скачать журнал

страница следующая ->

КРЕСТЬЯНКА
8•84
Скоро жатва...
Время напряжения всех физических и духовных сил земледельцев ради большого хлеба страны.
Майра Хасенова, механизатор из Казахстана, вместе с тысячами женщин-механизаторов готова встретить новую страду.


© Издательство «Правда». «Крестьянка». 1984 г.

НЕЧЕРНОЗЕМЬЕ: НОВЬ, СУДЬБЫ, ПРОБЛЕМЫ

Через всю жизнь мы проносим любовь к местам, где родились. Зеленый лес, река, ржаное поле... Малая родина, она дала нам силу жить. И если человеку приходится уезжать надолго, места эти манят нас и зовут...

ГДЕ ВОЛГУША ТЕЧЕТ...
Сергей МАКАРОВ

Загадочна и непроста бывает во времени судьба человека. Один с ходу, без потерь, начиная с молодых лет, находит свое место в жизни. Другой... Поди разберись, как это получается...
У них по деревне росло семь елок — сохранилась одна, и та, одинокая, усыхает, а мать, показывая в голое поле, говорит, что сразу же за овином, который и поныне чернеет среди сорной травы, начинался ранее еловый лес, они и грибы там и ягоду брали. Даже было однажды: ушла она лен снимать, нагнулась — что такое?— видит целый плен рыжиков под рядочком, один к одному, как полтинники. То было как привет, как гостинец из далеких ее молодых лет.
А деревня и поныне называется Ельник.
СТАРШИЙ СЫН
Теперь Татьяна Матвеевна стала старушкой. Живет она с кошкой вдвоем в крайней избе, опрятно живет, а дети — она их девять успела родить — рассеялись по земле, у них свои заботы, правда, мать не забывают, и, когда, сбиваясь со счета, пытается она подытожить, получается, что внуков у нее два с половиной десятка. Путаясь в именах, она считает их парами, как цыплят.
По вечерам, до позднего, смотрит она телевизор, обожая премьеры многосерийных фильмов и концерты, где много поют. Но более всего — праздник не праздник — любит поставить тесто и напечь с утра пирогов, потому что внуки нередко забегают к ней, и всех она старается приветить. По этой причине в избе не переводится сытный дух печеного хлеба.
Поскольку изба ее крайняя, то и видно окрест от Татьяны Матвеевны много. В боковое окно, где стоит скамья, видны Талицы, главная по колхозу деревня. Там и правление, и сельсовет, и магазины, и школа белокаменная, построенная недавно на замен старой, бревенчатой и тесной. Центральная улица в Талицах покрыта асфальтом, а вдоль стоят кирпичные жилые здания в два этажа. Настоящий поселок. Или, как принято ныне говорить, новая деревня. Там у Татьяны Матвеевны два сына живут, Анатолий Иванович и Владимир Иванович, оба колхозные трактористы.
Из других, передних окон, за овином, за тем голым полем, где прежде стоял еловый лес, видна деревня Желобново, далее Шевелевка или, по-здешнему, Шурыги. В Шурыгах у Татьяны Матвеевны дочь проживает, тоже колхозница, Галина Ивановна. Внучка из Шурыг, Катюшка, с плутоватым прищуром глаз и готовая всегда озорно рассмеяться, отучилась в Вологде на повара, однако у плиты или, как она говорит, «в жаре» работать не пожелала, теперь почту носит, по свежему воздуху ходит и каждый день забегает к бабушке, чай пьет с пирогами, новости пересказывает. К осени у Катюшки намечается свадьба, и разговоры у них больше на эту тему...
А напротив, под окнами, через травяной бугор, где обычно с весны до осени на привязи гуляет ушастый теленок, разместилось подворье старшего сына. У Татьяны Матвеевны любимчиков нет, она жалеет всех. Однако к старшему... Он удивлял ее с малых лет... Мудрая женщина, прожившая долгую, непростую жизнь, бездельницей не бывала, даже она не может до конца осознать всей силы его характера и неизъяснимой природы.
— Валентин! — окликнет она, завидя сына в окошко.— Зайди-ко, парень. У меня пироги сегодня.
— Некогда, мама, некогда,— ответит он по-обыкновению на ходу, бегом, словно за ним погоня.— На работу надо, тороплюсь.
А торопится он всегда. Когда он не торопится? Бывает, что среди лета, в сезон отпусков, собирается к ней вся родня, сыновья, дочери, зятья, невестки, кто из Череповца приехал, кто из Иванова, с Печоры — застолье! — а старший поклонится от порога и даже не присядет, все некогда, все на работу спешит. Ничего, кроме работы, признавать не желает... В отпуске не был. Ему уж напрямую говорят: «Валентин, пожалей себя, отдохни, как все люди». И слушать не хочет. Между прочим, если мать позовет его не на пироги, а дров, к примеру, напилить или крышу поправить, тут он мимо не пробежит. Хоть мать, хоть кто — только намек сделай,— и он горы своротит, лишь бы человеку стало хорошо.
— У меня, между прочим, тятя такой же неугомонный был,— пытается иногда разобраться в концах и началах Татьяна Матвеевна.— И сама я без работы не оставалась. Ни-ни. В колхозе и коров доила. И поросят пасла. Бывало, до солнышка встанешь, печь затопишь, чтобы ребят накормить, и в поле быстрей...
...От Талиц к Ельнику и дальше течет немудрящая — воробью по колено — речка Волгуша. Неслышно бежит она в Шевелевку, та в Сизьму, Сизьма в Шексну, Шексна вливается в большую Волгу... Сколько же деревень и народу пользуется водой из Волгуши, о которой и ведать не ведают дальние люди! А она бежит себе и бежит, не пугаясь затеряться в пространстве. Остались позади в истоках Талицы, Ожегово, Ельник, Желобново, Титово, там и Толстик и Большой Пепел, который уже на Сизьме стоит,— бежит и бежит.
— С малых родников все начинается,— говорит Татьяна Матвеевна. — А ведь и люди так же по белому свету едут. Одни остаются, где родились. Другие... Всего на пути бывает. Вот и сын мой...
ПРО ГАРМОНЬ И СИЛУ ВОЛИ
Валентин Иванович Волков пропадал из дома по многу лет. И Сибирь повидал. И Дальний Восток. Заправлял самолеты. Шоферил. Кочегаром ходил на речном буксире. А такого места, чтобы по душе и навек, не находилось.
Бывалый человек, он наконец объявился в Череповце на строительстве домны, в бригаде плотников. Занарядили его шпалы таскать. Подошел он с напарником к штабелю.
— Ну что? Будем по две носить?— спросил Валентин Иванович, хотя глаз горел, чтобы враз по три штуки брать на плечо, и только, не желая надрывать товарища, из вежливости предложил брать по две.
— Ты что, приятель, отличиться хочешь?— сказали ему с угрозой, потому что не знали его характера.— У нас не балуй. А то...
Хоть «балуй», хоть нет, а портрет его появился вскоре на Доске почета в городском саду. И лишь одно портило анкету — пил Валентин Иванович, не зная меры, а во хмелю любого сомнет. Казалось, все ему в жизни трын-трава.
— За твои проделки окаянные,— говорил ему бригадир плотников, щуплый, не видный собой старикан, однако классный мастер и редкий мудрец, какие бывают по деревням,— за твои проделки тебя метлой бы гнать. Но счастье, что как работнику тебе нет цены. Ты же самородок. А таланта своего не сознаешь.
Валентин доверчиво слушал и перебирал в памяти, где и кем успел поработать, скитаясь вдали от дома по большой стране, которая оказалась гораздо больше, чем думалось, и никаких талантов в себе различить не мог. Но слушать старика было приятно, похожих слов ему никто не говорил, и, чтобы оправдать чужую надежду, он даже купил по случаю, с рук, двухрядную гармонь, надеясь, что с музыкой пробьется что-нибудь необыкновенное. А оно не пробивалось, сумел лишь разучить старинную песню о бродяге, который в омулевой бочке переплывает Байкальское озеро и спешит домой.
— Это про меня. Я и на Байкале был,— говорил он в теплую минуту и закрывал от грусти глаза.— «На...встре...чу лю...би...и...мая ма...а...ать».
Он играл, утешаясь, песня помогала помнить и родную мать, Татьяну Матвеевну, и Ельник, и речку Волгушу... Оттуда приходили иногда короткие письма, в которых мать сообщала о покосах, как рожь удалась и лен, кто в председателях ходит, бычком или телочкой отелилась корова — обычные подробности, среди которых она жила,— а в конце обыкновенно просила, чтобы он наведал ее...
В последнем письме мать тужила о корове Ягодке, доилась та всклень, полное то есть до краев ведро, да захромала, пришлось менять.
Свежо и живо припоминались Валентину морды коров, домашних кормилиц. Была у них жгучая, с вороным отливом Ночка. Затем пегую Пятилетку привели на двор. Сменила ее Буренка. Буренку — Малинка. И с каждой было полно забот.
Зато по весне был праздник. «Чьи вы? Чьи вы?» — кричал над лощиной чибис. Жаворонок звоном заливался. Дети приносили ветку цветущей вербы, и той вербой мать выгоняла скот в общее стадо, угостив корову присоленной корочкой хлеба, чтобы та вечером, после пастьбы, не проходила свой двор. Ветку же вербную потом бросали в Волгушу, ее уносило течением, где пристанет, присватает ее к берегу, там и прорастет... Яркие дни невозвратного детства. Когда они прошли? Где затерялись? Скупые материнские письма бередили Валентину душу, и было ему неспокойно. Копилась-накапливалась в нем тоска по родным местам.
...А к музыке талантов так и не открылось — слуха не было, и по вечерам носил он гармонь на плече из чистого фасона. Зато если у пивной толпа — рванет по басам: сразу слышно, кто явился. «Проходи, Валентин. Пива хошь?» Его уважала, а пуще боялась вся шпана.
И кто знает, куда яблоку укатиться... Но возникла на горизонте Капа. Это потом она станет ему женой и у них родится пять дочерей и два сына. Это потом. А тогда, всем посторонняя, приехала она по вербовке с Ковжи строить Череповец и снимала угол в рабочей слободе. Ухажером Валентин был упорным, с год ходил на свидания, а трезвым не бывал, Капа поэтому регулярно выставляла его за дверь.
В ту же пору пригласил его бригадир копать на огороде картошку. Кругом осень. Желтый лист. Плывет белая паутина в воздухе. Дух остывающей земли. Все как в деревне... После был стол. Закуска и прочее. Валентин кувырнул, как он сам рассказывает, стакан и нечаянно обнаружил, что бригадир свое питье отставил в сторону.
— А я не потребляю,— пояснил он.— Не вижу смысла.
— Может, ты вовсе не пил никогда?— Валентин расслышал в словах старика скрытое превосходство.
— Почему? Всяко бывало. Но от вина и курева отстал, как пишут в заявлениях, по собственному желанию. Да ты на меня не смотри. Ты пей, пей. Спасибо, что помог. Пей.
Валентин еще кувырнул. И еще. Разохотился. Но вдруг... Он даже встал, чтобы не затерялась редкая мысль. Как же? Выходит, сила в людях разных сортов! Он привык ценить грубый напор. Чтобы — р-раз! — и не подходи, чтобы сторонились. Однако разобраться, то ж обычная жеребячья сила, годная для драк и гогота дураков. Но вот нешумный, тихий старик, а сила в нем посильней. Захотел — и отставил. Захотел — устоял против соблазна. И слову хозяин. Это даже и не сила в житейском понятии, а достоинство человека. Валентина в жар кинуло, показалось, силы такой у него нет. И опять вспомнилась Капа.
— Ну мы еще поглядим!— сказал он и, не прощаясь, поспешно вышел.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
В канун самой ростепели к избе Волковой Татьяны подкатил грузовик. В окно она увидела, как из кабины вышел старший сын, в руках, как младенца, держал стенные часы в деревянном футляре. Следом появилась молодая женщина, у которой на руках действительно был ребенок, укутанный в голубое...
— Мы, мать, всей семьей. Не потесним?— сказал сын, когда они обнялись, а мать прослезилась.— Это жена моя, Капа. Это дите.
— Вижу, вижу, что дите.— Мать растерялась, потому что все было неожиданно, ее застали врасплох.— Ты, сынок, как метеор. Столько лет и зим... Ни слуху... И вдруг... Имущество... Ты что надумал?
— Все, мать. Буду в деревне жить. Ты не плачь. Никуда я больше не поеду. А работать стану в колхозе... Надоела чужая сторона. Понимаешь? Скитаться надоело.
Мать достала бутылку с сургучной пробкой— такой гость!— но сын остановил.
— Уберите, мама,— сказал он красиво, как в кино.— От вина и от курева я отстал. Не потребляю...
Это был весь новый, неузнаваемый сын. Те же глаза синие, родные, скуластое лицо, волосы с рыжиной, и говорит, как прежде, сминая слова. И в то же время... «А вина, говорит,— рассказывала Татьяна потом по Ельнику,— не потребляю, завязал». Нет, нет, не хуже, не хуже он стал. И жену, видать, любит.
А к осени сын поставил собственный дом. Днем он работал — возил на лошади колхозное молоко, остальное время месил глину и колол осиновые чурбаки. Люди ошибочно думали, что он запасает на зиму дрова, но из чурок, как из кирпичей, он выложил стены. Положит ряд плах и глиной затрет. Еще ряд — еще глиной. Татьяна только головой качала, глядя на его выдумку. Да и строиться зачем было затевать, разве в материнской избе тесно? Но Капа хотела жить отдельно, никто не знал, когда Валентин и спал — лепит и лепит. В те годы колхоз богатством не блистал — и в обычае не было, чтобы для колхозников строить жилье,— а на лучшее, чтобы там кирпичный или из смоляного леса дом поставить, у Валентина не было средств.
Изба, однако, на славу вышла. Во всем белом свете, наверное, диковинней не сыскать. И не беда, что из поленьев, из глины. Лишь бы грела. Лишь бы жить можно! Валентин Иванович поставил печь, застеклил окна — он на все руки,— и мать, по обычаю, замесила «раздельный» хлеб. Так делалось всегда, если семья делилась,— пекли каравай и резали пополам, половину тем, кому жить в старом доме, половину новоселам, чтобы честь честью, с материнским благословением переселяться...
Мог ли думать Валентин, что пройдет совсем немного лет, и развернется в Талицах такое строительство, что всякая семья, пожелавшая переехать из города в деревню, без хлопот и надрыва будет получать готовую квартиру... Вода, газ, теплые батареи — на глазах изменилась деревня. У него-то иначе было, все на горбу, собственными руками ставил. Иногда задумается он... Но нет, нет, обиды не держит. Какие обиды? Все, что выпало ему — где солоно, где как,— это его жизнь, не чужая. И если по чести, он только в деревне по возвращении испытал вкус жизни, ее полноту. Если можно говорить о счастье, он обрел его здесь, в привычных сельских заботах.
...Едва Валентин и Капа обсушили тогда избу свою необыкновенную, постучал председатель: «Выручай, Валентин. На тебя надежа. Коров некому доить». Ферма стояла в Желобнове и держалась одними старушками, которым давным-давно было пора на отдых, изработались, а смены молодой нет и нет. Огляделся Валентин и, жалея их, сразу взял на себя три группы — трех старушек на пенсию таким образом отпустил. Благодарные, они потом за версту с ним начинали раскланиваться... А он только боялся поначалу проспать утреннюю дойку. С вечера ставил будильник в ведро, а ведро подвешивал за круглый шар железной кровати — утром громыхало, как в тракторе.
Двадцать два года минуло — Валентин бессменный дояр в колхозе. Фермы уже не те, допотопные, что были, тесные да на подпорках — теперь это крупные, капитальные дворы, механизация и все прочее. В стороне от Талиц, за Волгушей, строится новейший молочный комплекс, единственный по району. За труды Валентин Иванович имеет награды. И не раз предлагали ему переезжать в Талицы, пусть на собственный вкус выбирает или квартиру, или отдельный дом. Но та самая сила, что заставила когда-то уехать из города, теперь не дает сдвинуться с места, чтобы перебраться — хоть и рядом это — в колхозный центр.
— Мой дом не хуже. Ему лет двести стоять. Сам строил.
Старший сын у Валентина уже женился, работает в колхозе, получил квартиру в Талицах. Второй сын в армии. Дочь работает воспитателем в детском саду... Из семерых детей при доме остались две младшие дочери. Иринка и Надя. Обе в школу бегают. Иринка, кроме того, посещает музыкальные классы. Валентин Иванович ради нее взял недавно выходной, чтобы съездить в Вологду и купить пианино — «Деньги есть. Что жалеть?» — и вечерами по Ельнику через распахнутые окна рассыпаются звуки, словно по камешкам, по быстрине чистая речка плескает. Слушая, Валентин Иванович подолгу готов смотреть, как играет дочь, как детские ее пальцы наивно и робко перебирают клавиши.
ЗДРАВСТВУЙ, МАРИНА!
В Талицах среди берез над гнездами шумели грачи. От новой школы гремела музыка — играли выпускной бал. Валентин Иванович возвращался с дойки и остановился, слушая. Тоже шла с фермы и поравнялась с ним Марина Цветкова.
— Что, Марина?— спросил Валентин Иванович.— Через год и у тебя бал будет?
— Да, дядя Валя,— твердо, не смущаясь, ответила девочка.— Будет бал.
Марина — школьница. Перешла она в десятый класс. Но начиная с класса шестого, не было лета или весенних каникул, чтобы не выходила на ферму, всегда подменяла кого-нибудь из доярок. И все повадки коров изучила. А что не так на ферме, подметит — непременно вмешается, порядок наведет. Ее даже скотники и бригадиры слушаются.
Валентин давно отметил про себя эту девочку. Удивляла она ранней силой, той смелостью, с которой бралась за любое дело. Брат у нее слесарем на ферме, молодой, неженатый, ему после дойки молокопровод мыть, а глядишь, танцы в ДК или свидание: «Марина, выручи!» — знает, что она справится. Отец у Цветковых заправлял трактора и машины — здоровье не ахти, бывало, занеможется, Марина и на заправке не оплошает, разберется, как надо, с трактористами и шоферами. А более всего любила лошадей и коров.
— Ты, Марина, зоотехником станешь,— заранее определил ее судьбу Валентин Иванович.— В тебе характер имеется.
— Буду зоотехником,— ответила Марина, шагая рядом.— Я это решила. Только зоотехником. И больше никем. А жить буду в Талицах.
— Это хорошо,— сказал Валентин Иванович, радуясь за школьницу, которая загодя знала, как хочет жить. Все чаще и чаще подмечал он в молодых, в их решительных поступках то самое свойство, которое поразило его когда-то в бригадире плотников. Человек, знающий цель, уверенней живет. Ничто не помешает ему ее добиться. Полные достоинства, они хозяева своей судьбы.
Помнит Валентин, как лет десять назад прогремело в районе имя Светланы Баклановой, после десятого класса она осталась в деревне доить коров. Тогда она была единственной выпускницей, пожелавшей дояркой стать. Одна на весь район... А ныне? В прошлом году у них в Талицах почти весь класс остался. Люба Вязовская, Лена Худякова, Валя Москвина, Света Сысоева... Одни на ферму пошли работать, другие в швейный цех, в детсад, в Дом культуры... По комсомольским путевкам из школы — на фермы, к земле. В этом году опять жди пополнения.
Валентин уважает в людях силу характера, и, той же мерой оценивая собственное прошлое, жалел он обычно, что много лет потерял зря, когда сам покидал деревню. Покинул и мучился потом, скучал, уж когда-когда отважился вернуться... И разве он один такой-то?
Молодые на подъем легки. И не всегда распутаешь причину, почему, подрастая, люди стремятся уехать на сторону. Тут и желание мир посмотреть и себя проверить на крепость. Нельзя забывать также, что, кроме запросов сугубо личных, есть и высшая необходимость. Комсомольск-на-Амуре. Города от Москвы до Бреста, поднятые из руин войны. Ударные комсомольские стройки на Волге, на Енисее... Город Череповец, город химиков и металлургов... А в человеке молодом это крепко сидит — помочь Родине там, где она скажет, и деревня, не скупясь, отдавала юную силу. Инерция тоже была: все едут, и я уеду... Пустела, старилась северная деревня...
Но всему свой срок и предел имеется. Деревня просила помощи. Постановления по Нечерноземью, их выполнение были ответом. Валентин видел, как пошли удобрения, стройматериалы, техника. Мелиорация явилась. Горизонты словно раздвинулись, поля стали шире, урожаи растут. В прошлом году за лен, хлеб, молоко колхоз получил сотни тысяч рублей чистого дохода. А этот каменный поселок, улицы брусовых домиков по лучам, асфальт дорог, школа, мастерские — это реальные обретения. Они радуют как доказательства силы земли, людей, правильности политики в деревне.
Суть нашего времени, а с ним и перемен, которые обозначились повсеместно, в том, что произошел сдвиг принципиального значения. Среди молодых рождается желание не покинуть деревню, а помочь ей, принять участие в ее заботах. Может быть, это и есть самые дорогие всходы. Это как в поле весной, когда почва возделана, а главное сокрыто от глаз. Что посеяно там? Какие ростки будут? Как речка без родников не речка, так и деревня без молодых не деревня.
...Валентин Иванович и Марина пересекли Волгушу — в низинах зарождался туман,— и на первом повороте они простились. Дом у Марины был здесь, на краю Талиц, а Валентину Ивановичу нужно было шагать дальше — до Ельника, через поле.
— До свидания, Марина,— сказал он.— Это хорошо, что ты надумала остаться в родных местах. — И, должно быть, вспомнив, как сам когда-то вернулся к родительским берегам, добавил: — Когда ты на родине, то идешь по улице, а тебе тут «здравствуй», там «здравствуй». Такое чувство, что ты здесь всем нужен. Да так и есть...
— Вы, дядя Валя, это о чем? — не поняла девочка Марина.
Дома он застал племянницу Катюшку. Она носила почту и знала все новости. Катюшка рассказывала, какой случай произошел у них в Шурыгах. Ходили по домам с подписным листом, кто сколько передаст в Фонд мира. Когда проходили мимо Евдокии Афанасиевны Добряковой — избенка старая, сама она ветхая старушка, пенсия самая малая, какая бывает у колхозных пенсионеров первого поколения,— решили к ней не заходить. Что тревожить? Но к вечеру Евдокия узнала, что ее обошли. «Ой, я обиделась,— сказала она соседке.— Что я, хуже людей разве? Я тоже против войны и буду против нее бороться». Сама Евдокия не могла по старости пойти — сил в теле не было, — отдала она двадцать рублей, чтобы соседи отнесли «кому надо».
Катюшка рассказала это и, еще посидев немного, играя глазками, умчалась. Небось, к бабушке побежала — у той свет в окнах горел.
Валентин поужинал, завел будильник и стал укладываться спать. Сквозь сонную пелену он слышал, словно играла на пианино дочь, светло рассыпались звуки, потом все смешалось в сознании: молодые лица, девочка Марина возле коров, Евдокия Добрякова, которую обидели, что не захотели взять с нее денег для мира, племянница Катюшка. Играла музыка, и наконец он уснул.
...Жаль, что жизнь человеку дается одна. Будь возможность и его воля, он повторил бы ее. чтобы начать так же смело, как это делает сейчас молодежь.
Колхоз «Коминтерн», Кирилловский район, Вологодская область.

Фото С. КУЗНЕЦОВА.
Может, сын пройдет — заглянет...
Марина Цветкова — пока школьница, но уже твердо выбрала дорогу жизни.
А вот и он — Валентин Иванович Волков.


И ЭТО ВСЕ
Пришла страда. Она требует от земледельца полной отдачи, наивысшего напряжения всех сил... Но наряду с этим огромным и самым важным сейчас делом идет обычная, повседневная жизнь и ставит массу мелких, тоже обычных и повседневных вопросов. Сын «добил» кеды за лето, надо бы починить. Скоро 1 сентября, а у младших маловато тетрадей, нужны еще альбомы для рисования, пора покупать к зиме теплые вещи...
Значит, надо помочь хозяйке справиться с ее заботами. Дело — за сферой обслуживания, торговли.
О том, как она справляется с этой задачей, рассказывает фоторепортаж нашего корреспондента Б. ЗАДВИЛЯ.
...Еще сравнительно недавно за таким товаром надо было ехать в райцентр, дожидаться, пока холодильник доставят из районного универмага. Теперь предметы бытовой техники, электротовары и т. п. можно купить у себя дома, в магазине колхоза имени Калинина, что в Несвижском районе Минской области (фото 1).
ДЛЯ ВАС!
...Машина уже у дверей. Как только Мария Никифоровна Бегун (на переднем плане) и Мария Герасимовна Кочнева управятся, термосы с обедом быстро загрузят в кузов и повезут на поля совхоза «40 лет Октября» (Зерендинского района Кокчетавской области Казахской ССР).
На все время страды совхоз бесплатно обеспечивает хлеборобов трехразовым горячим и вкусным питанием (фото 3).
Современный специализированный магазин «Техника» открыт в селе Мерке (Джамбулской области Казахской ССР). В его ассортименте — велосипеды, мотороллеры, бытовые электроприборы, домашняя техника (фото 2).
Меркенские кооператоры — лидеры социалистического соревнования в республике — делают все, чтобы на отгонных пастбищах животноводы не испытывали ни в чем нужды. Сюда регулярно приезжают автолавки, привозят все необходимые товары (фото 4).
...Скоро у сына день рождения, придут гости, надо бы пирогов напечь. Но когда? А августовский день хозяйки загружен до отказа.
Кооператоры Кулдигского райпотребсоюза Латвии нашли выход: любой из 32 сельских магазинов района примет заказ на праздничный пирог или другое блюдо и передаст его в Кулдигу, на кулинарный комбинат...
Бригадир Агрита Анатольевна Ощенкова (вы видите ее на снимке) придирчиво проверяет, как выполнены заказы. Затем автомашины райпотребсоюза развезут их заказчикам.

страница следующая ->