<- предыдущая страница следующая ->

ПОБЕДИ СЕБЯ ВЧЕРАШНЕГО

Он спускался на лыжах с массива Уинсон в Антарктиде, Мак-Кинли в Северной Америке, Килиманджаро в Африке, Эвереста в Азии, Эльбруса в Европе... В его глаза не раз заглядывала смерть. Белая и холодная как снег и столько раз уже казавшаяся неотвратимой, как падение на крутом обледенелом склоне... Юихиро Миура, японский альпинист и горнолыжник, человек-легенда, знает цену риска.
Недавно вместе со своей семьей — тремя уже взрослыми детьми и 82-летним отцом — он побывал в нашей стране. Здесь Миура присоединил к коллекции покоренных вершин еще одну — Эльбрус.
— Меня порой называют суперменом, но это не так, — говорит Миура. — Я знаю, что такое страх. Боюсь нелепых, глупых случайностей, против которых бессилен. Но опасность всегда, испокон веков влекла человека. Однажды, совершая спуск с Фудзиямы, самой высокой горы Японии, я подумал о том, что на шаткой грани между жизнью и смертью человек стремится смотреть своей судьбе прямо в глаза. В эти моменты на грани возможного и невозможного удается по-настоящему, полной мерой оценить то, что все мы имеем: жизнь.
Отправной точкой становления своего характера, себя как человека он считает следующий эпизод. На международные соревнования по скоростному спуску в небольшой итальянский городок Миура приехал буквально за несколько часов до старта. Естественно, трассу толком опробовать не успел. Многие горнолыжники с удивлением и недоверием смотрели на него: нельзя пройти столь сложный маршрут «с листа».
Миура разогнался. Скорость была высока, и он не справился с ней на незнакомой трассе. Упал, кубарем полетел вниз. Небо и снег смешались в одну ослепительно-белую полосу, мелькавшую перед глазами.
«Кончено», — подумал Миура, увлекаемый силой тяготения и инерции. Неимоверным усилием воли все же заставил себя затормозить, подняться и продолжать спуск. Вновь упал.
Он падал трижды. И каждый раз, когда поднимался после падения, итальянский комментатор кричал в микрофон: «Смотрите, Миура еще жив».
Дело в конечном счете не в том, что тогда в Италии Юихиро Миура занял шестое место и установил своеобразный рекорд — скорости падения. И даже не в том, что он счастливо отделался лишь парой синяков. Именно в тот день, падая и вставая, вновь падая и вновь поднимаясь, Миура понял, что скоростью можно управлять. Просто не надо ее бояться. И еще надо уметь рисковать.
С тех пор он совершил множество спусков с самых различных вершин. В том числе — с Эвереста.
Профессиональные альпинисты смеялись над ним. Говорили: ты даже не доберешься туда, парень. Не выдержишь там, даже если туда тебя закинут на дирижабле. Там сильные ветры, там от одной высоты можно загнуться. Там сам пейзаж в своем безжизненном величии может свести с ума.
Миура начал готовиться к экспедиции.
По японскому обычаю лучшее время начать любое дело — полночь. Когда ясная луна выходила из-за туч и ее отражение начинало дрожать и дробиться в морских волнах, он покидал хижину на берегу моря, в которой поселился, и начинал многочасовую пробежку по вязкому и влажному песку. Он бежал до тех пор, пока луна не начинала бледнеть. Тогда он возвращался в хижину и засыпал глубоким тяжелым сном. Потом вставал и готовил себе немудреный — или, наоборот, мудреный — завтрак. Сырая картошка, перетертая с сыром, яйцом, водорослями и бананом. Чтобы было не так противно есть это месиво, Миура заправлял его соевым соусом и выпивал залпом. Он совсем отказался от мяса, чтобы его мышцы стали гибкими, как у обезьяны, которая раскачивается на дереве.
Шаг за шагом шел он по выбранному пути, все ближе подходя к заветной цели — седой вершине древней горы, которая ни днем, ни ночью не оставляла в покое его воображение. Он упрямо тренировал свое тело и свой дух, говоря себе: «Каждый день ты должен побеждать себя вчерашнего. И тогда ты одержишь победу над многими препятствиями, которые до сего дня казались непреодолимыми».
Ночь с 5 на 6 мая 1970 года Юихиро Миура провел на высоте более чем 8 тысяч метров — выше всех на земле. На такой высоте люди не спят — дремлют. Миура долго не мог задремать, смотрел в темноту, вспоминал свою жизнь и думал о том, что зря не взял с собой в горы кассету с записью своего любимого Второго концерта для фортепиано Рахманинова. Он выпил снотворного. Уже засыпая, думал о том, что воля его крепка, как камень, и мускулы его сильны. Человек не может подвести сам себя, думал он. Его могут подвести обстоятельства. Или техника, снаряжение — лыжи, парашют, с помощью которого Миура должен был в нужный момент затормозить. Он крепко верил в твердость своих рук, в зоркость своего глаза, в четкую работу сердца, в непреклонность своей воли. Он твердо знал, что не надо бояться смерти на верной и сознательно выбранной дороге. Пусть даже эта дорога не будет пройдена до конца. Гораздо больше надо бояться жизни, прожитой день за днем в лени, бездействии, праздности.
Через несколько минут после начала спуска, когда скорость была уже достаточно высока, он потянул за кольцо парашюта. Парашют раскрылся, но скорость не снижалась. Случилось то, чего больше всего боялся Миура: подвела техника. Ветер стелился по склону, и парашют болтался сзади, как тряпка. Миура повернул направо, чтобы сбавить скорость, никакого эффекта. Налево — то же самое. Он начал просто-напросто падать. Он не знал, сколько минут летел по ледяному склону. Он знал, что у него есть в запасе только один, один-единственный шанс выжить: попасть на полосу снега. Миура на всякий случай уже машинально подергал за кольцо парашюта — и смирился.
Полоса снега. Он начал тормозить.
— Никогда больше я так не любил жизнь, как тогда, когда ехал с Эвереста, — сказал мне Юихиро Миура.
— Я давно мечтал побывать в Советском Союзе, — рассказывает Миура. — Много читал о вашей стране. И вот, наконец, мечта моя осуществилась. Дирекция международных альплагерей Госкомспорта СССР предоставила мне возможность совершить экспедицию на Эльбрус. Я искренне благодарю за оказанную мне и моим товарищам помощь и поддержку со стороны советских альпинистов Дайниса Макаускаса и Алексея Москальцова. Восхождение на Эльбрус было не из легких. Нам не слишком повезло с погодой — дул сильный, временами почти штормовой ветер. Но Дайнис и Алексей — очень умелые, опытные альпинисты, они четко следовали маршруту, и рядом с ними все мы, члены японской команды, чувствовали себя уверенно, в безопасности. Я надеюсь, что еще не раз встречусь с советскими альпинистами, не раз совершу восхождение на Эльбрус.
Сейчас Юихиро Миуре 51 год. В списке покоренных им самых высоких вершин континентов земли осталась одна незаполненная графа — Аконкагуа в Южной Америке. После того, как и эта вершина покорится ему (хочется в это верить), он наконец успокоится и перестанет испытывать судьбу.
— Я являюсь директором спортивной школы в Саппоро, — говорит Миура. — Когда покину спорт, то обязательно всецело посвящу себя воспитанию детей. В наше время в Японии ребят очень много заставляют учиться, дают им такие огромные умственные нагрузки, что ребенок не может, у него просто нет времени голову поднять от учебников. Дети совсем не занимаются спортом, не знают природы, не понимают ее, не умеют разговаривать с ней. У себя в школе я мечтала совместить эти три понятия — науку, природу и спорт. Человек должен развиваться гармонически всесторонне, глубоко.
Оксана Полонская


ЭЛЕКТРОНИК
Раздел ведет кандидат физико-математических наук, доцент В. В. Лаптев

КОМПЬЮТЕР: ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
НЕМНОГО ИСТОРИИ
Люди учились считать, используя собственные пальцы. Когда этого оказалось недостаточно, возникли простейшие счетные приспособления. Большое распространение в древнем мире получил абак.
Абак — разлинованная столбцами дощечка или просто столбцы на песке с присвоенными им значениями разрядов чисел: разряд единиц, разряд десятков, сотен, тысяч и так далее. Числа обозначались набором камешков, раскладываемых по различным столбцам-разрядам. Добавляя или убирая из соответствующих столбцов то или иное количество камешков, можно было производить сложение или вычитание и даже умножение и деление как многократное сложение и вычитание.
Аналитическая машина XIX века.
Эта машина могла бы быть прообразом современного компьютера, если бы... когда-нибудь действовала. Ее называли аналитической машиной, а ее конструктором был английский математик XIX века Чарльз Бэббидж. Аналитическая машина должна была производить расчеты и печатать на бумаге их результаты, но никогда этого не делала. Техника того времени была не в состоянии воплотить идеи Бэббиджа. Зато сегодня они во многом реализовались в современных компьютерах.
КОМПЬЮТЕР СЕГОДНЯ
Компьютер — это слово английское. Современный электронный компьютер и электронно-вычислительная машина (ЭВМ) — одно и то же. Однако непосредственно вычисления — лишь малая часть того, что может делать компьютер. Вычисления для компьютера это скорее способ, которым он незаметно для нас пользуется при игре в шахматы, сочинении музыки или стихов, рисовании смешных человечков или черчении сложных схем.
Компьютер сегодня — это своего рода станок, но станок особый, обрабатывающий не дерево или металл, а информацию. Если станок для работы требует заготовку, то компьютер для того же должен получить от нас информацию, называемую данными, инструкции о том, что с этими данными делать (программу) и команду на начало работы. После этого он очень быстро сообщит нам о результатах обработки данных по программе.
Работа компьютера во многом похожа на мыслительную деятельность человека. Что делает человек, чтобы, например, к двум прибавить три?
Прежде всего он получает информацию об этих цифрах. Иначе, как он узнает, что они два и три, а не семь или пять. Цифры запоминаются в памяти. Туда же в память должна попасть и инструкция о правилах сложения. Ее в нашу память ввели на уроках арифметики в первом классе. О результате сложения мы можем сказать словами или написать его на бумаге.
Таким образом, у человека есть устройства для ввода и вывода информации. Есть они и у компьютера.
Это один из самых современных компьютеров. Внутри него с огромной скоростью осуществляется процесс обработки информации, поступающей с клавиатуры. Вводимые человеком с клавиатуры данные, программы, а также результаты обработки данных по программам выводятся на экран дисплея. Этот компьютер обрабатывает данные о комете Галлея, полученные с советской межпланетной автоматической станции «Вега».
Совмещенные с микрокалькулятором электронные часы на руке оператора ЭВМ — это тоже компьютер, но не универсальный, а строго специализированный. Он предназначен для повседневных математических расчетов, индикации времени и его различных наперед заданных моментов и интервалов.
А так выглядит другой маленький специализированный компьютер «Электроника СП», предназначенный для работы в качестве электронного словаря-переводчика. Достаточно ввести с клавиатуры слово на английском или, например, немецком языке и дать команду на перевод, как тут же индикатор электронного переводчика высветит его русское значение.
Специализированный микрокомпьютер спрятан и внутри электронных шахмат. Именно компьютер будет вашим партнером по игре в них, и именно ему вы проиграете, если ваша шахматная квалификация оценивается хуже, чем вторым, а то и первым разрядом.
Продолжение следует.


ПАМЯТЬ О СОРНЯКОВОЙ ПРЕРИИ

Англия, 1865 год. Навестим небольшой поселок Джерардз Кросс в окрестностях Лондона. Заглянем в книжную лавку. И посмотрим новые цветные литографии, недавно поступившие в продажу. Вот этот рисунок сразу привлекает внимание: на нем изображен красивый черный конь со всадником. На всаднике развевается широкий плащ, ноги вдеты в стремена... но где же его голова?!
Нам попалась иллюстрация к новому роману Майн Рида. Вряд ли нужно добавлять, что этим романом является знаменитый «Всадник без головы».
Литографию и саму книгу можно было приобрести в любом уголке Англии. Почему нас заинтересовал именно Джерардз Кросс? Вступив в разговор с хозяином лавки, мы бы узнали, что автор романа Майн Рид — это тот самый джентльмен, который построил в Джерардз Кросс свой загородный дом, нечто экзотическое, с внутренним двориком и фонтаном, с плоской крышей, обнесенной парапетом...
Не имеет смысла описывать здесь особенности данного сооружения. Его подробное описание сделано самим Майн Ридом — во «Всаднике без головы», в той главе, которая называется «Касадель-Корво». Каса-дель-Корво — дом на излучине — это имение техасского плантатора Пойндекстера, типичная для тех мест мексиканская асиенда.
Вот оно что! Среди краснокирпичных английских домиков, крытых черепицей, Майн Рид построил себе мексиканскую асиенду, свое Касадель-Корво. Среди аккуратно распаханных полей английского Бакингемшира он писал о бескрайних, свободных пространствах американской прерии...
...Путь Мориса и Луизы лежал через равнину, известную в Техасе как сорняковая прерия. Так окрестили ее первые поселенцы.
Мустангер Морис Джеральд спросил свою спутницу:
— Нравится ли вам здесь?
И Луиза Пойндекстер, дочь богатого плантатора, привыкшая к роскоши, ответила, что видит перед собой самое чудесное в мире: зеленую траву, цветы, деревья, и в этом краю ей хотелось бы жить и умереть.
Героиня книги высказала то, что было в мыслях у самого писателя: живя в цивилизованной, застроенной домами и заводами Англии, он помнит годы своей молодости, проведенные в Техасе и Луизиане, он тоскует по равнинам, которые, в отличие от пионеров — поселенцев, именует не сорняковой прерией, а райским садом, посаженным и выращенным самой природой.
Продолжив разговор с хозяином книжной лавки, мы узнаем такую неожиданную деталь: в английских и американских газетах за 1847 год был напечатан однажды некролог следующего содержания: «В Мексике при взятии Чапультепека был серьезно ранен и вскоре умер от ран Майн Рид. Это был человек, обладающий многими талантами, подающий большие надежды как писатель. Его лучшие произведения появлялись за подписью «Бедный школяр»...»
Человека считали убитым еще в 1847 году, в Америке, а теперь мы встречаем его здесь в Англии, в Джерардз Кросс, восемнадцать лет спустя! В чем дело?
За объяснениями обратимся к самому Майн Риду. В его воспоминаниях можно встретить описание того боя за Чапультепек: «На полдороге до бастиона я увидел, что на парапете сгрудились артиллеристы в темно-синей униформе с бордовой оторочкой, у каждого в руках был мушкет и, как мне показалось, все они целились в меня одного. Залп прозвучал как единый выстрел; я спасся от пуль, бросившись на землю. В следующий миг я снова был на ногах и устремился к бастиону; когда я карабкался по лестнице, ружейная пуля раздробила мне бедро, и я упал в ров...»
Газетные сообщения о смерти Майн Рида, вступившего добровольцем в американскую армию и воевавшего в чине капитана, оказались неверными. После ранения Майн Рид оставил службу. Но с тех пор он перестал подписывать свои статьи и стихи псевдонимом «Бедный школяр», и все его романы выходили за подписью капитана Майн Рида. Кстати, а почему «Школяр», да еще бедный? Томас Майн Рид родился в Ирландии, в семье священника. Родители определили сына в духовный колледж, мечтая сделать Томаса служителем церкви. Но в колледже Томас предпочитал теологии спортивные состязания и древние языки. Впоследствии он так писал о своем недолгом ученичестве: «Сухая теория, которой меня обучали, не имела применения в реальной жизни. Страстное желание путешествовать владело мной». И он — недоучившийся школяр — отправляется в Америку.
За свою жизнь Майн Рид побывал во многих местах. Но одно из них привлекло его сильнее, чем все остальные, — пустынная прерия Техаса. Воспоминания о ней согревали его в каменном Лондоне; эти воспоминания порой мучали: он жил так далеко от любимых мест! И свой лучший роман — «Всадник без головы» — Майн Рид написал именно о ней, о прерии, о ее травах и цветах, о ее людях.
Герои книги Морис Джеральд и Луиза Пойндекстер встретились в прерии и полюбили друг друга. Это вызвало ненависть отставного капитана Колхауна: он был уверен, что Луиза предназначена ему! Колхаун нанимает платного убийцу, чтобы тот покончил с ирландцем Морисом. Кроме этого, Кассий Колхаун натравливает на Мориса и Генри Пойндекстера, брата Луизы. Генри исчезает. Отряд из форта, отправившийся на поиски, сталкивается на лесной просеке с наездником, в фигуре которого что-то уродливое, жуткое... У всадника нет головы!
Читателю не терпится узнать, что будет дальше, но писатель вдруг прерывает повествование и, как будто загрустив и забыв о скачках, погоне, индейцах, снова обращается к прерии, оглядывается вокруг, дышит чистым воздухом, поднимает глаза к небу... И раздается признание — не от имени героев, а от первого лица, прямо от себя: «Я видел, как неграмотный зверолов, обычно не замечающий никакой красоты, останавливался посреди сорняковой прерии и, окруженный цветами, которые касались его груди, долго любовался чудесными венчиками, колышущимися на бесконечном пространстве, и сердце его становилось более отзывчивым».
В 1870 году старая рана дала знать о себе — капитан Майн Рид оказался в больнице. Он был в тяжелом состоянии. Друзья писателя получили срочные телеграммы: «Майн Рид умирает». Подготовились к погребению и кто-то даже написал некролог, уже второй в его жизни. Врач и две медсестры стояли над кроватью, на которой лежал в бреду, без сознания Майн Рид. Вдруг он приподнялся и воскликнул: «Сейчас же уберите отсюда этих двух ведьм, которые причитают над человеком, думая, что он умрет. Я не собираюсь умирать!»
Он прожил после этого еще тринадцать лет, работая над новыми книгами, разводя овец — скрещивая валлийскую породу с мексиканской, выращивая картофель — экспериментируя с мексиканскими сортами. Майн Рид умер 22 октября 1883 года — в Англии, вдали от Мексики, вдали от техасских прерий. В газетах появилось сообщение — увы, на этот раз писалась правда: Майн Рид ушел из жизни.
«Каждый школьник и каждый, кто был когда-то школьником, опечалится, узнав о смерти капитана Майн Рида. Разве можно забыть эти славные поездки по мексиканским равнинам! Мы неслись галопом, сидя на мустанге, — поездка на обыкновенной лошади была бы лишена привлекательности и романтики. Достаточно прочитать одни названия его книг, чтобы у вас забилось сердце».
Среди этих названий «Морской волчонок», «Юные охотники», «Вольные стрелки», «В дебрях Южной Африки», «Оцеола, вождь семинолов»... и, конечно, «Всадник без головы» — он выделяется из всего написанного Майн Ридом. И причина этого успеха, наверно, в том, что кроме удивительной фантазии в книге так много своего, личного, пережитого им самим.
На лондонском кладбище Кенсол Грин можно увидеть надгробие в виде необработанной мраморной глыбы. На мраморе вырезаны скрещенные перо и шпага. И строки из романа «Охотники за скальпами»:
«Это сорняковая прерия;
Ее назвали так по ошибке,
Она — райский сад».
К. ВАСИЛЬЕВ


КИНОКЛУБ

В ЗАМКЕ КАТО
Репортаж со съемочной площадки
Школьники из Лондона Николас Пиккард и Кристиан Бейл сыграли главные детские роли в новом советско-шведском фильме по сказке Астрид Линдгрен «Мио, мой Мио», который снимает на Центральной студии детских и юношеских фильмов режиссер Владимир Александрович Грамматиков.
Сторож открыл тяжелую дверь кинопавильона, и принц Мио вошел в замок рыцаря Като. На плечах Мио старый плащ. Но когда полы его разлетаются, можно увидеть блестящую серебристую ткань внутри. В замке никто не знает, что плащ Мио — волшебный. С его помощью принц может стать невидимым. Принц поднял глаза, и тонкие брови его сурово сдвинулись. Над зеркалами висит огромный портрет Като. Черный рыцарь стоит, опираясь обеими руками на свой тяжелый меч. Пронзительные глаза на бледном лице смотрят грозно и надменно. Като все боятся в волшебной стране. Все — кроме принца Мио. Принц пришел в замок, чтобы сразиться с ним.
Внезапно принц чихнул и широко открыл глаза. Над головой и вокруг плыли клубы дыма. Взрослых дым скрывал только до пояса, а Николаса-Мио — с головой. В дыму скользящей походкой появился и исчез пиротехник. А вместо пиротехника из дымной завесы появился каскадер. Каскадер учил Николаса владеть тяжелым мечом.
После съемки мы разговорились с юными актерами. Николасу Пиккарду десять лет. Он учится в специализированной театральной школе в Лондоне.
— Я бы не сказал, что учусь очень хорошо, — честно признается Николас. — Я знаю, у вас в школах оценки ставят в баллах — один, два, три, пять. А у нас по системе «а», «б», «ц». Преподаватели используют для оценок все буквы алфавита. Я получаю высшую оценку — «а» — по французскому, по математике, иногда по английскому. Если вообще ничего не соображаешь, можно получить и «зет». Кроме обычных предметов, у нас преподают речь, движение, танцы, фехтование. Может быть, эти занятия помогли мне пройти пробы на главную роль в советском фильме.
Кристиан Бейл на год старше Николаса. Ему одиннадцать. Он играет верного друга принца Мио — честного и благородного Юм-Юма.
- В Лондоне я учусь в актерской студии «Пайнфайл». В школе Николаса учиться немного легче. В нашу студию принимают только отличников. Надо, чтобы по всем предметам у тебя было «а». «Актер обязательно должен быть умным», — говорит руководитель нашей студии миссис Гейтс. В студии мы занимаемся по русской системе Станиславского, и я стараюсь использовать уроки. У нас с Николасом много друзей. Но самые главные — Сережа Спицын и Владимир Лузянин, которые снимаются вместе с нами. Мне бы очень хотелось, чтобы фильм, в котором мы снимаемся, понравился советским ребятам.

КУКОЛЬНИК И ЕГО КУКЛЫ
Каждое утро на Старом Арбате появляется худощавый элегантный человек. Свернув с Арбата в Старопесковский переулок, он исчезает за тяжелой деревянной дверью с табличкой: «Кукольное объединение».
Прижав носы к стеклу шкафа, его с нетерпением поджидают Крокодил Гена и Чебурашка, акробат Тибул и девочка Суок, Петя и Волк, самый маленький гном и лошадь, которая мечтала стать актрисой.
Кукольник включает свет и по очереди берет кукол на руки. Зовут его Олег Пантелеймонович Масаинов. Вот уже тридцать лет мастерит он кукол-актеров для фильмов студии «Союзмультфильм» и прекрасно знает, на что каждая из них способна. Что такое? Мюнхгаузен заболел! Барон лежит на игрушечной постели и усы его печально свесились до самого полу. Причина? Полное отсутствие приключений. Усмехнувшись, кукольник сажает печального Мюнхгаузена себе на плечо и отправляется в мастерскую.
Сегодня все в мастерской хлопочут вокруг короля из новой сказки «Подземный бал». Королю вылепили голову, вставили в туловище подвижные шарниры, так что его величество может крутить головой, сгибать руки и ноги и важно разгуливать по столу.
А пока Кукольник несет Мюнхгаузена в соседний павильон. Они попадают в настоящую пещеру. В очаге горит огонь. Здесь живут герои нового двухсерийного фильма «Кошка, которая гуляла сама по себе». В фильме появился современный мальчик, которому кошка рассказывает о доисторических временах, о Лесах и озерах, о зверях и птицах.
В степи недалеко от пещеры разгуливает лошадь. С потолка павильона спускается Ткань, на которой искусной рукой художника нарисованы холмы и дали дикой природы. Тонкая ткань слегка колеблется, свежий ветер с холмов треплет гриву лошади, волосы Кукольника, надувает рубашку Мюнхгаузена.
— Ура! — кричит Мюнхгаузен, размахивая руками. — Приключения продолжаются!

«СОЛНЫШКО» из Азова
Жили-были два гномика. Однажды у них сломались часы. Были они не простые, а волшебные и показывали не минуты и секунды, а времена года. Конечно, гномики больше всего любили солнышко. Во-первых, потому что оно теплое. А во-вторых, потому что так называется детская мультстудия Дворца пионеров города Азова, где гномиков нарисовали и сняли в кино.
Ребята из «Солнышка» считают, что в мультфильме можно рассказать буквально обо всем. В этом с ними абсолютно согласен руководитель студии Александр Васильевич Цибулин. Недавно студийцы сняли многосерийный фильм о приключениях первобытного человека «Приключения Чарли». Рисунки к этому фильму сделала Наташа Соколова. А Андрей Макарец нарисовал и снял фильм «Кто придумал колесо». Сегодня мы предлагаем вам посмотреть рисунки к мультфильму о гномах.

"Скворечник" и "Эхо"
В Варшаве состоялся IV фестиваль детских и юношеских любительских фильмов. Свои работы в Варшаву привезли юные кинолюбители из Венгрии, ГДР, Советского Союза, Чехословакии и Австрии. Первое место было присуждено советскому фильму «Скворечник» детской киностудии «Ромашка» Дворца культуры Сегежского целлюлозно-бумажного комбината. Второе место тоже у советской картины — «Эхо», которую снял пятнадцатилетний Валерий Афонин из рязанской народной киностудии «Волна». Об этих фильмах мы расскажем в ближайших выпусках клуба.
Выпуск подготовила И. ЕРЫКАЛОВА


ЗВУК СИРЕНЫ НАД МИРНЫМ ГОРОДОМ
Борис НИКОЛЬСКИЙ
Рисунки Б. Чупова
Так случилось, что один из самых первых своих рассказов я написал под впечатлением известий, приходивших в то время с Корейского полуострова — тогда, тридцать с лишним лет назад, там полыхала война. Войну эту развязал тогдашний диктатор Южной Кореи Ли Сын Ман и его заокеанские покровители. Народ Северной Кореи храбро сражался против агрессоров. Война шла очень тяжелая, беспощадная. Многие города и села Кореи лежали в развалинах, тысячи людей гибли под бомбами и снарядами.
В те годы я был еще совсем молодым человеком, студентом-второкурсником, и трагические события, сотрясавшие Корейский полуостров, волновали меня и моих товарищей. Мы жадно вчитывались в сообщения об упорных боях, которые вела Корейская Народная Армия, с тревогой и волнением вслушивались в голоса дикторов, читавших по радио последние известия. Вот тогда-то — если не ошибаюсь, всего за один вечер — я и написал рассказ. Хорошо помню, как это было, помню тот первый толчок, тот непосредственный повод, который побудил меня взяться за перо.
Я учился в Москве, но время от времени приезжал домой, в Ленинград, и в такие дни особенно любил вечерами бродить по городу. Однажды, поздней осенью тысяча девятьсот пятидесятого года, я шел по набережной Фонтанки. Дул сильный порывистый ветер, то и дело начинал моросить дождь. Я вышел к автобусной остановке, и, пока ждал автобуса, внимание мое привлекла газета, вывешенная тут же рядом, на стенде.
При неровном свете уличного фонаря на уже успевшем намокнуть газетном листе я увидел фотографию — на ней были изображены тела корейцев, которых настигла смерть: женщины, дети, старики... Изуродованные лица, сведенные последней судорогой руки... Конечно, я и раньше встречал в газетах подобные фотоснимки, но отчего-то именно эта фотография — которую я увидел на мокрой газетной бумаге, под дождем, при колеблющемся, словно бы тревожном свете фонаря — меня потрясла особенно.
Тогда, разумеется, я еще не знал, что мне, да и не только мне, а и всем людям Земли, еще предстоит в последующие годы с ужасом и содроганием вглядываться в десятки подобных же фотографий — только сняты они будут уже не на полях Кореи, а в деревнях Вьетнама, в городах Гренады, Ливии, Ливана... Сделанные в разных местах, в разное время, они будут свидетельствовать о том, что повадки американского империализма и его приспешников не меняются с годами, они остаются все теми же — бесчеловечными и жестокими.
А в тот дождливый, ветреный вечер я еще долго стоял, потрясенный, возле газеты и потом, вернувшись домой, попытался тут же на бумаге рассказать о своих переживаниях, о той боли, которой отдалась эта газетная фотография в моем сердце. Впрочем, настоящего рассказа у меня не получилось, скорее это был лишь черновик, набросок... Но тот вечер и испытанные мной чувства сострадания, гнева, горечи остались в моей памяти навсегда, на всю жизнь.
В те дни я не догадывался, не мог предположить, что пройдут многие годы и мне самому доведется побывать в Корейской Народно-Демократической Республике, доведется своими глазами увидеть и те места, где некогда шли бои, и новые высотные дома Пхеньяна, поднявшиеся там, где громоздились руины, и военно-демаркационную линию, которая рассекла страну на две части...
Дворец для народа
Когда меня спрашивают, что мне больше всего понравилось в Пхеньяне, что произвело самое яркое впечатление, я без колебаний отвечаю:
— Народный Дворец учебы. Об этом Дворце я услышал уже в самый первый день нашего пребывания в Пхеньяне. Мы катили на легковой машине из аэропорта к гостинице, путь наш пролегал по широкой и чистой центральной улице. И вот тогда-то наш гид-переводчик, студент университета, совсем еще молоденький симпатичный парнишка, в характере которого приветливость и дружелюбие соединялись с застенчивостью, торопливо проговорил, кивнув куда-то вправо:
— А вот это Народный Храм учебы. Сюда я хожу заниматься по воскресеньям.
Из окна машины я успел разглядеть изящное и одновременно величественное здание, обликом своим напоминавшее древнюю пагоду. Крытое голубой черепицей, огромное, оно тем не менее казалось удивительно легким, словно бы парящим невесомо в прозрачном воздухе.
— По-русски лучше будет сказать: Народный Дворец учебы, — поправил гид, для верности заглянув в путеводитель. По-видимому, он еще не очень уверенно владел русской разговорной речью и поначалу словно бы примеривался к каждому слову, прикидывал, каким лучше воспользоваться. Он явно волновался, опасаясь: вдруг мы его не поймем или поймем неверно. — Да, да, — повторил он, — так будет правильно: Народный Дворец учебы.
После обеда мы отправились в поездку по городу, и опять путь наш пролегал по центральной улице, и опять гид старательно выговорил:
— А это Народный Дворец учебы.
И потом, сколько бы мы ни проезжали мимо этого примечательного здания — а проезжали мимо него мы довольно часто, — он каждый раз не без гордости пояснял:
— А это Народный Дворец учебы. Я здесь занимаюсь по воскресеньям.
— Да, да, мы уже знаем, — отозвался я однажды.
— Правильно, правильно, знаете, — закивал он обрадованно.
Но в следующий раз, когда машина наша стремительно пробегала мимо Дворца, все-таки сказал снова:
— А это Народный Дворец учебы...
Может быть, он считал, что в моем возрасте люди уже начинают страдать забывчивостью?
А через день мы наконец посетили и сам Дворец. Внутри он оказался не менее впечатляющим, чем снаружи. Отделанные мрамором полы и стены, сверкающие люстры, бесшумно бегущие эскалаторы... И самое главное: библиотека, располагающая миллионами томов, огромные читальные залы, автоматическая доставка книг, аудитории, в которых каждый может прослушать и просмотреть нужную ему лекцию, записанную на видеомагнитофон, кабинеты для изучения иностранных языков, музыкальная фонотека с самой современной аппаратурой... Нам рассказали, что за день Дворец может принять двенадцать тысяч читателей и слушателей. А еще мы узнали, что построен этот Дворец был совсем недавно — в 1982 году и построен в поистине рекордный срок: за год и девять месяцев! Честное слово, здесь было чем восхититься!
Однако следующим утром, когда наша машина свернула на центральную улицу и знакомый силуэт Дворца возник впереди, гид вдруг сказал снова:
— А это Народный Дворец учебы, Я здесь... — И тут он словно бы слегка споткнулся, взглянул на меня с застенчивой, как бы извиняющейся улыбкой и все же закончил:
— ...занимаюсь по воскресеньям.
И вдруг мне показалось, я понял, в чем дело. Я вдруг понял, что ему, этому парнишке, просто доставляет удовольствие лишний раз обратить наше внимание на это замечательное создание рук человеческих. А еще он, сын крестьян, обыкновенных сельских кооператоров, конечно же, гордится тем, что ходит сюда, в этот Дворец, в этот Храм науки, что занимается здесь, и он не в силах лишний раз не поделиться с нами этой своей гордостью.
Что ж, теперь я мог и понять и разделить эту его гордость!
Окончание следует

<- предыдущая страница следующая ->