скачать журнал

страница следующая ->

ISSN 0130-2574
КОСТЁР
4
АПРЕЛЬ 1988

КОСТЁР
4
АПРЕЛЬ
1988
Ежемесячный журнал ЦК ВЛКСМ Центрального Совета Всесоюзной пионерской организации им. В. И. Ленина Союза писателей СССР
Издается с 1936 года
© «Костер», 1988 г.

ЖУРНАЛ ПЕЧАТАЕТ:

Тем, кто будет строить
очерк Г. Черненко 1
Счастливая трудная зима
отрывки из повести В. Бахревского 4
Стихи твоих ровесников 9
Барабан 10
Дневник Маши Чебуриной 14
Стихи
Ескена Елубаева 17
Маленькая пролетарка
очерк А. Кубарева 18
Мальчик в красной рубашке
рассказ Н. Федорова 20
«Когда войны не будут люди знать »
стихи В. Берестова 25
Наш дом 26
Землетрясение
рассказ В. Вартан 28
Памятники отечества 30
Между «Эльфом» и «Сайгоном»
очерк С. Ивановой 33
Белая дача
очерк К. Васильева 37
Арчебек 39
Мальчик и тигр
сказка 40
Зеленые страницы 42
Веселый звонок 44
Морская газета 46

На обложке рисунок Н. Лямина


„Тем, кто будет... строить"

«Кондратюк занимает следующее место после Циолковского...»
Академик В. П. Глушко

До запуска первого искусственного спутника Земли оставалось еще более сорока лет, а Юрий Кондратюк видел космические полеты удивительно отчетливо, в деталях и поразительно точно предсказывал все этапы завоевания межпланетного пространства.
Кондратюка называли и называют гениальным инженером, а между тем инженерного диплома Юрий Васильевич не имел.
Он родился в украинском городе Полтаве 9 июня (по старому стилю) 1897 года. Еще в школьные годы стало ясно, что человек он необычный и талантливый. Когда сверстники Юрия постигали азы элементарной алгебры, он уже знал высшую математику. Когда в гимназии проходили начала физики, он читал серьезные книги по механике и термодинамике.
Забыв обо всем, часами сидел гимназист Кондратюк, что-то вычерчивая и рассчитывая.
Идей у Кондратюка было много. Он был изобретателем по природе, от рождения.
Юрий Васильевич сам рассказывал, что в жизни его произошел решительный поворот, когда старшеклассником он прочел фантастический роман немецкого писателя Бернгарда Келлермана «Туннель». Что стоят его изобретения? В романе шла речь о строительстве подводного туннеля, соединившего берега двух континентов — Америки и Европы.
«Впечатление от келлермановского «Туннеля», — вспоминал много лет спустя Юрий Васильевич, — было таково, что немедленно вслед за его прочтением я принялся обрабатывать, насколько позволяли мои силы, почти одновременно две темы: пробивка глубокой шахты для исследования недр Земли и утилизации теплоты ядра и полет за пределы Земли».
Тема о сверхглубокой шахте была вскоре оставлена, но вторая, космическая, захватила его на всю жизнь.
Закончив гимназию, Юрий Кондратюк уехал из Полтавы в Петроград. Шел 1916 год, продолжалась первая мировая война. Едва он успел поступить на механический факультет Петроградского политехнического института, как был уже призван на военную службу. В институте Кондратюк проучился всего два месяца.
Война империалистическая, Турецкий фронт, две революции, потом гражданская война. Казалось бы, тут не до исследований по космонавтике, но Юрий Васильевич упорно работал, используя каждую свободную минуту. Ни книг, ни технических справочников под рукой не было. Не было даже чернил и писчей бумаги. Писал карандашом в обычных школьных тетрадках.
О трудах Циолковского, Цандера, зарубежных ученых он тогда ничего не слыхал и разрабатывал теорию полета космической ракеты совершенно самостоятельно.
От чего зависит скорость ракеты? Как должен быть устроен космический снаряд? Как будет влиять сопротивление атмосферы на полет? Кем управлять межпланетным кораблем? Кондратюк старается ответить на все главные вопросы, предусмотреть все неожиданности и препятствия, которые могут повстречаться в космосе.
Первая рукопись — четыре тетради, сшитые вместе. Прошло два-три года, и появляется второй вариант работы. Юрий Васильевич дал ей замечательное название: «Тем, кто будет читать, чтобы строить». Он словно обращался к ученым, инженерам, рабочим, которым выпадет счастье практически осуществить смелый проект, первыми преодолеть земное тяготение.
Точным расчетом Кондратюк доказывает, что ракета, не сбрасывающая своих опорожненных топливных баков или не сжигающая их (Юрий Васильевич предлагал использовать в качестве горючего ставшие ненужными металлические части ракеты), вылететь за пределы тяготения Земли не сможет. Другими словами, космическая ракета должна быть многоступенчатой. Так четко и ясно об этом никто до него не сказал.
Но как, по какой траектории целесообразнее всего лететь в космическое пространство? Кондратюк тщательно исследует этот вопрос. Оказывается, совсем не безразлично, будет ли ракета подниматься вертикально или по дуге. Второй путь значительно выгоднее, здесь потребуется меньше топлива.
Определение этой наивыгоднейшей «кривой улета» было первым важным открытием Кондратюка. Вторым открытием стала теория промежуточных баз.
Более того, Юрий Васильевич предлагал создать на орбите вокруг Луны постоянную космическую базу. Автоматические грузовые ракеты доставляли бы сюда топливо и всевозможные грузы. Межпланетные корабли будут пришвартовываться к этой базе, наполнять свои баки топливом, запасаться всем необходимым и лететь дальше: к Марсу, Венере, Меркурию...
Он первым рассчитал, что именно окололунная промежуточная база (а не околоземная, как полагали другие ученые) — самая выгодная при межпланетных перелетах. «Базы, — писал Кондратюк, — вообще могли бы дать несравненно большую свободу действий».
Заглядывая в отдаленное будущее, Юрий Васильевич писал о том, что, быть может, удастся использовать для отдачи вместо раскаленных газов заряженные и разогнанные до колоссальной скорости (близкой к скорости света) частицы — катодные лучи, и предлагал схему такого электростатического ракетного двигателя.
Кондратюк не фантазирует. Рассуждения его — убедительны, расчеты — строги.
«Достигнув в 1917 году первых положительных результатов, — вспоминал Кондратюк, — и не подозревая в то время, что я не являюсь первым и единственным исследователем в этой области, я на некоторое время как бы «почил на лаврах» в ожидании возможности приступить к экспериментам».
Свои расчеты и записи он держал в глубокой тайне, наивно полагая, что достаточно опубликовать их, как может найтись богатый злоумышленник, который осуществит межпланетный полет во вред человечеству.
В 1918 году случайно в одном из старых номеров журнала «Нива» Кондратюк нашел заметку о ракете К. Э. Циолковского. Потом ему попались газетные заметки об исследованиях зарубежных ракетчиков. Кондратюк понял, что он отнюдь не одинок, что проблема космических полетов интересует и других ученых.
Кондратюку захотелось довести свою работу до уровня инженерного проекта, пусть еще не детализированного, но уже с конкретными цифрами, «осуществление которого вполне возможно».
Еще семь лет было отдано любимой теме. Когда работа уже подходила к концу, Юрию Васильевичу удалось, наконец, разыскать журнал «Вестник воздухоплавания» за 1911 год, те самые номера, в которых была опубликована знаменитая статья К. Э. Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Он читал ее и сожалел, что не попалась она ему лет на десять раньше: не пришлось бы открывать открытое. «В то же время, — вспоминал Кондратюк, — я с удовольствием увидел, что не только повторил предыдущее исследование, хотя и другими методами, но сделал также и новые важные вклады в теорию полета».
Летом 1925 года рукопись своего труда о межпланетных полетах он послал на отзыв ученику Н. Е. Жуковского, выдающемуся ученому Владимиру Петровичу Ветчинкину, который, Кондратюк это знал, тоже весьма интересовался ракетной техником. И вот долгожданный отзыв получен. Юрий Васильевич рассказывал, что высокая оценка известным ученым, профессором, исследований самоучки буквально ошеломила его. Ветчинкин советовал немного доработать рукопись, употребить общепринятые обозначения и напечатать труд в виде отдельной книги.
Кондратюк зарекомендовал себя как умелый и опытный механик-изобретатель. Его пригласили на работу в Западную Сибирь проектировать и строить элеваторы. Весной 1927 года Юрий Васильевич переезжает в Новосибирск.
Работает по-прежнему много. Уборщицы, приходившие в трест раньше всех, часто заставали Юрия Васильевича спящим на стульях. На укоры друзей он обычно отвечал:
— Понимаете, увлекся одной задачкой и не заметил даже, что ночь наступила. А будить квартирных хозяев неудобно как-то. Но я хорошо отдохнул и на стульях. Честное слово!
Вообще он был очень неприхотливым и щедрым человеком, бессребреником. Нередко заработанные деньги отдавал тем, кто, по его мнению, нуждался в них больше, чем он сам. Довольствовался малым. Жил в небольшой комнатке, которую снимал в деревянном домишке на тихой Нерчинской улице. Зимой ходил в недорогом черном тулупе (служившем ему также одеялом), а летом носил простую рабочую спецовку.
Долго не гас свет в окнах его комнаты: Кондратюк готовил к печати главный труд своей жизни — книгу о теории космических полетов. Она вышла в Новосибирске зимой 1929 года под названием «Завоевание межпланетных пространств» — тоненькая книжка в мягкой обложке. Историческая книжка!
О значении и месте ее среди других «космических» работ тех лет хорошо сказал в предисловии профессор Ветчинкин. «Предлагаемая книжка Ю. В. Кондратюка, — писал он, — несомненно, представляет наиболее полное исследование по межпланетным путешествиям из всех писавшихся в русской и иностранной литературе до последнего времени».
Он давал интереснейшую схему космического корабля с крылом и хвостовым оперением — космического планера. Для защиты корабля от сильного нагрева при возвращении на Землю Кондратюк предлагал «наглухо покрыть его черепицей из какого-нибудь вещества максимальной огнеупорности».
Он предсказывал, что при первом перелете, например, Земля — Луна, экипаж космического корабля будет состоять из трех человек, двое из которых опустятся на лунную поверхность. «Когда ранним мартовским утром 1968 года, — писал американский ученый Джон Xуболт, — с взволнованно бьющимся сердцем я следил на мысе Кеннеди за стартом ракеты, уносившей корабль «Аполлон-9» по направлению к Луне, я думал в этот момент о русском — Юрии Кондратюке, разработавшем ту самую трассу, по которой предстояло лететь трем нашим астронавтам...»
Поразительно, Кондратюк не ошибся даже в численности экипажа лунной экспедиции!
Одним из первых, кому Юрий Васильевич послал книгу, был Циолковский. Между ними завязалась переписка.
Великая Отечественная война застала Юрия Васильевича в Москве. При его знаниях и опыте в разработке сложных инженерных сооружений он мог остаться в столице, но Кондратюк рвался на фронт. «Мое место там, где должен быть каждый, кто способен держать в руках винтовку!» — говорил Юрий Васильевич.
Летом 1941 года он вместе с товарищами по работе вступил в коммунистический батальон дивизии народного ополчения Киевского района Москвы. Стал бойцом-связистом.
В начале октября на участок фронта, где занимала оборону дивизия Кондратюка, гитлеровцы обрушили мощный удар. Дивизия приняла бой. Однополчане Юрия Васильевича рассказывали, что в этом бою он под сильным огнем врага бросился устранять обрыв телефонной связи и был убит.
Юрий Васильевич Кондратюк погиб молодым, в возрасте сорока четырех лет. Сколько бы еще он мог сделать, создать, изобрести. Доживи Кондратюк до начала космической эры, он, наверное, стал бы активным участником завоевания межпланетных просторов. А он мечтал отправиться в полет на космической ракете своей конструкции.
Его именем названы улицы в Москве и Киеве. Имя Кондратюка носит один из кратеров на обратной стороне Луны.
Г. ЧЕРНЕНКО
Для рисунков посадочного планера и ветроэлектростанции использованы проекты Ю. В. Кондратюка.


СЧАСТЛИВАЯ ТРУДНАЯ ЗИМА
ОТРЫВОК ИЗ ПОВЕСТИ
В. БАХРЕВСКИЙ
Рисунок А. Ивашенцовой

Мы проводили в Ялте пароход, ушедший в далекие страны, и поехали в нашу Евпаторию.
Шел холодный осенний дождь. Море сделалось совсем никакое, словно его залили асфальтом. Горы и вовсе пропали. Серый туман висел так низко, что на шляпы садился.
— Оказывается, и Крым бывает тоскливым, — сказал я сыну, но запотевшее автобусное окошко все-таки протер.
Дорога сразу круто пошла вверх.
Самолет пробивает тучи, когда опускается, а мы их пробили, поднимаясь.
Пробили и очутились в какой-то древней небывалой стране. Вся она, от неба до моря, — была из червонного, дорогого и очень тяжелого золота.
И я увидел! Мы петляли среди овечьей отары. Это были овцы самого Полифема. Я все смотрел, где же он, одноглазый. И наверное бы увидел — дождь помешал.
— Нет! — сказал я сыну. — Крым и в непогоду Крым.
Только я сказал это, море, которое было далеко внизу, из никакого стало серебряным. И такой это был ясный, такой тихий свет, что даже сердце в груди затаилось.
— Посмотри! — шепнул Женя. — Видишь?
— Вижу.
Свету все прибывало. Горы засверкали, и мы то и дело теребили друг друга:
— Смотри! Да куда же ты смотришь?!
— Женя!
— Папа!
Мы даже обрадовались, когда дорога, одолев горы, пошла по селам, а потом уж и по Симферополю. Удивляться устали.
Автобус отдохнул на автостанции и побежал дальше: чудо-Крым остался позади.
Так я подумал. Про себя.
Дорога наша выкатила в степь.
Спокойные прямые линии косогоров поднимались над горизонтом. Торжественно стояли посреди земли и неба высокие стройные деревья.
И такое было на этих косогорах, и на этих равнинах, и на тоненьких ветвях этих одиноких деревьев спокойствие, так здесь было просторно, что невольно я вздохнул, а потом услышал, что и Женя вздохнул.
— Хорошая степь, — сказал он.
— Хорошая.
И никакой охоты не было сравнивать, что лучше: горы или степь. Так мы ехали, задумчиво глядя в окошко, где степь, расстилая ковер за ковром, вела нас к морю и привела.
Было уже темно, но наше море светилось. Без солнца, без луны, само светилось, а вместо звезд сверкал из вечернего сумрака огонь маяка.
НАШЕ МОРЕ
У морей и океанов тоже есть свой век. Каспийское море давно на пенсии. Отгородилось от морских дел пустынями, горами, полями, садами.
Ледовитый океан — юноша. То возьмется горы ледяные строить, а то крушит их, ломает: не понравились. Спит подолгу, как молодые спят, а проснется, раздвинет льды, улыбка хоть в кино снимай. Красавец!
Наше евпаторийское море — пестун. У медведей это те мишки, которые за медвежатами приглядывают.
Оно у нас ласковое, теплое. Уж издали зовет, сияет — скорее, скорее! Заждалось! Давайте-ка поиграем в нырялки, брызгалки, бултыхалки!
Дети обмирают по нашему морю. Но море поиграет-поиграет, а потом шлеп малышу, шлеп! А ну, ступай на песочек, погрейся! А ну, неслух! Слышишь, мама зовет!
ГОРЧИЦА
От цветущего золотого поля шел густой медовый дух, словно из улья достали полные соты. Да и само поле было как улей. Гудело радостно, дружно, басом.
Цвела горчица.
ЧУДО НЕБЕСНОЕ
Среди тихих гор в синем небе — белоснежные купола.
Здесь день-деньской и ночь напролет смотрят на небо звездочеты. Называют их теперь астрономами. Может, потому, что они уже не звезды считают, а галактики.
Выйдите из дома в безлунную ясную ночь. Это звезды нашей Галактики горят над нами. Это наш звездный дом.
Вон сколько у нас домов-то, оказывается! Тот, где папа и мама, — один. А второй — Земля. А третий — солнышко с планетами: солнечная система. Солнце — дает жизнь. Земля — жизнь питает, мама с папой — любят нас. А четвертый дом — Галактика. Но таких галактик великое множество — как звезд! Вот и смотрят на них астрономы, тайны выведывают, разгадывают. Галактики тоже не вразброс, не сами по себе — они пятый наш дом: Вселенная.
Прочитали вы и подумали: ну, хорошо, на звезды, конечно, надо ночью смотреть, а что же днем-то увидишь?
Днем крымские астрономы смотрят на Солнце. Такие телескопы тоже есть. Дали и мне разочек глянуть.
Смотрю — вон оно, солнышко, хоть рукой потрогай! А уж неспокойное-то! Вихрь кольца вьет, а вокруг диска фонтанчики. Будто каша до того раскипелась, что всплескивает.
На другой день я опять попросил на Солнце поглядеть. Времени было побольше. Смотрю и не могу наглядеться. Про кашу позабыл.
Вихрь — только замерший! И всплески, они по-ученому называются протуберанцами, тоже не шелохнутся. Да это ведь — яблони! И яблочки уже поспели! Вот уж наливные-то, вот уж золотые. Одним словом — чудо небесное.
ТАРХАНКУТ
За зиму Тарханкут отвыкает от людей. Все здесь дико, сурово и прекрасно.
Стены бухты отвесные, гладкие. Небо начинается сразу за травянистыми степными кочками. Тут рассеянным быть нельзя, небо вот оно, а сине-зеленая бездна моря так далеко внизу, что голова кружится. Бухта для Одиссея.
Слева от бухты нагромождение черных скал и камней. Словно чудище какое-то в ярости разворотило каменное нутро земли. Ветер над морем гудит, волны ходят, покачивая белыми гривами. Расшибаются о скалы с присказкой: «А-аах!» Словно артельщики «бабу» забивают.
Стоишь на твердой земле, а под ногами — эхо. Море промыло потаенные гроты. Корабль можно спрятать под землей. Одиссеев, конечно.
Спустился ближе к морю. И вдруг попал в заповедник тишины. За каменными утесами каменная чаша. Налита морем. Таким светлым, словно снизу лампа горит. Ни волн, ни струй — умиротворение.
И вся эта чаша от поверхности до самого дна наполнена медузами. Крошечными — с пятачок и чуть побольше — с ладошку. Вода где-то внизу соединяется с морем и чуть-чуть покачивается, как люлька. Море малышей своих баюкает.
Замираю, чтоб услышать слова колыбельной, но сердце стучит, стучит. И я не слышу ни рева волн за крепкими утесами, ни тихой колыбельной.
Вода покачивается, медузы, как лампочки, вдруг начинают наливаться светом, ярче, ярче, и меркнут.
Над нами чайка. Летит на ветер грудью, прошибает его и кричит. То ли от напряжения, то ли от восторга. Я слышу в ее крике явственное человеческое слово: «Тархан-кууут!».
ЛОВ КЕФАЛИ
Ковыли и те не шелохнутся. Ни облачка, ни дуновения. Пахнет горячей полынью.
Степь. Небо. Море. И еще вечность. Народы приходили сюда и уходили, но оставались степь, небо, море.
Жарко. Море чуть пришлепывает волной о берег. И сверху, с кручи, оно похоже на спящего. Спит, а ресницы вздрагивают — сон снится.
На берегу сбитый из досок сарай. В море, метрах в ста, две вышки. На вышках — что-то похожее на шалаш сторожа с бахчи.
И сторож тоже есть.
А что он сторожит? Синие волны? Отраженные морем звезды?
И волны, и звезды, и еще кефаль.
Кефаль рыба умная. Впереди косяка идут самые опытные и глазастые лобаны. Чуть что, развернутся — и в море. Потому и на вышках рыбаки сидят самые терпеливые, самые зоркие. Они-то и закрывают кошель невода, который до поры до времени опушен ко дну.
Лов этот придумал, может, сам хитроумный Одиссей.
Вышки стоят на путях кефали. Она веками не меняет свои дороги из глубин моря в лиманы и заливы, где много корма.
Кефаль рыба красивая. Чешуя на ней горит голубым серебром.
В сарае дремлют рыбаки. Лодка у них наготове, и сами они хоть и посапывают, но слышат всякий звук.
Они ждут призывного:
— Иса-а-а!
Так закричит с вышки сторож, захлопывая кошель невода.
Никто уже не знает, почему надо кричать «Иса» и что означает это слово. Но так кричали деды и деды дедов. Значит, так надо. Деды знали, что делали.
— Иса-а! — раздается с вышки.
И сразу ветер. Может, оттого, что так быстры рыбаки, весла посвистывают, уключины поскрипывают, и вот уже хлопнуло, взрыднуло море, отдавая дань людям.
Сверкнул голубым, светлым, как жар, полный рыбы притон невода.
Ловись, рыбка, большая да маленькая! Ловись, но плодись, чтоб и деткам хватило, и внукам, чтоб не было тебе переводу, серебряная красавица кефаль — рыбачья радость. Пусть и впредь летит над жаркой степью призывный, радостный, никому уже не понятный крик:
— Иса-а-а!
ЗИМНЕЕ МОРЕ
Серое небо, серебряно-серый тополь и море. Море серым не умеет быть. Оно тоже все притуманенное, но зеленое. Зелень эта тихая-тихая, ушедшая вся на дно. Со дна и посвечивает. Нежно, грустно. Словно сказку говорит. О весне.
СЧАСТЛИВАЯ ТРУДНАЯ ЗИМА
В декабре в Крыму цветут розы. В иное утро проснешься — за окном бело: зима. «Ах, бедные! — подумаешь о розах. — Розы вянут от мороза!» Но зимы хватает до обеда. Подует ветер с моря — небо заголубеет, теплынь — весна да и только!
Случаются, однако, и в Крыму студеные зимы. Морозы друг перед дружкой возьмутся теплое море замораживать, да где им! А вот лиманы льдом заковать у них силы хватает. Тогда беда! Птицам беда. Птицам не холод страшен — бескормица, кормят их лиманы.
Зимуют в лиманах утки всякие-превсякие: кряквы, лысухи, нырки, чомги красавицы и кулички тут, бакланы, лебеди...
Лебедей в лиманах многие тысячи. Посмотришь издали — голубая вода и белое облако над голубым, лебединое.
И вот редеть стало облако. Люди, как могли, помогали — корм на вертолетах привозили. Но зимы не убывало. И тогда птицы сами прилетели к людям.
Стало в нашем евпаторийском море тесно. Возле берегов словно уткоферма. Только птица вся разномастная. Лебеди тоже прилетели.
Обрадовались евпаторийцы переселенцам. На улице у всех разговор об одном:
— Птиц идете кормить?
— Да ведь трудно им.
— Трудно. Мы поутру сбегали, до работы. Теперь уж на ночь глядя сходим.
Вот когда можно было всласть насмотреться на прекрасных лебедей. Какая же удивительная это птица! Подошли мы к морю. А море все в ледяном крошеве. Крошево густое, как разбрякшая рисовая каша. Лебедь и лебедушка оказались перед нами. Бросаем хлеб и ему, и ей. Лебедушка ест жадно, за кусками и шею тянет, и по крошеву ползет. А лебедь не шелохнется. Под самую грудь ему бросали кусочки — поведет головой, словно показывает лебедушке, где еще можно взять, и все. Только тогда сам хлеба отведал, когда его подруга насытилась. Ей ведь по весне лебедей выводить.
Ах, как ожил в те дни наш заснувший на зиму город! Разве это не событие — птицы доверились нам, людям, от которых всякий зверь бежит сломя голову.
Сны, и то всем хорошие снились, с полетами, с синим небом. От многих слышал.
Одни чайки были недовольны. Курортники их балуют. Вот они и завистничали. Бросишь утке кусочек, а чайка сверху налетит, лапами утку макнет в море — хвать хлеб, и в небо. Разбойницы!
БОКАЛЬСКАЯ КОСА
Бокальская коса уходит в море километра на три. Шириною коса где шагов в сорок, а где в добрых две-три сотни. На широких местах своя жизнь. Тут озера, камыши, шумные птичьи деревни.
Бури выбрасывают на берег камку. Морскую траву, которая не горит. Когда-то ее собирали. Очищенная от песка и ракушек, высушенная, она шла на набивку матрасов.
Потом производство заглохло. Никому не нужная камка громоздится на побережье, похожая издали на старые крепостные валы. Сообразительные купальщики устраивают в камке гнезда и нежатся на солнце в затишье. Ветры тут бывают резкие, дуют по нескольку дней кряду.
Птицы, море, запах камки — и очень мало людей. В эти месяцы южный берег Крыма кипит от многолюдья. Там дворцы толпой у моря, кипарисы, огненные краски цветников, музыка, сияющие по ночам пароходы, вереницы автомобилей, иностранная речь — курорт.
А здесь — небо, птицы, море, и на всей косе ты один, как Робинзон Крузо.
Мы приехали на Бокальскую косу в полдень. Было безветренно, жарко. И вот ведь — сказка наяву: с одной стороны море бушевало, а с другой, в двадцати метрах всего, ни единой морщинки и вода ледяная. Купались в волнах. Волны были на удивление теплые.
Северный Крым.
Проходит лето, улетают птицы, а те, которые не улетают, умолкают, начинается долгая непогодь. Земля расползается от дождей или затвердевает, как камень, под сухими, обдирающими лицо ветрами.
Странное ты существо, человек! Гниющие водоросли, сыпучий песок, пронизывающие тело ветры, но в памяти остается другое. Одного хрустального дня хватает, чтобы добром поминать край.
МИЛЛИОНЕРЫ
Был я на поле миллионеров.
В Крыму мало своей воды. Тучи и в этом году загулялись за морем — за полгода с неба хоть бы капля упала.
А здесь поле, как изумруд горит на солнце зеленым огнем жизни.
На поле никого. А вот над полями — железные «птеродактили». От горизонта до горизонта похаживают, а с их тощих крыльев — проливной дождь льется. «Птеродактиль» этот на заводе сделан. Называется — поливная машина «Кубань».
Потому и миллионеры, что всегда здесь с хлебом.
Приехал на свиноферму, дали белый халат. Чистота! У каждой свиньи своя комната, а рядом комнатка. В комнатке под сильной теплой лампой поросята греются. Поспят-поспят и к маме бегут, молочка попить. Молочка попьют, и под лампу — в тепле спать да расти скорее.
Потому и миллионеры, что всегда с мясом.
Приехал в коровник, а там тоже людей мало. Одни машины стойла чистят, другие еду коровам подают... В комнате отдыха для доярок цветы, ковры, кресла. Как в санатории.
Потому и миллионеры, что всегда с молоком.
Поехали в сад. Вот они где, люди. Яблоки собирают, «симиренку». Эта всю зиму будет зеленая, сочная, ароматная.
Ящики огромные, стоят густо, полнехоньки!
Потому и миллионеры, что всегда с фруктами.
— А сколько же у вас миллионов? — спросил я у председателя колхоза.
— Да побольше ста будет, а если точно, на нынешний день,— сто тридцать два.
Вот откуда они — школа искусств, дворец спорта, картинная галерея, светомузыка над площадью... Как сказал поэт: «Землю попашут — попишут стихи».
ЕЩЕ ОДНО ЧУДО
Мы видели с Леной, как чайки небо в море носили. Солнцу пора было на покой, но и оно загляделось.
Чайки каруселью летали над самою кромкой земли и воды. От воды к небу, с неба к воде. Их белые хвостики, белые каемки крыльев, белая грудь были совершенно голубые. И такая эта голубизна была тоненькая, такая чуть-чуть, что светилась!
Стояли мы, озаренные чудом, и говорили друг другу:
— Ты видишь? Чайки голубые! Никогда такого не было.
Не было, да совершилось.
БАХЧИСАРАЙ
У каждого мальчика, попавшего сюда, глаза разбегаются от восторга. У девочек душа замирает. Вот они где, сады Черномора.
Скалы, каменные глыбы, каньоны, пещеры. Если хорошо поискать, можно найти каменный топор доисторического охотника.
Кельн средневековых отшельников, ханский дворец, следы минувшей войны...
Скалолазы штурмуют отвесные скалы. В небе орлы, в кудрявом и колючем можжевеловом лесу — дрозды, белки, удивительные синие жужелицы.
Куда ни посмотри — загадки и тайны времен. Как тут мальчишескому сердцу не запылать отвагой и надеждой.
А какие улочки! Все вверх, вверх, по кручам. А на самой круче три каменных исполина. У одного круглая голова, широкие плечи, рука вдоль тела, ладонь вытянута, другая рука согнута в локте, в камень ушла. Рядом с круглоголовым — царь древних волосатых людей. Лоб низкий, нос широкий, надбровные дуги выпирают, глаза запали. А на голове — круглая каменная тюбетейка. Такая же тюбетейка на макушке третьего исполина. Это — рыба-кит. Глаза круглые, поставлены близко. На закат смотрят.
Кто сотворил исполинов? Море?
Здесь когда-то бушевали волны. На вершинах окаменелые раковины, отпечатки моллюсков.
А может быть, ветер? Он зимою по ущельям летает с посвистом.
Но как знать, не приложил ли к этим исполинам свою руку человек в шкурах? А уж жертвенные костры наверняка здесь возносили к небу дразнящие аппетитные дымы.
Однажды мы приехали сюда в неласковую погоду. Шел дождь. Мы, конечно, огорчились ничего не увидим. Но, поогорчавшись, надели на себя всю одежду, какая была, и пошли по тропке. Тропа подняла нас над городом, над каменными исполинами.
Какие же мы были молодцы, что не испугались дождя!
Дождь трепало ветром, как полотнище. Мы жмурились, горбились да и замерли вдруг! Над ущельем, как драгоценный мост, сверкала радуга. И не только мы поражены были чудом. Дождь и тот замер на лету. Да так и не упал больше на землю, околдованный.
Ночью посреди синего-синего неба сверкала полная безупречная луна.
Под такой луной стыдно спать — столько красоты проглядишь. Но, находившись по мокрым, скользким горам, мы не долго противились сну.
Проснулись — виноватые... Но тотчас и позабыли о своей вине. Нас ожидало солнце и чудо. Все ущелье вспенилось благоуханными цветами. После дождя, после лунной ночи, в ласковом тепле утра — сирень зацвела от края и до края. И ущелья уже не видно было — все цветы, цветы и пение ликующих птиц.
— Потому и Бахчисарай, — сделали мы открытие.
И, уезжая, все повторяли это чудесное слово: «Бахчисарай». И улыбались. И про себя, и друг другу, словно были связаны прекрасной тайной.
ПАРУС
Под Керчью есть памятник. Огромный бетонный парус над морем. Место здесь высокое.
Слева неподалеку — развороченные немецкие доты. Еще чуть дальше — остатки священного алтаря древнегреческого города Нимфеи.
Сколько людей здесь были счастливы! Одно море над головой, благоуханное, прогретое солнцем, настоянное на степных травах, другое — по всему горизонту, синее, радостное, рыбное.
Потому и шли сюда когортами, ордами, бронированными дивизиями, чтоб отнять эту землю, это море, это небо.
Последними пришельцами были фашисты. Вот она — память о них: развороченный бетон, ржавые прутья железа.
Парус — в честь наших героев. Они штурмовали эту гору. Гора извергала огонь и смерть. И многие, многие пали, не дойдя до вершины. Дошли другие. Добыли покой прекрасной земле.
Тишина.
Море, степь, небо, люди, занятые работой.
Мир.


Стихи твоих ровесников

Первый космонавт

И вот настал тот миг,
Когда возник
Первый в мире звездолет
И человек отправился в полет,
Чтобы узнать красоту Вселенной
И нашей планеты необыкновенной.
Он сказал: «Надо землю беречь,
От войн ее стеречь,
Ведь она так мала,
Наша планета — Земля».
Аня Жабина,
Тула

МОРЕ

Море плещется волной,
Подгоняет корабли.
Море, море, ты постой,
Ты с собой меня возьми!
Быть хочу я капитаном.
В разных странах побывать,
Любоваться океаном
И свой дом не забывать.
Алена Беспалова,
село Киевское, Краснодарский край

СОЛНЫШКО

Солнышко, солнышко,
рано ты встаешь,
до нашего окошка
лучами достаешь.
Солнышко, солнышко,
всходи поскорей,
замерзла я немножко,
а ты меня согрей!
Лиля Дементьева,
Черкассы

ПРО ЧУДАКА

А я смотреть люблю, как самолеты
Взлетают с ревом в океан небес.
А я люблю смотреть, как кто-то
Вдруг просто так уходит в лес.
Быть может, мне и не поверят:
«Чудак! Какая ерунда!»
А я люблю, люблю я людям верить.
Чудак? Да жизнь — не жизнь без чудака!
Ведь кроме планов, знаний и труда,
Нужна еще и шутка иногда.
Инна Саракчук,
Ленинград

Рисунок Н. Куликовой


БАРАБАН № 4
Журнал юнкоров печатает твои заметки, стихи, рисунки.

ТРИ письма о несамостоятельности
Письмо первое. О тех, кто и не пытается быть самостоятельными.
Если бы я жил в Пятигорске, обязательно был бы в отряде «Пламя», рассказ о котором вы печатали. А в своем классе я не знаю, как действовать.
Вот идет у нас сбор или классный час. Разницы никакой: и то и другое проводит классный руководитель, Татьяна Евгеньевна. Она и пионерские поручения распределяет, и решает, что делать отряду. А ребята болтают между собой, и нет им дела ни до чего. Думаю, это потому, что ребятам ничего не доверяют. А можно ли спорить с учителем? Отряд «Пламя» на это отважился. Но ведь это отряд!
Дима Куравлев,
7 класс,
Москва

Письмо второе. О тех, кто не умеет быть самостоятельными.
Ура! Я больше не ПСО (председатель совета отряда)! Когда я была ПСО, то была во всем виновата. Сбор отряда вела я. Классный руководитель садилась на заднюю парту и писала что-нибудь, не слушая меня. Ребята тоже не слушали. Это был четвертый класс, мы только учились проводить сборы. Нас ругали за плохую дисциплину. А откуда она будет хорошей, если ребятам не интересно?
Получается так: на сборе хозяева мы, а что и как делать, не знаем. Но зато на классном часе нас только и воспитывают: сидите тихо, не перебивайте! Слушайте! А ведь трудно молчать, когда хочешь сказать! А если б мы не молчали, то Беликов был бы пионером, а Земница не остался бы на второй год.
Лена Губина,
5 класс,
г. Арсеньев

Письмо третье. О тех, кто уже не хочет самостоятельности.
К седьмому классу мы забыли, что мы отряд. Отсидим уроки и бегом домой! Что-нибудь сделать для школы? Или просто вместе посидеть, поговорить, подумать, как мы живем? На это у нас времени не хватает. У каждого — свои дела.
Когда-то наш отряд был совсем другим. А теперь — равнодушие. На все попытки серьезно поговорить — одни смешки.
Какими же мы войдем в жизнь?
Наташа Путичева,
7 класс,
г. Андропов

А мы сами
С братом Виталиком и ребятами из нашего отряда починили и покрасили все самолеты, качели, песочницы, столики и лавочки во дворах квартала. Гвозди, краску и кисти мы выпросили в ЖЭКе. Работали целую неделю. Мы довольны, и малыши рады.
Андрей Левчук,
5 класс, школа № 11,
Умань

Почти каждый день я прихожу с ребятами к старушке Анне Сергеевне. У нее никого нет: три сына погибли на фронте. Мы помогаем ей по дому, а она рассказывает нам про войну. Недавно ей исполнилось 80 лет, и мы испекли ей торт «Наполеон». Анна Сергеевна его очень любит, но сделать уже не может.
Ира Хендо,
6 класс, школа № 6,
Ковров

Учитель
У нас была учительница — Нина Владимировна Бобарева. Мы долго не знали, что Нина Владимировна покупает на свои деньги книги и пересылает их в детский дом.
Сейчас наша учительница работает в сиротском интернате, и теперь мы пересылаем этим ребятам книги. Они живут без родителей, пусть наши книги отвлекут их от горестных раздумий.
Наташа Турлаева.
7 класс,
Шостка

"Барабан" бьет тревогу!
У нас в школе буфет работает только до 15 часов, а занятия кончаются в семь вечера. Приходится голодать. Из дома не всегда успеваешь что-нибудь взять. На пятом-шестом уроке начинает болеть голова, а медпункт тоже не работает.
Дима Варшавский,
5-б класс, школа № 97.
Харьков

ФОТОконкурс

УКРОЩЕНИЕ МОТОРА Женя Агеев, Ленинград
ЗАХВАТ Игорь Пушкарев, Пермская обл.

страница следующая ->