумайтесь! Собственную прихоть Пушкин объявляет высшей духовной ценностью. Розанов только лишь расширил пушкинскую формулу, распространив ее на область духовных скитаний.
Розанов демонстративно объявляет, что не собирается водить свою душу на моральном (или еще каком-нибудь) поводке, а позволяет ей «по прихоти своей скитаться здесь и там» не для того, чтобы утвердить или оправдать свой так называемый аморализм, а потому, что он очень хорошо знает свойство своей (да и любой, наверное) души в разные моменты бытия по-разному отзываться на одни и те же явления жизни. Этой декларацией он отстаивает право выражать, не смущаясь, правду своего сиюминутного чувствования, пусть даже совсем недавно он мыслил и чувствовал иначе.
«Год прошел,— отмечает он в «Опавших листьях»,— и как многие страницы «Уединенного» мне стали чужды: а отчетливо помню, что «неверного» (против состояния души) не издал ни одного звука...»
В другой раз он с гордостью записывает:
«...там, может быть, я и «дурак» (есть слухи), может быть, и «плут» (поговаривают): но только той широты мысли, неизмеримости «открывающихся горизонтов» ни у кого до меня, как у меня, не было. И «все самому пришло на ум», — без заимствования даже йоты».
Это не тщеславие в нем говорит, а законное чувство удовлетворения от сознания своей духовной «самостийности», независимости от чьих бы то ни было (пусть самых великолепных) доктрин и идеологий.
Что же касается отношения Розанова к морали, то оно (как ни странно!) сродни отношению к этому щекотливому предмету такого сурового моралиста, как Л. Н. Толстой.
«На днях,— записал Лев Николаевич у себя в дневнике 23 ноября 1888 года,— была девушка, спрашивая (такой знакомый фальшивый вопрос!),— что мне делать, чтоб быть полезной? И, разговорившись с ней, я сам себе уяснил: великое горе, от которого страдают миллионы, это не столько то, что люди живут дурно, а то, что люди живут не по совести, не по своей совести. Люди возьмут себе за совесть чью-нибудь другую, высшую против своей, совесть (например, Христову — самое обыкновенное) и, очевидно, не в силах будучи жить по чужой совести, живут не по ней и не по своей, и живут без совести. Я барышню эту убеждал, чтобы она жила не по моей, чего она хотела, а по своей совести. А она, бедняжка, и не знает, есть ли у нее какая-нибудь своя совесть. Это великое зло. И самое нужное людям это выработать, выяснить себе свою совесть, а потом и жить по ней, а не так, как все — выбрать себе за совесть совсем чужую, недоступную и потом жить без совести и лгать, лгать, лгать, чтобы иметь вид живущего по избранной чужой совести».
Розанова роднит с Толстым именно то, что он не хотел «лгать, лгать, лгать, чтобы иметь вид живущего по избранной чужой совести», чьей бы ни была эта «чужая совесть», пусть бы даже совестью самого Иисуса Христа.
Главная беда многих сегодняшних наших искателей истины, стремящихся «сиять заставить заново» утерянные нами «высшие ценности», заключается в том, что они хотят обрести и навязать нам эти «высшие ценности», так сказать, в готовом виде.
Вот В. Непомнящий приводит знаменитые слова Достоевского: «Правда выше Пушкина, выше России, выше всего...» И тут же добавляет: «Правда не была для него абстракцией. Достоевский веровал в Христа...»
Так, уже не только Пушкин, но и Достоевский загоняется в прокрустово ложе идеологии. Давно ли еще нам и про Достоевского твердили, что в глубине души он до конца дней оставался петрашевцем, революционером, без пяти минут большевиком? Но то, что делает с Достоевским (или с Пушкиным) Непомнящий, ей-Богу, не лучше.
Мне совершенно все равно, в какое прокрустово ложе станут загонять Пушкина — в интернационально-марксистское или в национально-православное.
Дело, впрочем, не только в Пушкине или Достоевском. Дело в том, по какому пути мы пойдем, стремясь к тому, чтобы духовная мощь России не погибла. Само собой, каждый волен тут выбирать свой путь. Но меня лично крестный ход на Красной площади, в котором участвует Председатель Верховного Совета СССР, умиляет ничуть не больше, чем ежегодный ритуал торжественных заседаний, посвященных дню рождения Ленина.
И когда прут на меня с телевизионного экрана все эти золоченые купола, кресты, ризы, панагии, благолепные бороды священнослужителей, меня охватывает то же чувство беспросветной тоски, какое охватывало меня при лицезрении мертвого ритуала былых партийных съездов с хорошо срепетированными выкриками с мест и бурными аплодисментами, переходящими в овации.
И это вовсе не потому, что я такой уж закоренелый атеист, «воинствующий безбожник». Отнюдь нет.
Просто все эти пышные церковные церемонии, призванные укрепить некогда мощную, но давно уже работающую вхолостую машину государственной пропаганды, видятся мне чем-то ненастоящим, бутафорским на фоне реальной нашей жизни — людей, мающихся в бесконечных очередях, ютящихся в хрущевских пятиэтажках и говорящих на языке, похожем на язык старой России не больше, чем румынский на древнюю латынь.
Отрекшиеся от веры отцов, говорит Непомнящий, мы должны «осознать свое отступничество — осознать и отвергнуть». То есть вернуться вспять...
В годы нэпа однажды при Ахматовой кто-то сказал, что появившиеся новые буржуа одеваются, живут, ведут себя точь-в-точь так же, как это делали богатые люди раньше, до революции.
— Вот именно как,— буркнула Ахматова.
Она хотела этим сказать, что то была жизнь. Какая ни на есть — хорошая ли, плохая, но — жизнь. А это имитация жизни. А ведь от дореволюционного времени до нэпа прошло всего несколько лет. Еще живы были прежние представления, традиции, обычаи, нравы. Еще живы и даже сравнительно молоды были люди, которые жили той жизнью и прекрасно помнили все ее оттенки, цвета, запахи, мельчайшие условности и подробности быта, любимые словечки... А сейчас, спустя семьдесят лет, и каких лет!..
Попытка вернуться в прошлое, возродить его в былых формах обречена. Того, что случилось, не избыть, не перечеркнуть. Такова правда, и никуда нам от нее не деться.
Правда выше Пушкина, выше России, выше всего, не побоялся вымолвить Достоевский.
По видимости, к нему присоединяясь, Непомнящий тут же его подправляет, потому что самая основа мысли Достоевского для него неприемлема: в ней ведь никак не меньше «кощунства», чем в злополучной фразе Бориса Васильева.
А вот Розанову это «кощунство» Достоевского пришлось (не могло не прийтись!) по душе. И он повторил его. Но по-своему, по-розановски:
«Правда выше солнца, выше неба, выше бога: ибо если и бог начинался бы не с правды — он не бог, и небо — трясина, и солнце — медная посуда».


ОГОНЁК

КРАСКИ РЕПОРТАЖА

Лет двадцать тому назад Борис Бабанов был известен как «крепкий» фотолюбитель — высокая техника, филигранная отделка отпечатков, выбор интересных направлений в жанрах фотографии: портрете, пейзаже, натюрморте, фотографике. Немало было у Бориса и снимков обнаженной натуры, но они оставались невостребованными. Заказчиков не было, а Борис их не искал. Для многих было неожиданностью то, что некоторое время спустя Борис Бабанов стал профессиональным фоторепортером, и не где-нибудь, а в престижном АПН, где тогда были сосредоточены лучшие силы нашей фотожурналистики. Было чему удивиться: не так легко переключиться с чисто художественной салонной светописи на репортерскую, с информационным уклоном фотографию, к тому же выполненную в цвете. Раньше Борис почти не уделял цвету внимания.
Сегодня Бабанов — профессионал высокой марки, репортер универсальный и по тематике съемок, и по приемам. Кадры, снятые на государственных и партийных форумах, запечатлевшие острейшие, поворотные моменты истории нашего государства. Портреты общественных деятелей, артистов, художников, ученых, рабочих, сельских тружеников, спортсменов, военных... Бабанов объездил всю страну, побывал в творческих командировках в Нигерии, Конго, на Кипре, во многих европейских странах, в том числе и со своими выставками. Бабанов работает на границе между фотожурналистикой и фотоискусством. Его фотографии просто красивы, и уже одним этим притягивают многих. В любые времена, даже самые тяжелые, человеку свойственно тянуться к красоте. В этом легко убедиться, постояв у витрин АПН, где часто бывают выставлены работы Бориса Бабанова, яркие, зазывающие и очень честные.
Михаил ЛЕОНТЬЕВ


МММ
Импортные компьютеры за рубли без предоплаты
ОБЪЕДИНЕНИЕ «МММ» ПРЕДЛАГАЕТ ТОЛЬКО ЗА РУБЛИ ПО ЦЕНАМ НИЖЕ РЫНОЧНЫХ С ОПЛАТОЙ ПО ФАКТУ широкий выбор импортных (Западная Европа, США, Южная Корея и Япония) компьютеров, совместимых с IBM PS AT/XT с любой периферией (лазерные принтеры, плоттеры, сканнеры и стриммеры), и оргтехники (автоответчики, ксероксы и телефаксы).
В течение 10 дней вам поставят продукцию известных торговых марок: Canon, Newlett-Packard, Mita и Hyundai.
Адрес для заявок: Москва, ул. Газгольдерная, 10. Тел. 171-03-97, 173-44-15, 171-13-81, 171-06-90.
Объединение «МММ»


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz