<- предыдущая страница следующая ->

НАШИ НРАВСТВЕННЫЕ ЦЕННОСТИ

"Я за тобой, Мелентьевна..."
Сергей МАКАРОВ

Принимали Зинаиду Мелентьевну в партию. Попросили изложить свою биографию.
...О многом могла рассказать она членам бюро, а получилась короткая фраза:
— Тридцать лет я работала в поле на тракторе...

I
По весне истаял снег вокруг хутора, отшумел ручьями в яр, и дымилась белым испарением после первых апрельских дождей земля, по-своему дышала и привычно жила. Начиналась посевная...
Зинаида явилась в тот день на мехдвор в настроении — от хутора это километра три, а дорога шла полем, воздух был чист и упруг, влажная озимь густела на утреннем солнце, жаворонок вибрировал в лаковом небе, шагалось легко, и жизнь, как всегда, представлялась Зинаиде бесконечной, словно сама земля, которой нет ни конца, ни края.
— Мелентьевна!— окликнул ее механик, когда она заправляла свой трактор.— Иди скорей сюда.
Она оглянулась — механик призывно махал газетой, сложенной в несколько раз.
— Ну, что там? Говори, а то мне некогда. В поле пора.
— Что, что... Счастливый ты человек, вот что! Льгота тебе от правительства вышла.
Он развернул газету и стал старательно, с выражением читать. Зинаида слушала. Речь, как она уловила, шла о том, что женщины, которые работали на тракторах и достигли возраста пятидесяти лет, получали право как бы досрочно уходить на пенсию. Это она поняла, только не могла догадаться, чему особенно рад механик.
— Это ж тебя напрямую касается,— возбуждался тот, в свою очередь.— Понимаешь? Тебе исполнилось пятьдесят. Так или нет? Вот и все. И не надо еще пять лет дорабатывать, как всем остальным женщинам. Уловила? Собирай документы — и на заслуженный, как говорится, отдых.
Он испытывал некое чувство причастности к ее судьбе, зная по рассказам, как трудно жила она, и по правде хотел ей добра.
— Вот, черным по белому: пенсия тебе досрочно положена.
— Нет,— сказала, подумав, Зинаида,— на раннюю пенсию я не хочу. У меня и прав таких нету.
— Да вот оно, вот твое право. Закон вышел. Мы тебе такие проводы закатим. Ты заслужила...
Механик, в сущности, был все-таки молодой и многое не воспринимал, упрощая. Да что механик, который только-только техникум окончил? Все колхозные руководители, от председателя до парторга, твердили тогда одно: дескать, наработалась, напахалась, пора и отдохнуть, а ее несогласие и сопротивление воспринимали как обычную скромность, которую выказывает она ради приличия.
Ее открыто жалели...
— Ладно,— согласилась она наконец,— я напишу вам бумагу.
И написала. Через два дня принесла заявление с просьбой принять ее в партию. Потом на бюро в райкоме Зинаиду спросят, что заставило ее, собственно, на старости лет написать заявление.
— Как что? Я считаю, что коммунист — это тот, кто не боится работы. Никакой. Коммунист более всех обязан трудиться. Без скидок. Вот и все.
— А биографию свою вы можете рассказать?

II
В то давнее лето уже зацветала рожь. С весны уложились они в сроки, а когда отсеялись, как по заказу просыпались теплые ночные дожди, хлебные всходы зеленой рубашкой укрыли поля. Все было светло и молодо, хотелось жить долго. Но война, сбивая заслоны, на танковых скоростях катила от запада, и с каждым днем доходили слухи, хуже которых не бывает. Уже на дорогах появились беженцы с детьми и узлами вещей, как у погорельцев, гнали в эвакуацию гурты незнакомых коров, и мать, не таясь дочерей, стала сушить сухари.
Помимо Зинаиды, на хуторе и еще было немало девчат, которые работали на тракторах. Когда мужиков и парней, способных к оружию, подобрали на фронт, многих девчат оформили учиться на трактористов в Синие Липяги. Война войной, но и хлеб кто-то выращивать должен. Маша Косырева, Таня Шепилова, Ольга Золотых... Целая девичья бригада получилась, только бригадиром назначили к ним Егора Молозина. Он был их ровесником, и ему бы тоже на фронте воевать, но по нездоровью от службы он был освобожден вчистую.
— Ничего,— утешался задетый Егор, получив назначение в тракторную бригаду.— Нам и в тылу дела с лихвой хватит. Где пашня, там и мы, бойцы с плугом.
Егор был веселый человек, нешумный и вдумчивый, способный понимать скрытый смысл всякой работы. А главное, девчата доверяли ему и каждая, может, любила, не признаваясь. Они хоть и отучились на курсах при МТС. но как ни старайся, а все равно полное устройство трактора оставалось для многих загадкой: то глохнет он на ходу, то не заводится — выручай, Егор. Он пусть и молод, однако ж ровно, с терпением относился, ни грубости, ни колючего словца, всегда разберется и объяснит, как действовать следует. От беседы с ним становилось легче. И его, из чести, звали по отчеству — Сазоныч. Зинаида гордилась, бывало, что они в родстве: бригадир доводился ей двоюродным братом.
Однажды вечером он объявил, что получен приказ выезжать всей бригадой и. не растягиваясь, на тракторах двигаться к Дону.
— Завтра с утра и выходим.
...За выездом Зинаида оглянулась. Трактора шли один за одним, моторы работали налегке — не на пашне,— только у самой Зинаиды был подцеплен на крюк ходок — обычная конная телега с высокими бортами. Туда сложили они отрядный харч и пожитки, да еще новый тракторный мотор, завернутый в промасленную бумагу, и отдельные запчасти, прихваченные Сазонычем впрок со склада. Хутор лежал позади притихший. Женщины и дети махали вслед.
У Синих Липяг хуторская колонна влилась в поток автомашин, комбайнов и тракторов из других, более удаленных МТС. Теперь рядом с Зинаидой на колесном «Универсале» ехала незнакомая девушка в красной кофте. Познакомиться они не успели. За хутором Плотницким их обстреляли пулеметом с воздуха, и девушка та, в красном, даже не ойкнула — очередью прошило и ее, и трактор. Самолет отвалил в сторону и, напрягаясь с надсадой мотором, круто разворачивал на второй заход. У Ольги Золотых лицо стало как мел, ее била дрожь. Их стали бомбить. «В яр! Быстро в яр!» — кричал неугомонный и заботливый Егор Сазоныч. Он стаскивал каждую из них с сиденья, и они по ржи, ползком, поодиночке спасались от повального огня.
Когда подошли к Дону, переправиться сразу им не дали, оттеснили в сторону — вперед пускали только танки, пушки и военные грузовики. Сазоныч подождал короткое время и под вечер ушел выяснять, когда настанет их черед и к чему быть готовым.
В дымных полях, изрытых батарейным огнем, зарождались сумерки, солнце быстро падало за горизонт — их еще раз отбомбили — и, наконец, окончательно стало темно. Вернулся Егор Сазоныч поздно, весь не в себе и, словно стыдясь, сказал, что велено ждать, что переправлять их, наверное, станут завтра. Он только распорядился, чтобы запасной мотор сняли у Зинаиды с ходка и закопали где-нибудь.
В ту ночь они не сомкнули глаз.
...Нет, переправиться им не судьба была. Чуть рассвело, увидели они вокруг тракторов немецких солдат, мотоциклетки с колясками и пятнистые танки в крестах... Сазоныча и помощника тут же взяли под стражу, и, разлученные с бригадиром, девчата сбились вместе одни. Глядя на них, немцы скалили зубы.
— Парышня, парышня. Колхоз капут. Ха-ха!
— Смейтесь до поры, паршивые,— сказала в тревоге, но в сознании правоты Маша Косырева.— Смейтесь. Потом умоетесь слезами.
...А через полгода немца осадили и погнали прочь.

III
Еще гремело и ухало по ночам в той стороне, куда недавно откатился фронт, еще маячили, пугая, на полях подбитые танки и даже опасаться приходилось налетных десантов с воздуха — война продолжала быть рядом, а трактора выходили уже пахать под новый хлеб. Девчата с хутора опять работали в единой бригаде. Тогда, после Дона, вернулись они домой неделю спустя невредимые, убежав от конвоя, а как немца погнали, стали готовиться к полевым работам, чтобы земля, не гуляя напрасно, могла под осень дать государству хлеб.
Стояли синие дни. В ростепель по дороге не проехать. До железнодорожной станции километров семьдесят будет, не меньше, и женщины-колхозницы, обутые в лапти, носили по распутице оттуда в заплечных мешках на засев зерно...
Зинаида получила в ту пору невиданный трактор военного образца. Вроде обычный «натик» на гусеничном ходу, но слишком выделялась огромная кабина — на хуторе мигом окрестили его за нескладность «курятником»,— а сзади наварена была навесная платформа, чтобы снаряды, наверное, к орудиям подвозить. «Курятник» имел добавочно две повышенные скорости, и за ним не успевал угнаться в езде даже автомобиль. Имел он, кстати, изъян, почему солдаты и бросили его на обочине при наступлении,— напрочь в нем подшипники выплавились, но Зинаида пригласила в подмогу слесаря-медника и вместе с ним подлила баббиту, смеси олова и свинца, прошабрила на станке для гладкости, и недавний военный тягач, выбывший было из строя, у нее побежал, чтобы отныне на земле и пахать и сеять.
Немерен девичий хлеб... Шли дни и ночи, многое приключалось, и смешное, и слезное бывало, высокое, и всякое, чем наполнена обычная жизнь изо дня в день.
...Как и все, Зинаида пахала зябь. Пахали они по ночам, для маскировки без света. Не видать ни зги. А у нее однажды горючее иссякло в баке. Ночь. Поле. Ни огонька. Начинало морозить, и вода в радиаторе остывала, можно было спроста к утру его и заморозить. И ей бы воду слить, как часто делали трактористы, но ближний колодец в получасе ходьбы, туда раз пять надо сбегать с ведром, и Зинаида прикинула, сколько часов она потеряет на пахоте, чтобы вновь заливать систему охлаждения. Тогда сняла она с себя ватник и укрыла радиатор, чтобы он не остыл, а сама прижалась к нему спиной, сохраняя тепло.
К утру она вся окоченела, и, когда заправщик привез в бочке горючее, на ней не было лица...
А сколько и еще случалось разного? Бывало, бригада вся отдыхает. Обеденный перерыв — ложки, кружки в сторону, можно вздремнуть с полчаса, глаза сами слипаются, и только Зинаида заводит мотор и как бы между делом запахивает ближайший окоп, оставшийся от войны. Никто не заставляет, не приказывает ей поле ровнять, но если глаз подмечает непорядок, не терпится, любую работу готова исполнить.
И, смотреть со стороны, вроде незачем вовсе чересчур стараться, перемучивая себя. Чего проще, слей она воду в ту ночь с радиатора и иди, как человек, ночевать домой. Подумаешь, если с утра потерялось бы три-четыре часа, чтобы воды наносить. Но как люди все разные, так и характеры непохожи. Иной на пахоте выглубит плуг и гоняет налегке — урожая не жди,— а совесть у такого «пахаря» спокойна... И проспать иной может полсмены...
Ничего подобного Зинаида позволить себе не могла, по ее понятию, это значило себя уронить, дать слабину, а она привыкла уважать людей деятельных, работящих, таких, как Егор Сазоныч, незабвенный ее бригадир, как отец, как фронтовики, возвращавшиеся по ранению. Они все для нее были партийными людьми, независимо от того, имели партийный билет или не было его у них, для нее коммунист — это тот, кто без хитрости, не ради личной корысти живет, кто себя, если надо, не пожалеет для общего дела. Такой она и старалась быть.

IV
— А биографию свою вы можете рассказать?— спросили ее на бюро райкома. Она вспыхнула и хотела припомнить все, что пережила и передумала за долгую жизнь...
Жизнь после войны входила в колею. На хуторе нешумно, но играли свадьбы. Женщине — женское. Ее обязательно ждет материнство, семья. Это извечно. Удачно, на зависть всем, трех сыновей родила Ольга Золотых. Евдокию отправили в роддом. Вышла замуж Таня Шепилова. И Зинаида матерью тоже стала... И незаметно в бывшей девичьей бригаде стало больше мужчин. Но если подруги оставляли трактор навсегда, не возвращались к технике, то у Зинаиды иначе вышло. Когда родила дочь, пришлось, как она говорит, на легкий труд уйти,— стала на колхозной ферме доить коров, с год, наверное, подоила, а потом пришла к председателю и стала проситься назад, в бригаду.
— Не могу,— сказала она.— Если день не побываю у тракторов, мне скучно жить.
С тех пор из бригады не отлучалась. Пахота, сев, уборка, пахота, сев — колесом покатилось время. Дочь выросла, жениха нашла себе и уехала в южный город, а Зинаида, как бессменная, оставалась.
Она действительно любила мир машин и механизмов, технику держала всегда в порядке, на ходу, и хоть день, хоть ночь, мороз ли, слякоть осенняя на дворе, а случись, грузовики застряли на дороге и надо выручать или в больницу кому срочно — стучались Зинаиде в окно, и она без слов, молча заводила мотор...
— Тридцать лет я работала в поле на тракторе...
Зинаида сказала это и сама удивилась, как сумела в несколько слов уложить так много. Вроде накопилось столько всего, что, думалось, станешь рассказывать — не пересказать. А вышла совсем малость обидная.
— Тридцать лет,— повторила она на всякий случай, опасаясь, если кому-то покажется, что тридцати недостаточно для вступления в партию.
Члены бюро почему-то молчали.
— Еще товарищу Молозиной будут вопросы?— тихо спросил секретарь райкома.— Я лично думаю, что партия от таких людей только сильней становится. Остается лишь пожалеть, что Зинаида Мелентьевна не вступила в ее ряды раньше. Но, как видите, жила и работала она по-коммунистически. И мы теперь только оформим это по Уставу. Прошу голосовать.

V
Я приехал в колхоз имени Ильича в разгар полевых работ. Всюду ощущался подъем. Но погода капризничала.
— Лето всегда с капризами,— сказала Зинаида Мелентьевна, когда мы познакомились.— Прошлый год, например, стояла невероятная сушь. Нижнедевицкий район еще сумел хлебец взять, не густой, но взяли урожай, и кормов мы запасли, а в иных местах, поюжней, прижарило так, что и семян не вернули. И зима... Видал, вдоль дорог у Синих Липяг бетонные столбы вповалку лежат? Это в стужу обледенели электрические провода — опоры, не выдержав нагрузки, лопались, как соломины.
На столе между тем появились вскоре горячие блины, тончайшие, как кружево, трехлитровая банка яблочного компота из погреба, и, беседуя, мы так пировали. С нами была еще сестра Зинаиды, Тамара; они живут в одном доме, и, судя по всему, живут дружно.
Мы сидели за обеденным столом, а в окно нам видно было, как в темном проеме открытой двери лежит у сарайного порога белая, с желтыми пежинами корова, лежит и вроде как на нас поглядывает, дескать, вот она я, полюбуйтесь.
— Это Милка наша,— сказала Тамара.— Она у нас недавно отелилась.
Тамара говорит про корову радостно, с удовольствием, а Зинаида сестру не перебивает, зато всякий раз оживает, как только в разговорах наших упоминаются трактора или вообще полевые работы.
...Годы есть годы. Кто остановит течение их? Уже и подруги давние — Евдокия, Ольга, Татьяна — на пенсию давно ушли, а Зинаида пахала и пахала, даже на областные и зональные соревнования пахарей, в Воронеж и в Белгород, ездила, и всякий раз, не желая сдаваться, занимала призовые места. Но вечной отсрочки не бывать.
— И мне срок настал,— сказала она с сожалением,— а кажется, век бы работала на земле. Жить и работать — это и есть, по-моему, счастье.
— Хватит, угомонись,— улыбнулась сестра Тамара,— всех звезд не заработать, и одной тебе хватит.
— Да я ради звезд, что ли?
Тамара на минуту ушла в переднюю часть избы и вернулась, держа на вытянутых руках синий костюм сестрин — над рядами орденов и почетных знаков мерцала Золотая Звезда Героя Социалистического Труда.
— Да, полно, полно. Ты что? Убери, пожалуйста. Не хвастай.
Я смотрел и слушал эту пожилую женщину, рассматривал семейные фотографии — внуки, племянники, деревенские виды, трактора — и старался представить, какое море событий вместила в себя одна-единственная жизнь. Только из одних тракторов, на которых Зинаиде приходилось в поле выезжать, если выстроить их в линейку, и то получится длинный ряд самых разных марок, от колесных «Универсалов» и ХТЗ до самых современных. А сколько людей прошло мимо, обретая возле нее уверенность и умение работать. Нет в ней ни жадности, ни обид...
— А трактора мне и поныне снятся,— призналась она с виноватым видом, словно видеть трактор во сне — это предосудительно.— Иногда днем выйдешь на улицу послушать, ага, гудят, родимые, значит, порядок. Я и до правления дойду, спрошу, где что посеяно в колхозе. А как же?
В этот момент на крыльце послышались шаги и дверь распахнулась. На пороге стоял секретарь колхозного парткома Иван Дмитриевич Сотников.
— Можно? Я не помешал?
— Входи, входи, чего там,— ответила Зинаида, освобождая гостю место на пристенной скамье.
Сотников присесть не отказался, снял шляпу и с явным удовольствием опорожнил стакан холодного компота. Для начала заговорил он о погоде, о здоровье справился, а потом внимательно посмотрел на сестер, и, ожидая вопроса, они притихли.
— А я, Мелентьевна. за тобой. Поедем со мной в поле. И ты сама встряхнешься. И мужики увидят тебя. А? Мелентьевна? Ты меня понимаешь? Настроение у людей — это ж огромное дело. Поедем...
Дорога бежала вдоль лесополосы. От костров воздух был горек — по огородам жгли мусор и хлам,— и земля лежала окрест сплошь в желто-зеленых заплатах. Желтое — озимый хлеб. Зеленое — площади под яровое. Чуть спустя Сотников остановил машину.
Мы шли обочиной. Земля нежилась и грелась, белела вдали меловая гора, ветер пружинил, и всюду, пуская выхлопной дым, работали трактора. Зинаида нагнулась подобрать ком земли, привычно растерла его на пальцах.
— Полюшко ты мое поле,— сказала она едва слышно,— я тебя жала и всю силушку потеряла...
— Мелентьевна, может, сделаешь кружок на тракторе? Как прежде. А?— Не расслышал ее парторг, но она отказалась.
— Ты меня лучше привези сюда еще раз, весной,— сказала она.
А кругом лежала земля, до камушка знакомая ей, перезнакомая вся с молодых пор.
Навстречу им шли трактора, и трактористы, узнав Зинаиду, махали ей из кабины...

Фото Н. СОФРОНОВОЙ.
Хутор Дмитриевка, Нижнедевицкий район, Воронежская область.

<- предыдущая страница следующая ->