скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

КОММУНИСТ И ЕГО ДЕЛО

Урок истории

В прошлом номере журнала мы рассказали о крестьянском роде Калининых. Написал о них в редакцию сельский учитель Борис Иванович Петров. О нем самом — наш сегодняшний рассказ. Он живет в селе Важгорт, это очень далеко, на севере. Доехать туда нельзя, только самолет. Час от Сыктывкара до райцентра Кослан и еще почти час — до Важгорта. Да и то если Сыктывкар «даст погоду».
Летят бабушки в шалях с бахромой, мужички с рулонами ковров и обоев, девушки в расшитых оленьих унтах. В магазинах таких нет, но они на каждой моднице. Самолетик дребезжит, как разбитый на сельских дорогах автобус. Внизу черно от леса.
И вот широкое поле, дощатый голубой домик, где помещаются только печка, авиакасса и весы. И во-о-он на горизонте чернеется, там деревня. Еще полчаса ходу — не поймешь даже, по тропке или по лыжне — и мы прибыли.
Дома в деревне, словно крепости, которые держат оборону против суровой здешней природы. Такие они высокие, толстостенные, крепкие. По центру — высокие деревянные тротуары.
А вот и новый, в ярких наличниках дом учителя Петрова. Но Петров в школе. Школа же у леса, на окраине, десять минут ходу. В эту школу Борис Иванович ходил мальчиком, здесь уже тридцать с лишним лет преподает историю.
Музей рядом, на первом этаже школьного интерната.
По деревянным лестницам топот — как везде, где живут дети. Магнитофон кричит о том, что «снится нам не рокот космодрома, не эта ледяная синева».
И так странно это слышать в комнатах музея. Кажется, что, даже если принести сюда этот орущий магнитофон, все равно здесь останется тишина ненарушимая. Здесь память, здесь знаки истории.
Клык мамонта. Бронзовый топор.
Не буду говорить о предметах уже ушедшего быта, обо всех этих резных прялках, дугах и ложках, о черных — утицами — ендовах, берестяных лукошках и туесках. О пестрых носках — варежках, о кружевах, вышивках, рубахах, сарафанах, по которым московские модницы плачут.
Это все можно представить по стендам других музеев, по репродукциям, силой воображения, наконец.
Главное тут не это. Главное — голоса, которые слышишь, читая старые бумаги. Письма. Грамоты. Документы. Газеты. Записи со слов старых людей.
Жалоба священника Ертомской церкви А. Балкановского на сельского учителя: «Господин Чукичев в первый же год пребывания в Шиляеве зарекомендовал себя человеком, зараженным идеями графа Толстого, а свои левые политические убеждения не стесняется открыто высказывать и проповедовать. Он сознательно подрывает религиозные верования среди местного населения... По словам библиотекаря Ертомской библиотеки, ученики Шиляевского училища всегда просили из библиотеки сочинения Льва Толстого и говорили библиотекарю, что эти книги велел брать их учитель. В этом признался и он сам...
А что касается политических убеждений учителя Чукичева, то он очень «красный». Это известно всем. Известно всем, что он ходил к политическим ссыльным села Ертома, и они, в свою очередь, ходили в дом Чукичева. Его крестьяне называют «политиканом». Они часто устраивали собрания, которые носили острый характер. Так было и 18/IV 1910, в день пасхи.
...Он высказывает свои отрицательные взгляды на военную службу, на солдат и на всех начальников».
Прежде чем ученики Бориса Ивановича выберут свой жизненный путь, проведет их учитель по всем дорогам и тропкам родных мест.
Доносчик нарисовал два портрета: свой и учителя Чукичева. История рассудила их спор в 1917 году, но суд этот будет длиться, пока есть вот эта пожелтевшая, иссохшая от времени бумага. Доносы пишутся втайне, но что написано пером, рискует быть прочитанным.
У Чукичева Н. И. были основания высказывать «отрицательные взгляды на военную службу»: рядом письмо солдата домой, помеченное 5 февраля 1911 года:
«...Со слезами на глазах кланяюсь вам. дорогие родители... Здесь не ученье, царские офицеры нас, солдат, бьют кулаками. Страшно смотреть, когда солдат провинившихся заставляли стоять 3 часа. На шею вешают мешочек, наполненный 72 фунтами песка. У нас жизнь здесь хуже собак. Наверное, живым не увидите...»
В музее есть рассказ, записанный со слов сына крестьянина Палева, о том, как его отец вернулся в 1855 году с Крымской войны, как мать-старуха, услышав шум в сенях, сказала деду: «Возьми кремень, зажги лучину»,— а солдат чиркнул спичкой — и они «забыли о сыне, потрясенные чудом невероятным». Этот Григорий Палев потом ушел в Сибирь, вернулся и «привез железный плуг и поперечную пилу». Это было в 1875 году.
Местный же мироед Бутырев, как гласит страничка из его расчетной книги, продавал в год около 600 ведер водки, причем в кредит, под проценты. Вот вексельная бумага по 10 копеек. А всего тех бумаг на 50 рублей.
А где-то рядом отбывала политическую ссылку Н. Ф. Агаджанова. До того, как на экраны вышел сделанный по ее сценарию фильм «Броненосец «Потемкин», оставалось тринадцать лет...
И вот уже командир белогвардейского подразделения шлет срочную депешу, просит, «кроме вооруженного отряда, пригласить из Архангельска военный отряд, пока не наступила распутица. Если большевики сделают наступление в распутицу, то подать помощь из Архангельска будет невозможно...».
Висит плетка белогвардейца.
Рассказ беженок о том, как белые отобрали у крестьян весь хлеб, даже на замес квашни не оставили, и после этого разорения «из всей деревни посеяли хлеб только трое».
И росли отряды красных. «Мы. партизаны 1-го отряда 1-го взвода в количестве 30 человек по предложению тт. Попова и Коровина изъявляем, со своей стороны, добровольное желание вступить в РКП(б) и призываем всех остальных товарищей своего отряда. Подтверждаем, что без Советской власти мы не можем существовать. Да здравствует коммунизм!»
Кожаная комиссарская куртка.
Ею награжден был красный командир Иван Степанович Кривенко за то, что в сражении 2 октября 1919 года был ранен, но не покинул поля боя. Его взяли в плен. В трюме английского военного судна (вспомним, то были годы интервенции Антанты) его и еще 46 человек увезли в Англию. Скоро туда прибыли еще 50 арестованных. И вот в чужой стране, в тюрьме, эти люди создали партийную организацию, секретарем избрали Кривенко. В Октябрьскую годовщину узники устроили парад, который принимал Иван Степанович. 8 месяцев пробыл он в Англии. В знак протеста против заключения в тюрьму страны, против которой он не предпринимал никаких враждебных действий, объявлял голодовку. Наконец, в марте 1920 года их обменяли на английских военнопленных. Дома Иван Степанович узнал, что его родители получили извещение о его гибели и на полгода вперед оплатили в церкви поминание раба божьего Ивана.
А друг его Кирилл Жданов, попав в белогвардейский плен, перегрыз себе язык, чтобы никого не выдать под пыткой...
Первый учебник на языке коми.
Первый колхоз: объединилось 28 дворов. Имеют 21 лошадь, 6 коров, одного быка, молотилку «Триер» и два амбара.
«Важгортскому колхозу от красноармейца Попова Ивана Степановича.
Настоящим прошу Важгортский колхоз принять меня в члены, так что я желаю и обязан быть в перестройке нашего сельского хозяйства на более крупное социалистическое хозяйство после окончания службы. Мой путь единый, вечный направлен в сторону социализма. Прошу вызвать мою семью для соглашения с этим заявлением и предложением. Если они согласны, то прошу не оставить моей просьбы».
Никак нельзя рассказать обо всем, что есть в трех комнатах музея, даже назвать всего нельзя. Еще только одно письмо — уже из другого времени. Адресовано оно было Е. В. Будриной:
«...Война нам не нужна, и нужно ее быстрее закончить. Если погибну, изредка вспоминайте. Жив буду — еще лучше будем жить и уважать друг друга. Алексей. 4/IХ 42 года».
9 марта 1943 года этот человек погиб на фронте.
Читатель напомнит мне, что обещан был рассказ об учителе Петрове. Но это и есть рассказ о нем, потому что без него никакого музея в Важгорте бы не было. Тем более такого. Двадцать лет вместе со школьниками, учениками своими, Борис Иванович собирал, отбирал экспонаты.
В музее он часто проводит уроки. Ребята пишут рефераты по истории на материалах музея, например: «Жизнь крестьян до революции», «Гражданская война», «Коллективизация в нашем районе». Мальчикам очень нравится тема «Оружие времен гражданской войны».
Уже 27 лет Борис Иванович — пропагандист. И занятия кружка по изучению истории партии тоже нередко проводит здесь, тем более что каждый экспонат напоминает ему о многом оставшемся «за кадром», и он об этом рассказывает.
Если бы мне довелось определять темы рефератов на материалах этого музея, то предложила бы непременно такие: «Нравственный облик наших земляков» или «Духовное и идейное становление крестьянина в борьбе за свободу».
Борис Иванович, как уже было сказано, двадцать лет водит учеников своих в походы по деревням, они собирают предметы старого быта, документы, записывают рассказы стариков. А район, между прочим, как он сказал, побольше иного государства. И все леса да болота... Задания ребята берут конкретные: например, собрать материал о каком-то хозяйстве. О людях, чей труд отмечен орденами и медалями. Потом в дневнике похода десятиклассница Маша Колмакова запишет: «До этого похода мы мало представляли себе, что такое отделение, бригада, кто за что отвечает».
Ребята должны были встретиться с матерями погибших в годы Великой Отечественной. И вот в деревне Выльвидз нашли они матерей двух героев, награжденных тремя орденами Славы. Схоронены эти солдаты в дальних землях. Евдокия Матвеевна Худякова заплакала: «Знаю, что героем погиб мой сыночек, но какое геройство он совершил, не знаю». А Анастасия Михайловна Сорова попросила: «Найдите могилу сына, положите на нее горсть родной земли, которая вскормила его».
Ребята выполнили ее просьбу. Учитель сумел организовать поездку юных краеведов в Калининград и Литву по следам героев-земляков.
Где деньги брали? Часть в колхозе заработали, часть дал сельский Совет. Председатель сельсовета Р. А. Ванеев — человек понимающий, бывший директор школы.
Сколько раз бывало, что приходили ребята к какому-нибудь старику или старушке в их последнее лето и успевали узнать то, что потом ушло бы навсегда. Сколько раз буквально чудом находили интересные документы — еще чуть-чуть, и они могли исчезнуть. Многое, наверное, и исчезло: порвалось, потерялось, стерлось...
Как идти, каким маршрутом — это Петров доверяет решать своим юным спутникам. Один из них как-то составил такой план похода, что надо было идти через трясину, через непроходимую лесную глушь, где и в солнечный день солнца не видно. Борис Иванович и тут мешать не стал: пусть учатся на своих ошибках. Кстати, этот поход потом вспоминали с особым энтузиазмом.
Заканчивают ребята школу, уходят, уезжают. А вернувшись, удивляются, что все по-прежнему: музей полнится, в походы отправляются другие.
Как удивился Володя Парфентьев, придя с армейской службы: «А я думал, после нас ничего не делается!» Все мы склонны преувеличивать свою роль, по молодости это и простительно.
Отмечала недавно школа свое 140-летие. Кто «выловил» в истории эту дату? Кто раскрутил это дело, распределил по классам, кому каких учителей, преподававших здесь в разные годы, искать по стране? Кто восстановил историю школы с той поры, когда учил еще дьячок? Кто вспомнил, что первой в деревне и электрифицирована и радиофицирована была именно школа и сделали это ученики? Кто нашел тех мастеров? Кто сделал праздник? Учитель истории Петров.
Все, что делает Борис Иванович, пожалуй, можно выразить так: он «вписывает» свою деревню в «контекст» истории страны. Убеждает без лишних слов, что история не только то, что было в Петрограде, Тбилиси, Омске, но и то, что происходило здесь, и каждый из его односельчан живет в истории, всяким своим поступком, решением, выбором что-то в ней определяя.
И более того: Петров доказывает, что Важгорт не хуже любого другого места на земле, а может, и получше иных. В музее есть стенд здешней оригинальной архитектуры. Любительские фотографии изображают уникальные постройки, например, деревянный гостиный двор. Вводя старые дома, колодцы, амбары в ранг ценностей исторических. Петров хочет их уберечь. Ибо есть в деревне поборники модерна, которые видят прогресс в том, чтобы быть «как все». Борис Иванович другого мнения. Оглаживая почерневшие бока какой-нибудь ендовы деревянной, он уверяет своих учениц, что она красивее, чем хрустальный стандарт. Записывает с ребятами старые песни:
Ой, ты молодость моя была.
Ой, ты молодость девичья.
Ой, всего на часок показалася,
Когда ты прошла, куда укатилася? Специально собрал на вечер стариков, чтоб повспоминали, попели.
Вопрос о самобытности и прогрессе, конечно, не прост. Здесь, в музее же, хранится школьный альманах — послевоенный, 50-х годов. Там есть эссе на тему, каким будет Важгорт через двадцать лет. Девочка пишет, как она и ее знаменитые уже одноклассники приедут на праздник в свое село (то, что знаменитыми они станут в городах, что уедут,— это само собой разумелось). И вот они, великие актеры, врачи, инженеры, генералы, не могут узнать родных мест: небоскребы, скоростные лифты, машины, фейерверки. С этой мечтой росли, за ней гнались, уезжая в города. А тем, кто остался, обидно, что Важгорт вроде бы все тот же, те же бревенчатые избы, века им стоять. Только десятилетка да интернат, да самолетные рейсы регулярные, да радио с телевизором, да обстановка в домах городская. Но ни тебе асфальта, ни стекла и бетона. И поди убеди их, что деревянные тротуары лучше, удобнее для человека, чем асфальтовые, просто лес слишком дорог, деревянные тротуары делать невыгодно. А дома, где зимняя и летняя половины, бани, погреба, подворья — мечта многих и многих горожан.
И вовсе ни к чему изменять облик села до неузнаваемости, если нет к тому необходимости. Холодильник не лучше погреба (тем более, что теперь у жителей Важгорта есть и то и другое). Музей в школе — признак культуры более значимый, чем самая модная магнитофонная запись или скоростной лифт, не говоря уже о фейерверках.
И, конечно, не случайно к Петрову «за опытом» ездят чаще, чем он к кому-то. Сравнительно недавно в его музее прошел семинар учителей района на сложную тему: «Актуальные проблемы теории и практики коммунистического воспитания подрастающего поколения». Сыктывкарское издательство само предложило ему написать книгу, и она вышла, называется «Дорогой отцов». В ней есть такие слова: «Без любви к людям немыслим патриотизм, ибо Родина — это народ!»
Но как учиться любви к людям, любви к своему делу? Наверное, надо просто любить. И вряд ли кому это труднее далось, чем Борису Ивановичу.
Он родился мертвым.
— Меня бабы откатали,— объяснил он потом тот факт, что все-таки живет. Говоря научно, его вернул к жизни интенсивный массаж.
Но от страшной врожденной болезни, от глубокого поражения центральной нервной системы его не смогли избавить даже лучшие медицинские светила. Он нетвердо ходит, руки его дрожат.
В первые школьные годы, в снежные здешние зимы мать (а у него была на всем свете только мать) носила его на уроки на закорках. Писать он почти не мог и не может. Вся нагрузка была на память.
Когда окончил десятилетку, на вопрос «кем быть?» ему ответить было невероятно сложно. Физический труд исключен. Сидячая, «конторская» работа — тоже. Оставалось: или стать смолоду пенсионером (и никто бы не осудил), или попробовать учиться дальше. Но на кого учиться? Где? Технический вуз отпадает — чертить он не мог. Филологический, юридический, экономический — везде надо было много писать. Решил — истфак пединститута, и конкурс там был небольшой...
На стипендию сдать экзамены ему ни разу не удалось — попробуй-ка, если не можешь записывать лекции и делать конспекты. Профком давал 100 рублей (в старых деньгах), да мать присылала 100 в месяц, вот и живи. И он жил. И четвертый десяток лет пошел, как он учительствует в родном селе. Преподает историю. Дает уроки патриотизма, уроки силы воли и нравственности.
И дом у него — на зависть! И баня у него новая! Он сам воду носит, дрова колет, не говоря уже о походах, о том, что обошел свой огромный район десятки раз.
По утрам огромные, словно литые плахи пола в его доме скрипят и стонут: Борис Иванович делает свою ежедневную зарядку-массаж.
У него милая, мягкая, добрая жена. Анна Григорьевна была до пенсии дояркой, соперничала с лучшими. И теперь, если нужно, идет подменной. Хозяйка: всего у нее наквашено, насушено, насолено — только ешь.
Вокруг этой румяной женщины с детской улыбкой словно разлита тишина.
Три дочери их, Надя, Маша и Оля, выросли, разъехались. Надя и Маша работают в этом же районе. Младшая, Оля, учится в сельхозинституте в Кирове. Ее сестры «дояркой» звали: тянуло Олю с малых лет на ферму.
И, как в сказках, две старшие — красавицы, а младшая — отца любимица:
— Кто на ней женится, всю жизнь будет счастливым.
Живут в доме кошка, чумазый белый кот и огромный, на вид свирепый, а на самом деле добрый, меланхолически настроенный пес. Борис Иванович охотно про них рассказывает, потому что это повод поговорить про Олю. Когда она принесла щенка, отец зашумел, а Оля говорит:
— Ты же учитель, должен быть добрым, любить живое!
Он и сдался.
А кота соседи, уезжая, кинули. Он ходил и орал. Приехала на каникулы Оля, возмутилась:
— Да как же вы можете?!
Так кот-неряха с плохими манерами поселился в чистом, ухоженном доме Петровых.
О детях своих они говорят все время. Строжатся, рассуждают, что избаловали, и ждут их страстно и напряженно...
Борис Иванович жадно читает все, что может достать. Когда идет программа «Время», в доме абсолютная тишина: ему крайне важно знать, о чем говорили на очередном заседании Политбюро, что в Ливане, в Англии, на Гренаде...
Недавно деревня пышно и торжественно отпраздновала пятидесятилетие Бориса Ивановича. Из Кослана приезжали, звонили, пришла гора телеграмм, прислали много подарков — книги, сервиз, который весь сервант занял.
У Петровых стоит фикус под потолок. А на ветке повязан голубой бант. Я спросила, что за бант. Оказывается, им был перевязан пакет с тем замечательным сервизом.
Вот еще что есть в Петрове: он за все, за всякую радость благодарен жизни и людям.
Т. БЛАЖНОВА
Село Важгорт.
Удорский район, Коми АССР.

Фото С. КУЗНЕЦОВА.
Борис Иванович Петров.
Везде доярки едут на ферму по дороге, а в Важгорте — по воде.


ЖЕНЩИНЫ НА ВОЙНЕ
ФОТОАЛЬБОМ КРЕСТЬЯНКИ

ДВА ДНЕВНИКА

Краснодон, «Молодая гвардия».
Живая боль. Вечный огонь несломленной юности.
...Говоря о юных краснодонцах, обычно подчеркивают, что это были люди действия. Правильно. Сплоченные клятвой и верой в победу, подпольщики неустанно мстили оккупантам: уничтожили вражескую автоколонну, забросали гранатами немецкую штабную машину, подожгли «черную биржу», отбили у грабителей гурт скота. Из плена освободили группу солдат. В праздник над городом вывесили красные флаги...
В двенадцати километрах от Краснодона есть поселок с тем же именем. Здесь жили две подружки, две девушки, которые вели личные дневники. Подпольщицы Нина Кезикова и Лидия Андросова не имели права доверить бумаге ничего, что касалось бы их деятельности в «Молодой гвардии» — только то, что составляет «личную жизнь». Но как волнуют эти безыскусные строчки, помогая понять, какими же они были — легендарные молодогвардейцы.
Нине Кезиковой в начале войны шел семнадцатый год. Первые записи в дневнике были сугубо личного характера. Нина пишет, кто ей нравится и почему, как ей весело ходить на танцы в клуб и как бывает скучно по вечерам, когда только гитара скрашивает одиночество; размышляет о своих подругах-девятиклассницах. Война кажется ей далекой, у девушки свои маленькие огорчения: «Сегодня такое несчастье. Дома кроила платье и юбку сузила» (12 января).
Мы видим веселую, даже, пожалуй, чуточку легкомысленную девушку, у которой на уме мальчики, танцы, развлечения. Общительная и влюбчивая, она старается понять себя и своих друзей. «Я люблю веселость!» — признается она самой себе, как бы немного оправдываясь (все-таки идет война). На другой странице вырывается у Нины ликующий возглас: «Да здравствует радость!»
Но один за другим уходят на фронт товарищи, и Нина взрослеет не по дням, а по часам. Дневник Кезиковой тем и интересен, что показывает, с одной стороны, как мужает и закаляется ее характер, а с другой — как властно вторгается в ее мирные мысли война, отодвигая личное на второй план.
В начале марта 42-го. когда обстановка внезапно обострилась, Нина вспоминает, что в 41-м их уже готовили к эвакуации. «Неужели опять?» — бьется в ней тревожная мысль. «Кругом постукивает, гудит,— записывает она 4 марта.— Неужели опять придет проклятый фашист? Но нет! Этому не бывать!»
В июне 1942 года райком комсомола направляет Нину Кезикову в колхоз для руководства комсомольской организацией. Вместе с подругами она трудится в поле на прополке. Девушки работают, купаются в озере, слушают птиц в лесу. «В колхозе весело» (13 июня). И ей опять кажется, что война далеко.
Но тишина обманчива.
«Положение угрожающее. Немцы пошли в наступление на нашем фронте,— записывает Кезикова 11 июля.— Предложено эвакуироваться пешком, но разве пешком далеко уйдешь?..» Девушка принимает решение проситься в действующую армию: «Я буду ждать военных частей, может, примут в часть?» Ее не пугают канонада и частые бомбежки. «Но ничего, настанет час, и мы пойдем вперед, уничтожая фашистов! Враг будет разбит! Победа будет за нами!» Теперь уже только война в ее мыслях и дневнике.
«Немцы в 20 километрах от нас» (18 июля).
«Вступили немцы. Целый день шли моточасти. Ой, какая сила, просто страшно смотреть!» (19 июля).
«Идут обозы, пехота и разная смесь... Понемногу начинают забирать кое-что. Где теленка, где гусенка, а также и мимо поросенка не пройдут. Требуют молока, яиц» (20 июля).
Больше месяца Нина не открывает дневник. Последние слова в нем, наскоро записанные карандашом, датированы 26 августа 1942 года. «Кажется, наши приближаются. Говорят, что наши войска сейчас в Кантемировке. Неужели правда? Как я рада! Наши! Только подумайте. Скорей, скорей сюда! Мы ждем вас! О своих делах писать не буду. Все напишу после войны».
В дневнике Нина больше не написала ни слова. Активистка «Молодой гвардии», она была казнена фашистами на восемнадцатом году жизни. В один день с Лидой Андросовой.
* * *
Лида как бы дополняет и продолжает записи подруги. Девушка пишет кратко, часто полунамеками — ведь не было гарантии, что записи не попадут к врагу... Когда мы читаем: «Коля ушел рано (по делу)...»,— то сейчас нам понятно, почему последние два слова поставлены в скобки и как много недосказанного за многоточием.
Штаб «Молодой гвардии» поручил Николаю Сумскому быть связным между поселком Краснодон и городом.
Юноша в темень и дождь уходил из дому. Сестра Николая вспоминала об этих днях: «Если спросишь: «Куда?» — подмигнет и ответит: «На вторую смену». Поздно ночью, весь в грязи, пропахший дымом, он приходил домой. На вопрос отца: «Что ты делаешь?»— отвечал, прикладывая руку к фуражке: «Выполняю приказ Родины». «Вторая смена» была главной для молодогвардейцев.
В дневнике Лиды нет слов о любви, но очень часто повторяется одно и то же имя. «Вечером был Коля...» «После обеда приходил Коленька...» «Я долго ждала Колю...» Девушка любила Николая Сумского. Она смастерила небольшой простенький медальон из жести, где хранила фотографию любимого. Медальон был с ней до последнего часа...
Каждая страничка дневника Лиды говорит о том, что она живет двумя жизнями: внешней — тут она, как и Николай, как ее товарищи, вынуждена работать, чтобы избежать угона в Германию: и главной — о которой пишется осторожно, скупо
— жизнью подпольщицы, с ее высокой целью и опасностями, с ежедневным риском и радостным предчувствием перемен к лучшему...
«Буду писать о дружбе,— прорывается у автора дневника в самом начале.— Ведь без дружбы никак нельзя. Дружба — наилучшее в нашей жизни и особенно в этот тяжелый период» (25 ноября). Тяжелый, очень тяжелый, но всего лишь «период» — никаких сомнений в конечной победе над временно торжествующим врагом Лида не испытывает.
«Нас, комсомольцев,— записывает она,— заставляют каждый день ходить отмечаться в полицию. Я бы ни за что не работала, но работа меня спасла, не забрали в Германию...» И на другой день: «Ой, какое медленное немецкое время! Никак спать не хочется. Лягу рано и все думаю, думаю...» (26 ноября).
«С восхода до захода солнца была на работе. Как тяжело... А радостно потому, что отступают немцы!» (1 декабря).
«Вчера был наш праздник. День Конституции. Полиция перед этим днем была на постах. Боятся, чтобы не повесили знамя или листовки» (6 декабря).
И Лида, и Нина, и Коля — все они писали и распространяли листовки. Эти листовки, написанные старательным ученическим почерком, несли людям правду.
Лиде так еще памятно празднование 25-й годовщины Великого Октября! Всего месяц назад здесь, в ее доме, вместе с подругами Ниной Кезиковой и Надей Петрачковой из простого крестьянского холста сшили они флаг и выкрасили его в ярко-алый цвет...
Как и ее товарищи по борьбе. Лида живет по советскому календарю, в котором личные даты совпадают со всенародными: «Сегодня великий праздник, День выборов в Верховный Совет СССР. Мне сегодня ровно 18 лет. Вечером приходили Коля, Нина и Надя Петрачкова. Все пожелали мне счастья» (12 декабря).
Последняя запись в дневнике Лиды помечена 25 декабря 1942 года. «Выполняли задание все». Распространяли подпольщики листовки или готовили диверсию, никто не знает. Ясно только, что задание Родины молодогвардейцы поселка Краснодон выполнили. Все.
Владимир ВАСИЛЬЕВ, дипломант Всесоюзного литературного конкурса имени Н. Островского.

Лидия Андросова.
Нина Кезикова.


СТРОКИ О ЛЮБВИ

Александр МЕЖИРОВ

ПРЕДВОЕННАЯ БАЛЛАДА
Сороковые, роковые...
Д. САМОЙЛОВ

Летних сумерек истома
У рояля на крыле.
На квартире замнаркома
Вечеринка в полумгле.
Руки слабы, плечи узки —
Времени бесшумный гон —
И девятиклассниц блузки,
Пахнущие утюгом.
Пограничная эпоха,
Шаг от мира до войны,
На «отлично» и на «плохо»
Все экзамены сданы.
Замнаркома нету дома,
Нет, дома, как всегда,
Слишком поздно для субботы
Не вернулся он с работы —
Не вернется никогда.
Вечеринка молодая —
Времени бесшумный лет.
С временем не совладая,
Ляля Черная поет.
И цыганский тот анапест
Дышит в души горячо.
Окна звонкие, крест-накрест
Не заклеены еще.
И опять над радиолой
К потолку наискосок
Поднимается веселый,
Упоительный вальсок.
И под вальс веселой Вены,
Шаг не замедляя свой,
Парами —
в передвоенный,
Роковой, сороковой.

НОЧЬ

В землянке, на войне, уютен треск
огарка.
На нарах крепко сплю, но чуток сон
земной.
Я чувствую — ко мне подходит санитарка
И голову свою склоняет надо мной.
Целует в лоб — и прочь к траншее
от порога
Крадется на носках, прерывисто дыша.
Но долго надо мной торжественно
и строго
Склоняется ее невинная душа.
И темный этот сон милее жизни яркой,
Не надо мне любви, сжигающей дотла,
Лишь только б ты была той самой
санитаркой,
Которая ко мне в землянке подошла.
Жестокий минет срок — и многое на свете
Придется позабыть по собственной вине,
Но кто поможет мне продлить минуты эти
И этот сон во сне, в землянке, на войне.

<- предыдущая страница следующая ->