скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

ПЕРЕД НОВОЙ ВЕСНОЙ
Сергей МАКАРОВ

...В последнюю осень стояли теплые, ясные дни, полные синевы и покоя. Вода в озерах, потемнев, охолодала, и по лесным опушкам зажигались костры осин. В полях дожинали последний хлеб. Кукшево, как всегда, замыкало сводку.
— Нет, товарищи дорогие, — говорил в сердцах Юрий Александрович Прилежаев, первый секретарь райкома партии, — так жить дальше нельзя. Предупреждаю. Вам к соседям надо вливаться. Пусть они вас к порядку приучат...
Слушать обидные речи малоприятно. Да и не верилось, что колхозу отпущен последний срок. Разве не грозили им прежде? То сливать хозяйство намечалось, то, напротив, на части делить: пошумят в районе, пошумят да и отступятся. Но Прилежаев зарядился всерьез.
— Каждый в отдельности из вас замечательный человек, а соберешь вместе, куда что и денется. Тут и водка и всякие ЧП. Сливать не сливать — это не самоцель. Важно любыми путями колхоз поднять. Земля у вас не хуже, чем у людей. И она должна работать не хуже. Такая программа.
...Кукшево — это деревня, ничем особенным не примечательная, если не считать, что в брусовом доме, точнее даже, в одной его половине, размещается правление колхоза «Красное знамя», а в правлении том красуется фасонистый, купеческих времен несгораемый сейф, в котором ни рубля, ни копейки, но круглая печать есть.
Поодаль от Кукшева синеет Ворбозомское озеро. Заливы и глубоко изрезанные берега, многочисленные острова, зеленые и каменные мели — их называют здесь печками — делают озеро неповторимым по красоте. Окрестные угодья, может быть, и незавидны, то горка, то болотина с торфиной, но среди тех болот и горушек по озерным берегам рассыпалась гроздь поселений: Воздвиженье, Ануфриево, Жидково, Пиндино, Москвино, Губа — всего числом семнадцать, а если хотя бы мысленно восстановить еще ровно столько же деревень, которых время и обстоятельства слизнули с лика земли, то можно легко представить, сколь заселен и обжит был этот край.
К сожалению, здесь время сработало, как кислота. Из всех деревень только Кукшево, будучи колхозным центром, держится крепче других, тут и начальная школка на девять учеников, и детский сад, и сельсовет — сто сорок четыре жителя в Кукшеве. Не сравнить с какой-нибудь Губой, где всего девять изб и в них шестнадцать человек проживает, ни с Кузьминками, ни с Жидковом, где и того не будет. Даже на бригадах населения не густо: в Воздвиженье тридцать душ осталось, в Ануфриеве — сорок четыре. Теперь бригада в Ануфриеве держится исключительно на старушках, и приходится диву даваться, как тамошний бригадир Василий Иванович Семенов, хоть он человек и натуристый, — как ухитряется он с ними и за скотом ходить и в поле успевать.
Особенно жалеет Семенов старинские поля за речкой Илосой, где прежде стояли деревни Старино, Павлино, Степаново и два хутора («футора», как выражается сам бригадир):
— Там земли гектаров полтораста. Ровная, что стол. Чистая. Камни прибраны. Такой земли по всему району нет. Туда бы дорогу пробить, мосток через речку — паши и сей. А иначе и комбайн и сеялку не протащить. А какая земля, земля какая...
— Вот только оголодала она, истощилась, — говорит Семенов. — И порядка не стало.
— Вот и я говорю, — повторял Прилежаев, — что надо вас в другое хозяйство вливать...
Прилежаева знали. Знали не только как секретаря райкома — это само собой, был он, что называется, коренным белозером. Школьные учителя пророчили ему когда-то институт, но колхозишко, где он рос, был невелик, а главное, беден, и молодому парню совестно показалось уезжать, бросать деревню. С убеждением, что иначе не жить, стал он ходить за плугом, с вилами и косой управляться, стадо пас, — и только много поздней, получив диплом, стал агрономить... Пошел и пошел. А закваска крестьянская осталась. Что сказал — то сделает.
Будучи сам неравнодушным к деревне, Прилежаев, мне кажется, и все человечество делит по принципу, насколько каждый болен деревенской заботой. Поступив когда-то в Караваеве на агрофак, встретил он там Шуру Прыгунову — будущую жену свою Александру Георгиевну. Уроженка костромской деревушки Витязево, Шура, имея серебряную медаль за десять классов, в точности, как и он, пошла в колхоз, где работала за пустой трудодень, считая, однако, что без ее участия колхозу не подняться.
...Именно в ту последнюю осень пришлось мне быть в Кукшеве, навещать новых знакомых, Лилю и Василия Дурягиных. Оба они жизнь связывают только с колхозом, и судьба колхозная для них небезразлична, потому что это их собственная судьба. Познакомился я с ними опять же благодаря Прилежаеву — его рекомендация, и, полагаю, посоветовал он поехать к ним неспроста.
Девочка из Кукшева Лиля Дурягина с детства отличалась от сверстников тем, что была неравнодушна к животному миру. Мать работала учителем, сестра тоже по материнским стопам пошла, братья по технической части ударили, только младшая обмирала по ферме. До сих пор хранятся альбомы ее рисунков — и опять коровы, телята, лошади... Потом, после школы, предлагали ей учиться на зоотехника. «Нет, — сказала она, — пойду дояркой». Отец и мать отговаривать: и трудно, дочь, тебе будет, и рано вставать — она настояла. И замечательная доярка получилась.
Есть, неистребимо оно, племя неравнодушных, и совесть в людях жива и желание послужить деревне!
Правда, Василий — со стороны. Жил он под Кич-Городком, в лесном поселке, откуда явился на учебу в белозерскую лесотехническую школу. А колхоз у той школы в подшефных. Однажды шефы приехали городьбу ставить — осек, — чтобы коровы по лесу не разбредались. Вот тогда и договорился он с Лилей, пошел просить согласия у ее отца. Будущий тесть, Александр Павлович Купцов, мужчина серьезный, он сразу ответил, что жениху для начала надо учебу закончить, затем и женитьбу затевать.
— Страшно мне стало, — говорит Александр Павлович, — что увезет он младшую дочь на чужую, дальнюю сторону. Потому и согласия не мог дать.
Год они переписывались... А когда поженились, жить стали в Кукшеве, и колхоз выдал им ключ от трехкомнатной квартиры. Все остальное — и сарай и баню — Вася сам срубил: топора он не уронит, а внизу под горой, ближе к лесу, взодрал старую залежь, убрал камни и кусты ивняка, неплохой огород для картошки получился. Купили они с Лилей корову, овец завели, кур — все как у людей. А там и первая дочка, Наташа, родилась...
К моменту нашего знакомства у Дурягиных родилась сразу двойня: Таня и Вика, — потому и переехала к ним из-под Кич-Городка бабушка. Васина мама, Наталья Васильевна, худенькая, в чем душа, старушка, которая сидела теперь с детьми.
...Был полдень. Летела паутина. Внизу, под горой, чернел распаханными бороздами огород — Дурягины копали картошку. После обеда мы присели на бревна возле бани. Вася достал портсигар и постучал папироской о ноготь большого пальца. Синий дым тонкой пластиной потянуло вверх. Возле огорода на привязи гулял годовалый бычок. Рядом другой, поменьше.
— Это мы в колхозе одного взяли на откорм по договору, — сказал Вася и зачем-то посмотрел на Лилю, которая сидела чуть в стороне. — Никто не решался брать. Говорят, невыгодно. Лиля тоже против была... Я уговорил. А что? Одного сдадим государству, другого на мясо оставим для себя. Плохо ли? Бабушка у нас мастерица, тушенки на весь год накрутит.
Лиля слушала и улыбалась.
— Поговори, поговори. А грязь ты не считаешь? А уход?
— Это все свое, тут считаться нечего.
Потом рассказывали они, как покупали корову. Оказалось, если ухо просвечивает, значит, корова молочная. «И чтобы кожа на шее тонкая была, не как у медведя». Хорошая примета также, если вихор ниже глаз. И широкое пространство между ребер.
— Ну и как, — спросил я Лилю, — приметы не подвели? Удойная попалась корова?
— Выбирай не выбирай, — засмеялась она, — взяли что есть. А вообще приметы подвели. Менять, наверное, будем.
Затем разговор перекинулся на дела колхозные... Оба они работали на ферме. Вася, правда, первый год заруливал на тракторе и вдобавок задумал выучиться на шофера. Технику он уважал, удивляясь стройности и потаенному ее смыслу — железо к железу, казалось, бездушный металл, откуда и что, а вникнуть да наладить, работает безотказно.
— Ты что, парень? — спросил тесть и выразительно приложил палец к виску. — Курсы шоферов — это в Белозерске. Туда тридцать километров. А автобус к нам ходит через день. И то... Как заненастит, он по месяцу не выходит на трассу. Понимаешь?
— Мне не страшно, — ответил молодой зять. — Я и пешком могу. Подумаешь, тридцать километров.
— А как зимой? В морозы?
— Ничего, — выручила Лиля. — Еще легче, резвей бежать. Не жарко. Правда, Вася?
Он и за это ее любил — где шуточкой, где как, умела она вовремя подоспеть на помощь, и друг друга они понимали.
Заметили в Кукшеве, что, жалея жену, Вася Дурягин нередко приходит на ферму. Корма поможет раздать, а то и коров подоит. «Эка невидаль, корову подоить. Мне не тяжело». Тем сроком заболела одна доярка, подменить некем. Коровы мычат, им молоко вымя распирает, за версту мык слыхать.
— Жалко мне стало, — признавался Василий. — Корову сутки не подоить, потом месяц ходи, чтобы ее выправить. Еще и хворь успеет к ней привязаться. Мастит, например. А ведь молоко детишкам в сад повезут. Или в магазин на продажу. Вот и взял я ту группу. Не пропадать же коровам, не губить их.
У таких людей все естественно и просто. Не могут они спокойно жить, если видят какой непорядок. Выделять, выпячивать собственные заслуги не станут. И на громкие речи не мастаки. Но в отличие от тех, кто до хрипа будет «качать права», случись на грамм перетрудиться, делают они чаще всего самую трудную и всегда неотложную работу. Это не разовое напряжение сил, не вспышка — напряженный труд изо дня в день. Слякоть на дворе, метель и мороз, праздник или будни — вставай, иди, заводи трактор, дои коров...
Всю жизнь, не торгуясь, не помышляя о награде, люди эти не жалеют себя и даже не подозревают, что именно их трудом недосыпом, их терпением, наконец, держится мир. И не их вина, что хозяйственный механизм — будь то колхоз или бригада — дает иногда сбой. Как ни выкладывайся Лиля и Василий Дурягины или Зинаида Павловна Баранова, старейшая колхозница, большего молока не будет, пока сена для стада запасают вполнормы. Пока силос получают наполовину с землей. Пока запарку для соломы механики не могут сделать.
Лиля убежала в магазин, а мы с Василием зашли в дом, он посмотрел, спят ли двойняшки, поправил им одеяло, хлебнул из ковша холодной воды, и мы ушли с ним на ферму.
Ферма в Кукшеве — обычный деревянный двор с низкими потолками, куда при всем желании механизацию не втиснуть. Потому и корма раздают вручную. А навозный транспортер когда работает, когда нет, и, как Лиля говорит, они сначала в коротких сапогах ходили, потом длинники, то есть охотничьи, приобрели, чтобы одолеть навозные наплывы. Между тем в лопухах ржавеет всякое оборудование, в том числе и кормосмеситель, установить который ни денег нет, ни догадки.
Так, куда ни оглянись... И то надо учесть: за долгие годы много ли бывало в Кукшеве строителей? Ни один мелиоратор туда не заглянул. Может, потому и вера в лучшее у людей иссякала, что не видели они от района конкретной помощи. В пригородном колхозе — там сотни гектаров земли привели в божеский вид. В другом — современный комплекс поставили. В третьем тоже немало сделано. Жить можно.
А Кукшево вечно было глухим углом, куда у района не доходили руки. Лишь недавно протянули насыпную дорогу. И то как свет увидели люди: ожили, почуяв близость перемены.
А рядом с Кукшевом, за межой, живет и здравствует колхоз имени Ленина. Где Кукшево намолачивает пуд ржи, там Федоровская — так называется центральная деревня у соседей — два нажинает. Короче, кукшевская пашня работает вполсилы. И откуда силе быть? На гектар перепадает навоза шесть тонн. А в Федоровской — двенадцать.
Запомнили в Кукшеве председателя, который слыл великим прогрессистом. Нигде еще не было, а он подвесные тележки для удаления навоза внедряет. Внедрил. И ввел за обычай украшать коровье стойло еловым лапником. Для духовитости. Гости приезжали опыт перенимать. А председатель, любивший щегольнуть и пыль пустить, показывая фасад, никогда не водил на задворки, куда новомодными тележками возили злополучный навоз и где тот годами лежал без пользы.
Говорят, на той показухе и проросла беда...
И вообще, Кукшеву на председателей крупно не везло. То делец изрядный, то показушник. Потому и крутилась карусель.
Кстати, в Федоровской председателем ходит Леонид Михайлович Богданов — двадцать пять лет отработал в колхозе, серебряный юбилей можно справлять, и четырнадцать лет в том числе председателем. Такое постоянство. Уже одно это дает немало пищи для размышлений, почему в Федоровской и колос зреет и коровы с молоком.
И вот однажды с федоровской стороны прикатил зеленый, как березовый лист, «уазик». Дверца хлопнула, среди улицы явился незнакомый человек. Он был невысок и худ, умещался в яловых сапогах едва не по самые плечи. Глаза были умны и лукавы, а черные усы и вообще некая смуглость придавали лицу цыганистый вид. Заглянул на мехдвор, на ферму, потом уехал в сторону старинских полей. Видели этого человека и в других бригадах. И к вечеру все знали — приезжал Богданов, имя которого было у всех на слуху.
Быстрее иных осмыслил тот визит догадливый колхозник Сергей Николаевич Свистунов. Сам он в давние времена избирался в Кукшеве председателем и как хозяин был даже неплох, но сгубила известная страсть к зелью, напоследок сбил он мотоциклом пару коров, а сам откатился в озеро, где чуть не утоп. С тех пор, лишенный доверия, вяжет березовые метлы.
— Это неспроста Богданов заглядывал, — ревниво заявил он. — Не ради коробка спичек. Теперь жди...
— А чего ждать? — спросил Федор Ефимович Феофанов, тоже немало повидавший. — Объединения, да? Так я за свою жизнь в шестом колхозе живу. Все объединяли меня и объединяли... Ну еще разок объединят. А толку?
— Толку не будет, — сказал серьезный мужчина Александр Павлович Купцов. — У нас и так труддисциплина пала ввиду пьянки, а станет хозяйство вдвое больше, как углядеть?
— Богданов углядит, — рассердилась на такие речи его дочь Лиля. — Он дисциплину наведет. Станем жить, как люди.
— Я тоже духом воспрял, — сказал Семенов, бригадир из Ануфриева, — мы еще и в Старине поля распашем. Еще поживем.
...А в ночь выпал снег, и легла зима. В одну ночь запорошило, укрыло грязь полевых дорог, а сами поля, побитые с осени тракторами, пугавшие неуютом сырых пространств, принарядились, как заневестились. Избы деревень, враз утонув в снежных наметах, поубавились ростом, а с крыш нахлобучились белые козырьки... И когда тучи разбежались, словно погнали их веником, когда глянуло солнце, белизна ослепила.
Покойна и светла природа в такие дни, а все, что было, возможно, нескладного, чем душа тяготилась и мучилась, все заботы и неустроенности, печали и тревоги, все, все куда-то ушло, отодвинулось, осталось в прошлом. Мир словно заново нарожден и полон обещаний! Верится в такие чистые дни, что никогда-никогда не повторим мы старых ошибок, не согрешим против совести, а каждый шаг, каждое начинание наше обернется добром и пользой.
Юрий Александрович Прилежаев проснулся легко и, вспомнив про неотложные дела, быстро оделся, выпил чаю и раньше обычного ушел в райком. Там, у входа, помахал веником, обметая с валенок снег, постучал нога об ногу, потопал, чтобы ничего не осталось на подошвах, и поднялся в свой кабинет. Лучшего времени для уединенной работы, чем раннее утро, не придумать.
В условленный час накануне мы договорились, что Прилежаев возьмет меня с собой в поездку, — я заявился к нему, готовый в дорогу. Во дворе уже бубнила выхлопной трубой машина.
— Проходи, проходи, — сказал Прилежаев, отрываясь от бумаг. — Еще четверть часа, и выезжаем.
Он был в настроении. И дело не в погоде было. Погода погодой, а, что ни говори, район, которым он руководит, досрочно выполнил планы по молоку и за хлеб отчитался... Секретари сельских райкомов знают, какой ценой дается выполнение. В последнее лето, например, хлеб обещал быть обломным, да в самый цвет ударил мороз, затем, опять не ко времени, хлынули дожди, выплеснув на посевы годовую норму. Сколько трудов, бессонницы, нервов! И потому всякий, даже едва заметный успех Прилежаев научился ценить.
Однако полной радости не было.
...Тревога эта точила его, как яблоко червь. Нельзя, считал он, мириться, когда рядом с удачей неудача по людям ходит. Солнце одно, земля одна, а урожай у иных хозяев с поля не увезешь, у иных и возить нечего, не наросло. Эта самая неодинаковость более всего оскорбляла.
Пестрота хозяйств, богатых и отстающих, колола глаза. Славу передовиков не отнимешь — заслужена, да и на таких, как Кукшево, рукой не махнуть. И сколь ни богатеть, ни козырять успехами отдельных колхозов, но, коль будет хоть единственный колхоз-дистрофик, значит, и самый великий успех не успех, обманчивое утешение. И нет готовых рецептов, чтобы их лечить, нет шаблонов — все на ходу, в движении, отсюда и повышенная требовательность к уровню руководства. И ответственность за решения...
Легко сказать — объединить два колхоза. Легко сказать... На кабинетном уровне никаких проблем. Объединить — и порядок одного, дисциплина, умение организовать работы перельются другому, как в сообщающихся сосудах. Где уровень мал был, станет он выше... Но физика жизни сложней. К тому же, если продолжить аналогии, полезно помнить, насколько в одной посудине уровень повысится, настолько в другой упадет вниз.
И, хотя в районе твердо порешили сливать «Красное знамя» и колхоз имени Ленина, оставалась, однако, инстанция, которая главнее всех. Район районом, а если колхозники запротестуют, не захотят, то и объединения не будет. «Кто за? Кто против?» Так, согласно уставу колхозной жизни, будет окончательно решаться вопрос.
А сколько людей — столько мнений.
И если быть на свете человеку, который всеми фибрами души мог противиться объединению, то человек этот Леонид Михайлович Богданов. Вызывали его в район, нажимали на сознательность, и все такое... Он соглашался и говорил, что «линию» понимает, а возвращался в колхоз, и сомнения одолевали.
Слишком много связывало Богданова с родным хозяйством — четверть века! — и грешно бывало и тяжко, а колхоз тем не менее шел и шел в гору, и только он, председатель, по-настоящему знает, какой ценой дается успех.
А что ему, казалось бы, до того, что в Кукшеве неважнецко? Он за Кукшево не ответчик. Там председатель свой. Старайтесь, ищите способы, потому что, если земля не кормит, это нахлебничество, жизнь в долг. Богданов всегда желал Кукшеву скорого возрождения. Но одно — сознавать истину как отвлечение. Другое — как конкретность. И меньше всего ожидал Богданов, что именно ему придется вытаскивать кукшевский воз. Говорить поговаривали, что в перспективе ждет его эта радость, да все казалось далеким, не верилось, пока не явился как-то среди осени Прилежаев... Он подошел вплотную, как заговорщик, осмотрел Богданова от сапог до усов и эдак тихохонько молвил: «Собирайся, Леонид Михайлович...» И они покатили.
(Окончание на стр. 36.)

Отныне у коммунистов объединившихся колхозов общие дела и заботы. Об этом и идет разговор в кабинете председателя колхоза имени Ленина.
За околицей. Фото М. ВЫЛЕГЖАНИНА


ВЕЧЕРНИЙ ЧАЙ
Татьяна РОЖДЕСТВЕНСКАЯ

Егор, бабушка, мама и папа смотрели телевизор. По второй программе показывали кинокомедию. Егор и бабушка ужасно смеялись. Мама не смеялась, так как проверяла школьные тетради и смотрела на экран не все время. Папа сидел хмурый: по первой программе шел футбол, а футбол он любил больше всего на свете.
Наконец фильм кончился. Папа хотел переключить телевизор на первую программу, но мама остановила его. На экране появилась диктор и объявила, что сейчас будет передача на тему «Что такое счастье?» Мама сказала, что будет смотреть эту передачу, потому что до сего времени не знает, что это такое. Папа сказал, что не будет смотреть, так как некоторое представление на этот счет у него есть.
— Ну, что, по-твоему, счастье? — спросила мама и наконец оторвалась от своих тетрадей.
— Счастье — это когда можно спокойно посмотреть футбол, — сказал папа и ушел на кухню курить.
Бабушка сказала, что вместо телевизионного счастья предпочитает прогулку перед сном. Егор побежал в коридор одеваться. Егору очень нравится гулять с бабушкой, потому что с ней всегда интересно. Она отвечает на все его вопросы и никогда не отмахивается. А еще бабушка может делать чудеса, совсем как волшебница из сказки.
— Бабушка, сделай так, чтобы перестал дождь, — просит Егор.
Бабушка смотрит на небо, делает таинственные знаки руками, и тучи начинают бежать быстрее и быстрее, а потом и совсем исчезают. Тогда они складывают зонтик и идут по лужам. Как это замечательно: шлепать по лужам, и самое чудесное, если при этом никто тебя не одергивает. Запах опавших листьев щекочет нос, ветер дует в лицо так, что дыхание захватывает, а рядом идет любимая бабушка и держит за руку. И Егор, не колеблясь ни секундочки, решает, что это и есть счастье.
А когда Егор и бабушка возвращаются домой, он тихо просит:
— Бабушка, сделай так, чтобы мама не сердилась на нас за то, что мы промокли.
— Ладно, — соглашается бабушка, — сделаем такое волшебство, но только с одним условием: ты сам помоешь свои ботинки.
Когда они приходят домой, Егор идет в ванную и моет ботинки, а мама стоит в дверях и улыбается. Ни капельки не сердится. Вот какая бабушка волшебница, даже маму может заколдовать.
— Бабушка, — шепчет Егор, — сделай так, чтобы и мама знала, что такое счастье.
— Это очень трудно, но попробуем, — соглашается она.
Егор играет в углу тихо-тихо, чтобы никому не мешать. Мама в другой комнате проверяет тетради. Папа досматривает свой любимый футбол. А бабушка на кухне готовит чай.
— Ну, — говорит бабушка, — прошу к столу. Только что испеченное печенье источает нежный аромат. Мамин любимый розовый молочник доверху налит желтыми сливками.
— Какой вкусный чай! — улыбнулся папа.
— Какое счастье всем вместе пить чай! — тихо сказала мама.
Егор и бабушка молча переглянулись, потому что давно понимают друг друга без слов.
Рис. Е. ФЛЕРОВОЙ.


ПОЭТИЧЕСКИЙ КЛУБ

«Очень бы хотелось мне, чтобы в одном из выпусков «Поэтического клуба» выступила Светлана Мекшен, — пишет в редакцию А. И. Цветова из поселка Лиственичное на Байкале. — Если можно, расскажите, какие книги вышли у поэтессы в последнее время. Наведаюсь за ними в библиотеку».
Мы позвонили в Липецк. Рассказали Светлане Васильевне о письмах А. И. Цветовой и других читательниц.
— В последние два года у меня вышло несколько новых книг, — сказала поэтесса. — Наиболее удачные, на мой взгляд, — «Первое декабря», сборник, выпущенный «Советским писателем», и «Заботы земные» — вышедший в издательстве «Современник»... Эти книги вобрали в себя впечатления от многочисленных поездок по стране, размышления о сегодняшнем дне, о заботах женщины — слабой и ранимой, как и во все времена, но и, как никогда прежде, сильной, самостоятельной в выборе жизненного пути, судьбы, любви своей... Об этом и новые стихи.

СВЕТЛАНА МЕКШЕН

ЧИТАЯ ГАЗЕТЫ
Там — взорвали. Там — убили. Там — сожгли.
Там — воюют. Там — сражаются. Там — борются.
...Мама просит: «Брось газеты... Подожди...
Мне сегодня что-то очень нездоровится».
Мать страдает.
Будет все переживать.
Сокрушаясь, бога вспомнит, хоть безбожница.
...Ну зачем ей близко к сердцу принимать
и о том, что «где-то там», весь день тревожиться.
Только кто ж заплачет горше, чем она,
погибавшая, родных похоронившая?
Боль на всех материках всегда одна —
не чужая, не прошедшая, не бывшая.
Каждый взрыв и каждый выстрел «где-то там»,
каждый столб огня, что к небу поднимается,
снова хлещет по ее больным годам,
на ее земле и в доме отзывается.
Не заснет. Глаза вчерашнего темней.
И моя душа — как в раскаленном кратере.
...Нет в политике политиков верней,
чем за целый мир страдающие матери.
***
В КРУГУ ФРОНТОВИКОВ
Так хорошо в ненастный вечер
всем сердцем ощутить уют
там, где не произносят речи,
а просто разговор ведут.
И ты к рассказам этим вечным —
не для того, чтоб вызвать спор, —
добавишь вовремя словечко,
как бросишь щепочку в костер.
Но вот минута — и сомкнётся
с тобой единой связи нить.
И память заревом взовьется,
чтоб все сначала повторить.
И упустить не смея слова,
подавшего вниманью знак,
так непридуманно знакомо
к тебе дойдет: «А было — так...»
И ты поймешь: со всем, что было,
ты как бы тоже наравне —
ребенок, выращенный тылом,
дитя, рожденное в войне.
Победой каждой подтверждалось
тогда значение твое.
И эта связь не оборвалась,
пока связной держал ее.
По этой связи многожильной
тебе определять теперь
всю меру силы и бессилья,
находок цену и потерь.
***
Перемерзает дыхание рек,
дерево стонет, цветок увядает...
Слышу, в себя эти муки вбирает
сентиментальный один человек.
Что ему древней природы закон,
дух обновленья, стихийные страсти?
В этом меж тьмою и светом контрасте
только добру подчиняется он.
В жестокосердый, расчетливый век,
где заседатель вражду оправдает,
вы лишь вздохнете, а он зарыдает,
сентиментальный один человек.
Может, из клеточки плоти людской
вырастет в колбе живое созданье...
Но разве выведешь в колбе страданье,
душу, что в осень зайдется тоской?
Будет биолог хихикать в кулак,
будет психолог соваться с гипнозом...
Только б не вышло по ихним прогнозам,
что излечим от чудачеств чудак.
***
На сторону мою тишком
глядит, не греет солнышко.
Все было будто бы смешком,
да обернулось горюшком.
Зиме уж в пору холодить,
жилье теплом обкрадывать...
Начну на станцию ходить,
начну тебя выглядывать.
Хоть на минуточку одну
рукою руку тронуть бы,
а там — хоть головой ко дну! —
чтоб лишь круги по проруби.
Но станция глядит во тьму —
ни голоса, ни поезда.
И нету дела никому,
как за тебя мне боязно.

Рис. Ю. КАРПОВОЙ.


КОММУНИСТ И ЕГО ДЕЛО

ЗАНИМАТЬСЯ ЛЮДЬМИ


Местный уроженец, замечательный латышский писатель Андрей Упит назвал эти места — «земля зеленая». И произошла на этой земле история, чрезвычайно характерная для сегодняшней жизни в Стучкинском районе, — для любого из здешних хозяйств. В ней, кстати, отразилась и частичка того важного дела, которому посвятила себя Леонора Станиславовна Тукане, секретарь райкома партии.
Итак, два колхоза — сильный и средний. Председатель первого изо всех сил стремился расширить производство, укрепить материальную базу хозяйства, развернуть жилищное строительство. Председатель второго делал то же, но еще очень много занимался школой. Специалисты хозяйства «вели» каждый свой класс и соревновались, кто лучше справится с обязанностями наставника. Председатель знал всех учеников не хуже, чем директор школы, а чтобы увлечь их работой в животноводстве, даже завел в колхозе конеферму, где работают сами ребята. Они же — главные участники конноспортивных соревнований, которые проводятся каждый год и где нередко девочки оказываются впереди мальчишек. Здесь воспитывает молодежь не только школа, но и весь коллектив. И воспитывает не просто юношей и девушек — будущих колхозников.
60 процентов выпускников этой школы остаются жить в деревне — им здесь интересно. В результате вот что получилось: в первом колхозе уже начинает ощущаться нехватка людей, особенно молодых, и из передового он превращается в средний. Второй же стал одним из самых сильных в районе.
Вывод, который подтверждает и позиции секретаря Л. Тукане: работа не даст должного эффекта, если она не рассчитана и на завтрашний день. И если в центре ее не стоит человек со всеми его разнообразными запросами. От его настроения, потребностей, нравственных установок зависит очень многое. Стало быть, именно здесь основная точка приложения сил всех тех, кто занят идеологической работой.
Сама эта работа порой неуловима, словно разлита во множестве усилий множества людей. Три тысячи человек ведут ее в Стучкинском районе — партийные работники, пропагандисты, лекторы, агитаторы, активисты женских советов и другие.
Человек становится центром их внимания еще до того, как родится. В Скривери и других селах и поселках клубы девушек готовят их к роли матерей, хозяек дома... В партийных организациях района есть сектор нравственного воспитания. Акцент — на воспитание не только в коллективе, но и в семье, в вопросах быта, отдыха, развития культуры, спорта и т.д.
За пять лет в районе сократилось число разводов на 16 процентов. В половине семей — по трое ребятишек. Никогда здесь не строили столько детских учреждений, как сейчас. Каждой «трудной» семье — особое внимание.
И, конечно, не случайно была выдвинута кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР директор школы в Плявинясе Эдите Яновна Купча, пропагандист, лектор, руководитель танцевального кружка в школе (это их, участников кружка, вы видите на снимке вместе с Леонорой Станиславовной). Прославилась школа и тем, что две ее бригады отлично работали минувшим летом на ферме колхоза «Селга».
Райком подметил, что молодежь стала теперь уезжать в город неохотно — и места учебы «придвинули» поближе. В г. Стучке открыто ПТУ № 1, где учат и строить, и трактор водить, и за садом ухаживать.
Райком торопит: надо скорее начинать подготовку операторов машинного доения на базе Вецбебрского совхоза-техникума.
Райком тревожится: РАПО недостаточно энергично заботится о внедрении в хозяйствах передовых приемов агротехники и организации труда, а ведь рядом «свой» научно-исследовательский институт.
Райком и его секретарь Л. С. Тукане интересуются динамикой социальной активности людей, опробуют систему обратной связи в идеологической работе, организуют социологические исследования. Эти исследования показали, например, что в колхозе «Валле» некоторые люди не знают, каковы результаты общего труда в хозяйстве, почему происходят те или иные служебные перемещения, почему один награжден, а другой наказан... Значит, больше внимания надо уделять гласности, шире привлекать людей к управлению делами хозяйства...
Идейная, нравственная ориентация людей зависит и от того, какова их духовная жизнь. В Стучкинском районе шесть музеев, и самый интересный из них — историко-художественный в Кокнесе. Каждый месяц экспозиции музея обновляются. Бывают здесь и органные концерты.
Магазин «Прометей» пестует пропагандистов книги.
В Нерете каждый год все жители выходят 9 Мая сажать деревья в парке Памяти...
Юноши тренируются в кружках ДОСААФ, готовясь к будущей воинской службе, и успешно защищают честь района в республиканских соревнованиях.
Повсюду в районе действуют клубы буквально для всех групп населения — от дошкольников до пенсионеров.
Во всем этом — усилия многих людей. Это и заведующая отделом пропаганды и агитации райкома партии Майя Удре, и председатель районного женсовета Регина Краузе, и председатель поселкового Совета в Нерете Талис Залитис, и директор школы в Кокнесе, он же пропагандист, он же знаменитый в районе лектор, Илмар Гайш. Всех не перечесть. Объединяет, направляет их усилия райком, а конкретно — Леонора Тукане. Один из коллег так говорил о ней: «Человек энергичный, симпатичный. А главное — умеет видеть проблему крупно. Не станет, как у нас говорят, волосы по одному считать». Другому нравится, что Леонора Станиславовна отстаивает то, что считает правильным: «Куда ее мягкость девается — спорит, доказывает».
Она — крестьянская дочь. Приехала сюда через полгода после того, как образовался район. Была сначала кооператором и уже потом, когда ее избрали секретарем райкома комсомола, окончила историко-философский факультет Латвийского университета. 30 ноября 1976 года стала секретарем райкома партии, а на другой день. 1 декабря, ей исполнилось 28 лет. Так что все, что сделано в районе, — штрихи ее биографии, а все, что не сделано, — ее планы.
В речи на внеочередном февральском (1984 г.) Пленуме ЦК КПСС Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ К. У. Черненко сказал: «Для партийных комитетов заниматься хозяйством — значит прежде всего заниматься людьми, ведущими хозяйство. Это надо помнить всегда».
Это всегда помнит Леонора Тукане.
Т. БЛАЖНОВА
Стучкинский район, Латвийская ССР.

1. О профессионально-техническом училище у райкома партии особая забота.
2. В книжном магазине «Прометей» (слева направо — Л. Тукане и директор магазина Н. Врублевская).
3. Колхоз «Селга»: секретарь партийной организации колхоза Янина Стучка (слева от Л. С. Тукане) и председатель исполкома сельского Совета Ария Янсоне.
4. В историко-художественном музее открывается новая выставка. Слева направо: художник-реставратор музея Улдис Бекерис, член Союза художников Латвийской ССР Лия Бумане, Леонора Тукане, директор музея Регина Паукште.
5. В плявиньской школе ко Дню выборов в Верховный Совет СССР танцевальный коллектив готовит большой концерт.
Фото Б. ЗАДВИЛЯ.

<- предыдущая страница следующая ->