<- предыдущая страница следующая ->
МАКУШЕЧКА
Николай КОНЯЕВ
рассказ
Рисунок А. Борисенко
К Новому году заносило снегом поселок, и на огородах обгрызали яблони прибежавшие из леса зайцы, а иногда, особенно в снежные зимы, появлялись на задворках и волки... Мать тогда ругалась, если мы задерживались на улице, — возле баньки серели волчьи следы, величиной с наши ладошки.
Центр жизни незаметно перемещался в дом, в теплую глубину комнат.
Сюда и приносил отец елку. Обледеневшие ветки медленно оттаивали, и комнаты наполнялись запахом леса. Стоило только закрыть глаза, и казалось, что ты в лесу, не в том страшном, по-волчьи подкрадывающемся к задворкам домов, а в добром, наполненном птицами и зверятами, в просторном лесу, где хватает места для всех.
Этим лесным запахом и начинался праздник.
Можно было засесть за любимую книжку, можно было играть, но ни книжка, ни игра уже не могли отвлечь внимания от того главного, что происходило сейчас в комнате.
Над головой тяжело отдавались шаги ходившего по чердаку отца. Сыпались опилки. Отец искал на чердаке крестовину для елки.
К вечеру елка уже стояла в комнате, и мы ждали теперь, пока освободится мать, чтобы вместе с ней развесить игрушки.
Синеватые сумерки, расползаясь по сугробам, скрадывали пространство. Затекали они и в дом. В комнатах темнело, и словно бы больше делалась елка. Теперь она заполняла уже все пространство. Наконец зажигали свет, и мать, освободившись от хлопот, осторожно доставала с высокого черного шкафа картонную коробку...
Мать осторожно развертывала закутанные в вату игрушки, а мы — я, брат и сестра, сгрудившись вокруг стола, смотрели, как вспыхивают в ее руках праздничными блестками уже позабытые нами шарики и гирлянды.
Отец, казалось, не обращал внимания на нас, но и он, повозившись на кухне, тоже заходил в комнату.
— Ну что? — покашливая, спрашивал он. — Наряжаете?
— Счас начнем... — отвечала мать.
— Ну-ну... — говорил отец и, взяв газетку, присаживался на диван.
Игрушки вешали по очереди.
Мы принимали из рук матери сверкающие шары, домики, люстры и самовары и, стараясь не дышать, натягивали ниточки на растопыренные елочные лапки.
И всегда в мои руки попадали почему-то или бумажные звезды и лошадки, или груши и яблоки из папье-маше, а яркие, сверкающие шары из тонкого стекла развешивали брат и сестра.
Однако нимало не подозревая подвоха, я развешивал на нижних ветках небьющиеся игрушки и был вполне счастлив этим, пока не наступала очередь макушечки.
Это был сверкающий шар с часами, стрелки которых застыли без пяти минут двенадцать. Завершался шар длинной, усыпанной белым снегом пикой.
Эту макушечку и нужно было водрузить на специально подпиленную отцом верхушку елки.
Макушечка считалась у нас самой ценной игрушкой, и всегда мы упаковывали ее особенно тщательно, заворачивали в несколько слоев ваты, так что почти половину коробки занимала она.
Для того, чтобы водрузить макушечку, брат становился на стул, а я или сестра подавали ее. Но даже подержать макушечку в руках, отдать брату, а потом следить, как она поднимается на самый верх елки, и то было важно для нас и мы всегда спорили, кто будет подавать ее.
Брат, готовившийся к поступлению в педагогический институт, кажется, первым нашел решение этой задачи. Макушечку должен был подавать тот, кто лучше закончил четверть. Это предложение понравилось отцу... Только мне было грустно. Моя сестра жила в отличниках все годы и понятно, что по правилу, предложенному братом, мне никогда бы и не удалось заполучить макушечку в свои руки. И редко, когда украшение елки заканчивалось без слез. Брат-педагог был неумолим, но мать всегда, как бы незаметно, придвигала макушечку ко мне, чтобы и я мог ее потрогать.
Однако все это было не то, ведь это совсем другое — не тайком погладить макушечку, а открыто взять ее в руки и передать брату... Совсем, совсем не то... И — случайно ли? — мне снилась по ночам макушечка, сверкающая праздничными новогодними огнями.
Кажется, учился я уже в третьем классе... Брат приезжал на два дня и сразу после праздника возвратился в город. Десятого числа, в последний день каникул, мы разбирали елку вдвоем с матерью — сестра ушла к подружке.
Сверкающие игрушки исчезали в картонной коробке, елка пустела, обнажались пожелтевшие ветви. Когда мы распутывали ниточки, иголки осыпались с веток прямо на наши руки.
Осторожно мать сняла макушечку, и тут ее окликнул из кухни отец. Когда мать вышла, дыхание у меня перехватило. Наконец-то столько раз снившаяся по ночам макушечка лежала передо мною. Осторожно я взял ее в руки. Легким, почти невесомым был этот огромный шар с пикой-вершиной, с часами, остановившимися без пяти минут двенадцать.
Ярко сверкала макушечка, но — странно! — пустыми и эфемерными показались мне эти блестки. Праздник закончился, пожелтела и осыпалась иголками засохшая елка, а эта макушечка фальшиво весело отражала электрический свет, словно бы праздник еще предстоял. Стало грустно, и я торопливо засунул макушечку в коробку. Она ударилась о стеклянный шарик и, шурша, вывалился из нее кусочек стекла с циферблатом часов. Серебристая, зияющая, как тонкий ледок на реке, пустота открылась на месте стрелок, застывших перед Новым годом. Стало страшновато. Хотя макушечка для меня уже и стала какой-то чужой, но все равно — ее любили все. Я торопливо прикрыл макушечку слоем ваты и положил сверху стеклянные шарики.
Вернулась из кухни мать.
— Корова не спокойная чего-то... — пожаловалась она и, торопливо развязывая платок, подошла к столу.
— Убрал уже?
— Убрал...
— Вот и молодец! — мать вздохнула и закрыла коробку.
Прошло еще полчаса, и отец вытащил из комнаты засохшую елку. Он воткнул ее в сугроб на нашей помойке.
К весне иголки с нее совсем осыпались.
До самой весны помнил я о разбитой макушечке, а потом, когда с талым снегом пропала куда-то и елка, позабыл.
На следующий праздник мы наряжали елку вдвоем с сестрой. Брат приехать не смог, он не успел сдать какие-то зачеты, а мать была занята. Впрочем, мы подросли за этот год и сами прекрасно справлялись с этим делом.
Наконец мы добрались до макушечки.
— Ой! — сказала сестра, взяв ее в руки. — Поломалась...
Макушечка переливалась яркими праздничными блестками и только пустота, зияющая на месте циферблата, напоминала о том, что праздник, хотя он еще не начался, все равно когда-то закончится, а раз так, то стоит ли уж очень радоваться ему.
Смутно вдруг стало на душе. Зябким холодком шевельнулось что-то в груди.
— Да, — пытаясь скрыть свое состояние, равнодушно сказал я, — Поломалась...
— Жалко, — вздохнула сестра. — Такая красивая макушечка была.
— Жалко, — сказал и я.
Сестра подумала, потом полезла на стул.
— Ну и ничего! — сказала она оттуда. — Теперь же елка у нас в углу стоит. Вот мы и повернем макушечку циферблатом к стене. Смотри оттуда: не видно дырки?
— Не видно... — сказал я.
Сестра водрузила макушечку, слезла со стула и, отойдя к двери, оглянула елку.
— По-моему, так даже и красивее?
— Красивее... — кивнул я, но странно, какой-то пустой и холодной казалась переливающаяся праздничными блестками елка. Чего-то главного уже не хватало в ней.
И сам праздник тоже остался в памяти, словно он так и не наступил в том году, словно минутная стрелка с разбитого циферблата так и не дошла до заветной цифры...
ПОДАРОК
Рэй БРЭДБЕРИ
рассказ
Рисунок О. Филипенко
Завтра наступал Новый год, и уже по дороге на ракетодром мать и отец волновались. Для их сына это был первый полет в космос, первый раз в жизни он сядет в ракету, и им хотелось, чтобы все прошло самым лучшим образом. И поэтому, когда на таможне им не разрешили пронести в корабль приготовленный для него подарок, вес которого оказался на каких-то несколько унций больше допустимого, и маленькую елочку с очаровательными белыми свечами тоже пришлось оставить, они почувствовали, что лишились и своего праздника и своей любви.
Сын ждал их у выхода на посадку. Догоняя его после безрезультатных препирательств с чиновниками Межпланетной службы, мать и отец перешептывались.
— Что будем делать?
— Не знаю, не знаю. А что можно теперь сделать?
— Глупые правила!
— А ему так хотелось елочку!
Резко прозвучала сирена, и тесная людская толпа устремилась к ракете, улетающей на Марс. Отец и мать поднялись самыми последними, их маленький бледный сын шел между ними, молча.
— Что-нибудь придумаю, — сказал отец.
— Что? — не понял мальчик.
Ракета стартовала, их швырнуло стремительно в черное пространство.
Ракета летела, оставляя за собой огненный хвост, оставляя позади Землю, на которой шел последний день декабря 2052 года, направляясь к месту, где совсем не было времени, не было месяца, не было года, не было минут. Они проспали остаток первого полетного «дня». Около полуночи, если считать по земным часам, мальчик проснулся и сказал:
— Я хочу посмотреть в иллюминатор.
На корабле был всего один иллюминатор, над ними на следующей палубе, «окно» внушительных размеров с невероятно толстым стеклом.
— Еще рано, — откликнулся отец. — Я свожу тебя наверх чуть позже.
— Я хочу посмотреть, где мы и куда летим.
— Давай подождем. Потом поймешь, почему, — сказал отец.
Он уже давно лежал с открытыми глазами, ворочаясь с боку на бок, думая о брошенном подарке, и как быть с праздником, и как жаль, что елка с белыми свечами осталась на Земле. Наконец, всего лишь за пять минут до того, как проснулся сын, он встал, чувствуя, что придумал план. Теперь только требовалось осуществить его и путешествие станет по-настоящему радостным и интересным.
— Сын, — он сказал, — ровно через полчаса наступит Новый год.
Мать тихо ойкнула, напуганная тем, что он напомнил о празднике. Было бы лучше, если б мальчик как-нибудь забыл о нем, так ей хотелось.
Лицо мальчика вспыхнуло от волнения и губы задрожали.
— Я знаю, знаю. Вы мне подарите что-то, да? У меня будет елка? Вы обещали...
— Да, конечно, подарок, и елка, и даже больше, — сказал отец.
У матери дрогнул голос.
— Но...
— Честное слово, — сказал отец. — Даю честное слово. Всё, что обещали, и даже больше, намного больше. Ждите меня здесь. Я скоро вернусь.
Его не было минут двадцать. Он вернулся улыбаясь.
— Осталось недолго.
— Можно, я буду держать твои часы? — попросил мальчик, и ему вручили наручные часы, и он держал их, они тикали у него в пальцах, отсчитывая последние минуты дня и года, которые уносились в огне и безмолвии, и неощутимом движении.
— Он наступил! Новый год! Где мой подарок?
— Идем, — отец положил руку на плечо сына и повел его из каюты, по коридору, вверх по трапу, мать следовала за ними.
— Ничего не понимаю, — она повторила несколько раз.
— Скоро поймешь. Вот мы и пришли, — сказал отец.
Они остановились перед закрытой дверью большой каюты. Отец постучал телеграфным кодом — три раза и потом еще дважды.. Дверь открылась, а свет в каюте потух, в темноте перешептывались голоса.
— Входи, сын, — сказал отец.
— Там темно.
— Возьми меня за руку. Пойдем, мама.
Они перешагнули через порог, дверь закрылась, в комнате стояла полная темнота. А прямо перед ними неясно вырисовывался огромный стеклянный «глаз», иллюминатор, окно четырех футов в высоту и шести футов в ширину, через него они могли выглянуть в космос.
Мальчик затаил дыхание.
У него за спиной отец и мать тоже затаили дыхание, и в этот момент несколько голосов запели в темноте.
— С Новым годом, сын, — сказал отец.
Голоса в комнате пели такую старую, такую знакомую новогоднюю песню, и мальчик двинулся осторожно вперед, пока его лицо не прижалось к холодному стеклу иллюминатора. И он стоял долго там у окна, очень долго и смотрел в открытый космос, просто смотрел в глубокую ночь и на пылающие свечи, на десять миллиардов, на миллиард миллиардов пылающих белых, прекрасных свечей.
Перевод с английского Константина ВАСИЛЬЕВА
ТВОЙ СТАРШИЙ БРАТ КОМСОМОЛ
НАМ НИКОГДА НЕ БУДЕТ ШЕСТЬДЕСЯТ...
Второй «а» класс интерната № 7 торжествовал. В спальне шел бой местного значения. В воздухе порхали, хлопая синими крыльями, тетради. Изредка, как комета, пролетала из угла в угол пышная подушка.
Только один человек не разделял буйной радости класса — директор Валентина Максимовна. Она знала, что стихийное бедствие надо прекратить, но не знала, как. В это время с тихим скрипом приоткрылась дверь, и в щели появилась голова с копной кудрявых волос. Это был выпускник Борисов.
— Вот, в гости зашел.
— Володя, — обрадовалась ему директор. — Выручай! Во втором классе воспитатель заболела.
— Валентина Максимовна, с удовольствием.
Битва в спальне продолжалась с переменным успехом, и тут раздался осторожный стук в дверь.
— Кто там? — хором закричали ребята.
— Бармалей! — Дверь распахнулась и на пороге появился Володя, улыбаясь в приклеенную бороду.
— Ребята, да это же Вовка Борисов!
— А что ты нам сегодня расскажешь?
— Хотите знать, как строят корабли?
Срочно было объявлено перемирие, застелены кровати и собраны разлетевшиеся тапочки. Притихшие малыши расселись вокруг нового воспитателя.
Еще мальчишкой он мечтал работать на каком-нибудь крупном заводе. Делать своими руками станки или машины. Поэтому, закончив в интернате 10-й класс, подал документы в техническое училище № 14.
...Занятия в училище очень нравились Володе. А особенно полюбил он практику на судостроительном заводе. Громады будущих кораблей, многоэтажные, как небоскребы, стояли в доках. Такие большие, что с земли с трудом разглядишь человека на верхней палубе. Да еще весь корпус опутан таинственными проводами и разноцветными кабелями. Но после случая со вторым «а» все в жизни Володи изменилось.
Пока шел он в тот вечер от интерната к дому, даже покачивало от усталости. Но, вспоминая, как слушали его малыши, как весело с ним играли, Володя чувствовал какую-то легкость. Словно вот сейчас сможет он, легонько оттолкнувшись от асфальта, взлететь... Тогда он еще не понимал, что таким и бывает ощущение счастья.
Так и повелось с той поры. Днем Володя учился, а вечерами возился с ребятами. Уже и училище закончил с одними пятерками, и на заводе любимом работал, а все спешил в интернат. А когда уходил, знал, что весь второй «а» стоит у окон, провожая его глазами. Что было в этих глазах, он знал. Сам вырос без родителей. Надо было что-то решать. Или работа на судостроительном или... Скоро в седьмом интернате Ленинграда появился новый старший вожатый. Сейчас Борисов учится заочно в педагогическом институте. Даже на лето не расстается со своими ребятами, работает начальником лагеря труда и отдыха в совхозе «Скреблово». Здесь-то я с ним и познакомилась.
Высокий, подтянутый, в чистой рубашке и чуть полинялых джинсах встречает Володя мальчишек с работы.
Пока в столовой готовили ужин, я провела маленькую пресс-конференцию в 8-й бригаде. Вопрос один: каким должен быть идеальный вожатый?
— Сильным...
— Веселым...
— Смелым...
— Честным...
— Таким, как Володя, — подвел итог бригадир Леша Михайлов.
Давно уже сумерки белой ночи спустились на Задубье. Потянулся языками туман от реки. Погасли желтые квадратики окон спальных корпусов. Спит лагерь. Полночь. Но вот послышалось урчание машины — это везут девчат с вечерней дойки. В столовой за раздаточным окошком Володя. Все такой же веселый и энергичный, как утром. Не выдержала, спросила:
— Слушай, и как ты не устаешь?
— Сегодня какое число? — опять смеется Володя. — Двенадцатое? Так вот, я уже четыре дня, как в отпуске. Отдыхаю я так, понимаешь? Ведь нам никогда не будет 60, а лишь четыре раза по пятнадцать.
Н. КОЛЕСНИКОВА
Рисунок О. Сумкина
Войны хочет американское правительство, а не народ. Ракеты не способствуют миру. Мир — вот путь развития. Война разрушает.
Грегори Стром,
14 лет,
Беркли, штат Калифорния,
США
КАК МОТОРНАЯ ЛОДКА ПОБЫВАЛА В ШКОЛЕ
Уоллес ВОДСВОРТ
— Вот и приехали! Вот и приехали! — радовалась новая моторная лодка, покачиваясь на воде у пристани. Пока хозяин привязывал ее к столбу, она завела разговор с другими лодками, стоявшими у причала:
- Как поживаете? Меня зовут Стрелой. Так назвал меня мой хозяин за то, что я очень быстроходная и лечу по воде как стрела.
Другие лодки уставились на новенькую, с трудом соображая, что ответить. Она была такая нарядная, так сверкала свежей краской, тогда как большинство из них были старыми и обшарпанными. Да и не привыкли они вот так, сразу заводить беседу с незнакомыми.
А моторная лодка продолжала болтать, засыпая соседей вопросами:
— А правда ли, что это озеро — самое прекрасное во всей округе?.. А кто еще, кроме вас, швартуется у этой пристани?.. А устраивают ли у вас лодочные гонки?.. А много ли в вашем озере рыбы? Терпеть не могу, когда ловят эту мокрую рыбу и швыряют мне на дно...
Стрела все говорила и говорила, не давая соседям возможности вставить хотя бы слово. «Какая странная лодка! — удивлялись они. — Как много она болтает!» Но незнакомка уже начинала нравиться им, потому что была со всеми дружелюбна и держалась очень просто.
Скоро соседи привыкли к Стреле и постепенно стали отвечать на ее вопросы. Так что уже через несколько дней Стрела знала об этом озере почти столько же, сколько и все другие лодки. Да и не только об озере. Ее интересовало все: и как зовут ее соседей, и что за люди их хозяева, и кто живет в домах, разбросанных на берегу неподалеку от пристани.
Особый интерес вызвало у нее одно маленькое белое здание на противоположном берегу озера. Оно стояло на зеленой лужайке, которая спускалась к самой воде.
— Что это за прелестное белое здание? — спросила Стрела у своих соседей.
— Вон то? Да это школа, — ответила одна из лодок. — Обычная школа, куда дети ходят учиться чтению, письму и другим вещам, чтобы потом стать умными и образованными.
— Как интересно! — воскликнула Стрела. — Мне бы тоже хотелось пойти в школу. Ведь так приятно быть образованной, не правда ли? Конечно, для моторной лодки я уже знаю довольно много. Я знаю, например, что если к двум прибавить два, получится четыре и если два помножить на два, получится то же самое. Но вот его я никак не возьму в толк: почему это, когда к трем прибавляют три, получается шесть, а когда три помножают на три, шесть не получается? Может быть, побывав в школе, я смогла бы узнать, в чем тут дело?
Другие моторные лодки рассмеялись.
— Школы хороши для людей, — ответила одна из них. — Ну скажи, пожалуйста, зачем моторной лодке знать, сколько получится, если к двум прибавить два? Я, например, предпочитаю лежать на воде или время от времени путешествовать по озеру, вместо того чтобы забивать голову знанием бесполезных вещей.
— Да, но школа дает образование, — возразила Стрела. — Я не раз убеждалась, что моторной лодке не мешало бы иметь побольше мудрости.
— Это еще зачем? — проворчала большая, тупоносая моторная лодка. — Слава богу, у меня есть хозяин, пусть он и набирается мудрости. А нам, лодкам, она ни к чему.
— Возможно, ты и права, — согласилась Стрела. — Но все-таки как это было бы замечательно, если бы моторные лодки, как и дети, могли ходить в школу и узнавать о разных интересных вещах! Я уверена, что мне бы там очень понравилось.
Соседи продолжали смеяться над этой странной затеей, и Стрела в конце концов перестала говорить с ними об этом. Но всякий раз, как она издали смотрела на маленькое белое здание, у нее непременно появлялось желание отправиться в школу. А когда она проносилась мимо по сверкающему озеру и слышала голоса школьников во время перемены, желание это становилось все сильнее.
Конечно, было довольно-таки глупо думать моторной лодке о посещении школы. Не случайно все другие лодки очень скоро забыли об ее затее. Но Стрела была не похожа на других и не могла расстаться со своей мечтой. «Может быть, когда-нибудь мне и представится случай побывать в школе», — утешала она себя.
Так проходили день за днем, то ясные и солнечные, то хмурые и пасмурные. И вот однажды вечером на озере разыгрался сильный шторм.
Ветер и волны подбрасывали стоящие на причале лодки и с силой ударяли их друг о друга. От этих ударов свежая краска на бортах Стрелы потрескалась и местами облупилась. Но Стрела не обращала на это внимание. Очень уж весело было прыгать на высоких волнах, держась за веревку, привязанную к столбу.
Внезапно лодку рвануло с такой силой, что веревка не выдержала и лопнула пополам. В ту же секунду огромная волна подхватила Стрелу и отбросила ее от пристани.
— Берегись! — кричали ей другие лодки. — Будь осторожна, иначе шторм потопит тебя!
Но Стрела уже не могла их слышать: волны относили ее все дальше и дальше, к середине озера. Они бросали ее вверх и вниз, кружили и швыряли из стороны в сторону. Они обрушивались на нее, и холодная пена с шипением растекалась по ее днищу.
Стрелу столько раз швыряло и кружило, что уже через несколько минут бедная лодка потеряла представление, где она находится.
Блеснула молния, и на секунду осветила какое-то маленькое белое здание. «Берег! — обрадовалась Стрела. — Только как к нему выбраться? Надо немедленно что-то придумать».
Она повернула нос в ту сторону, где только что вспыхнула молния, и стала ждать новой волны. Вот она нахлынула, подхватила Стрелу и понесла. Сильный ветер дул прямо в корму, гнал вперед с огромной скоростью, и не успела моторная лодка осознать, что произошло, как волна выбросила ее на берег, как раз на то место, где стояло маленькое белое здание. Тут волна замедлила свой бег и откатилась назад с громким шипением.
Стрела тоже хотела остановиться, но то ли ветер дул слишком сильно, то ли трава на берегу была слишком гладкая, — моторная лодка заскользила по ней, как на полозьях, и с ходу врезалась в дверь дома.
«Трах! Банг!»— затрещала дверь под ударом и — «Ох»! — вскрикнула моторная лодка, ударяясь бортами о дверной проем.
Наконец Стрела остановилась. Было так темно, и все произошло так внезапно, что лодка никак не могла понять, куда она попала. Да и не все ли равно! Она была рада, что снова на берегу, что смогла перенести этот жестокий шторм. К тому же она ужасно устала. Не прошло и минуты, как ее свалил сон.
Стрела проснулась, когда первые утренние лучи заглянули в окна дома, и осмотрелась вокруг. Прямо перед ней висела на стене большая черная доска, а нос лодки уткнулся в учительский стол.
— Подумать только, — удивилась Стрела, — я наконец попала в школу! — И она стала с интересом разглядывать все, что было вокруг.
Когда утром учитель и ученики пришли в школу, они были страшно удивлены, обнаружив в классе моторную лодку.
Скоро чуть ли не весь городок собрался в школьном дворе. Десятки фотоаппаратов нацелились на Стрелу, которая так и сияла от гордости. Еще никогда в жизни она не привлекала к себе такого внимания. «Как они все взволнованы! — думала Стрела. — Наверное, я самая первая моторная лодка, которая появилась в школе. Надо обязательно рассказать об этом моим соседям. Теперь-то уж они не станут смеяться надо мной».
Тем временем несколько мужчин обвязали моторную лодку канатом и, дружно ухватившись за него, стали вытаскивать лодку из школьного здания.
В конце концов ее удалось вытащить на зеленую лужайку. Но прежде чем спустить лодку на воду и погнать ее обратно к пристани, надо было заделать течь, которая образовалась во время шторма. На это тоже ушло время. Лишь под вечер моторную лодку пригнали на старое место и привязали к столбу к великой радости хозяина и других лодок.
Бедная Стрела! Вся краска на ней была исцарапана, а во многих местах содрана напрочь. Нос оказался сильно помятым после удара о школьную дверь, и она уже не выглядела такой красивой и нарядной, как прежде. Но Стрела не слишком жалела об этом. А уж другие лодки и подавно. Теперь соседка почти не отличалась от них и уже не казалась им странной, хоть и болтала по-прежнему без умолку.
Снова и снова повторяла она свой рассказ о том, как воевала со штормом, и как потом побывала в школе, и как там люди целились в нее глазастыми аппаратами...
Другие лодки только ахали и скрипели уключинами от удивления и гордости за свою отчаянную соседку. Когда же в местной газете появилась фотография Стрелы, стоящей перед школьной доской, они прониклись к ней еще большим уважением и даже готовы были признать ее самой мудрой из всех моторных лодок, какие есть на
свете.
Пересказал с английского Аркадий КАРДАНОВ
Рисунки К. Почтенной
УДИВИТЕЛЬНЫЙ ДАНИИЛ ИВАНОВИЧ
Он родился за день до Нового года 80 лет назад, человек, известный теперь под именем Даниил Хармс.
ИМЯ ПИСАТЕЛЯ
Какая странная фамилия Хармс — могут спросить. Похожа на Холмс, англичанин он, что ли?
Нет, отец и мать Хармса были русскими. Отец, Иван Ювачев, одно время служил мичманом на военном корабле. Мать, Надежда Колюбакина, была начальницей приюта.
Откуда же взялась фамилия Хармс? Очень просто, писатель сам ее придумал.
В детстве он любил удивительные истории о волшебниках. И любил играть в «замри!». Бегают ребята по двору, а крикнешь им «замри!» и они точно окаменеют. Кто с протянутой рукой, а кто с поднятой ногой. Вот где колдовство, только недолгое.
Настоящие волшебники были в цирке. Они носили звонкие имена: Бен-Али, Пассо и доставали из воздуха разноцветные шарики, а из шляпы белого кролика.
Даня Ювачев подрос и... вы скажете: понял, что колдунов нет. Вот как раз этого я сказать не хочу. Он подрос и понял, что сила воображения творит чудеса. Он решил стать писателем — колдуном слова, управлять вниманием и настроением людей. А решив так, он задумал изменить фамилию. Называться не Даниил Ювачев, а
Даниил Колдун.
Но всем известно, что при колдовстве не называют вещи своими именами, а говорят загадочно, вроде брэкс-кэкс-мэкс.
И Даня Ювачев назвал себя как артист — Даниэль Шарм. По-французски, да и по-немецки и английски charm означает «околдовать», «очаровать».
Но слишком красиво, как импортная этикетка, звучало «Даниэль Шарм». И тогда Даня Ювачев чуть подправил слово, изменил его в «Хармс» — и непонятно, и звучно. Так появилось литературное имя писателя — Даниил Хармс.
Даниил ХАРМС
УДИВИТЕЛЬНАЯ КОШКА
Несчастная кошка порезала лапу,
Сидит и ни шагу не может ступить.
Скорей, чтобы вылечить кошкину лапу,
Воздушные шарики надо купить!
И сразу столпился народ на дороге,
Шумит, и кричит, и на кошку глядит.
А кошка отчасти идет по дороге,
Отчасти по воздуху плавно летит!
ЧТО ЭТО БЫЛО?
Я шел зимою вдоль болота
В галошах,
В шляпе
И в очках.
Вдруг по реке пронесся кто-то
На металлических
Крючках.
Я побежал скорее к речке,
А он бегом пустился в лес,
К ногам приделал две дощечки,
Присел,
Подпрыгнул
И исчез.
И долго я стоял у речки,
И долго думал, сняв очки:
«Какие странные
Дощечки
И непонятные
Крючки!»
ОДНАЖДЫ...
I
ОДНАЖДЫ лев, слон, жирафа, олень, страус, лось, дикая лошадь и собака поспорили, кто из них быстрее всех бегает.
Спорили, спорили и чуть было не подрались.
Услыхал Гриша Апельсинов, что звери спорят, и говорит им:
— Эх вы, глупые звери! Зря вы спорите! Вы лучше устройте состязание. Кто первый вокруг озера обежит, тот, значит, и бегает быстрее всех.
Звери согласились, только страус сказал, что он не умеет вокруг озера бегать.
— Ну и не бегай, — сказал ему лось.
— А вот побегу! — сказал страус.
— Ну и беги! — сказала жирафа.
Звери выстроились в ряд, Гриша Апельсинов махнул флагом, и звери побежали.
II
ЛЕВ несколько скачков сделал, устал и пошел под пальмами отдохнуть.
Остальные звери дальше бегут. Впереди всех страус несется, а за ним лось и жирафа.
Вот страус испугался, чтобы его жирафа и лось не обогнали, повергнул к ним голову и крикнул:
— Эй, слушайте! Давайте из озера всю воду выпьем! Все звери вокруг озера побегут, а мы прямо по сухому дну поперек побежим и раньше всех прибежим!
— А ведь верно! — сказали лось и жирафа, остановились и начали из озера воду пить.
А страус подумал про себя:
— Вот дураки! Пусть они воду пьют, а я дальше побегу.
И страус побежал дальше, да только забыл голову повернуть и, вместо того чтобы вперед бежать, побежал обратно.
III
А ЛОСЬ и жирафа пили, пили, пили, пили, наконец жирафа говорит:
— Я больше не могу.
И лось говорит:
— Я тоже больше не могу.
Побежали они дальше, да уж быстро бежать не могут. Так их от воды раздуло.
А слон увидал это и ну смеяться!
Стоит и смеется! Стоит и смеется!
А собаку по дороге блохи заели. Села она и давай чесаться! Сидит и чешется! Сидит и чешется!
Так что первыми олень и дикая лошадь прибежали.
IV
А СЛОН-ТО все стоит и смеется, стоит и смеется!
V
А СОБАКА-ТО все сидит и чешется, сидит и чешется!
VI
А ЖИРАФА-ТО все бежит!
VII
А СЛОН-ТО все смеется!
VIII
А СОБАКА-ТО все чешется!
Публикация А. АЛЕКСАНДРОВА
В ГОСТЯХ У ДАНИИЛА ХАРМСА
Даниил Хармс жил в Ленинграде в доме номер одиннадцать по Надеждинской улице. Сейчас она называется улица Маяковского.
Вот как выглядела комната писателя, по воспоминаниям людей, которые бывали у него в гостях.
У окна стояло мягкое кресло-качалка. В нем Хармс любил покуривать трубочку, размышляя о своей работе и поглядывая то на дождь за окном, то на солнечный свет на противоположной стороне улицы.
У стены рядом с окном стояла фисгармония. Этот музыкальный инструмент в наши дни встречается редко, он напоминает маленький комнатный орган. Заметим, что Даниил Хармс имел абсолютный музыкальный слух и мог играть на любом инструменте — на валторне и балалайке, барабане и фисгармонии.
Хармс садился за фисгармонию. Раздавались глубокие торжественные звуки. И в комнате одна за другой загорались лампочки. Их было немало. И вспыхивали они в самых неожиданных местах: на стеллаже с книгами, над дверью, в простенке между окнами. Многие лампочки были с разноцветными колпачками. Это было красиво: радуга света и плавные органные звуки.
Цветную иллюминацию комнаты сделал сам Хармс. Он многое умел. Он склеил абажур для настольной лампы. Непростой абажур. По его краю Хармс нарисовал смешные портреты друзей, чаще всего бывавших у него в гостях. Если лампу медленно поворачивать, нарисованные фигурки оживали, как будто и в самом деле в комнату приходили Маршак, Борис Житков, поэт Александр Введенский.
Ну а что предложить гостям интересного? Можно прочесть только что законченное стихотворение. Показать занимательную книгу. Их у Хармса было много: старинные издания XVIII века, тяжелые альбомы с репродукциями картин, книги о путешествиях.
Книги не умещались на стеллаже и лежали на письменном столе и даже на подоконниках.
— Нужно будет купить этажерку для книг и поставить ее сюда, — говорил Хармс, — на место машины, только жаль эту машину выбрасывать.
Машина?! В углу комнаты находилось сооружение из консервных банок, пружин, частей велосипеда.
— Что за машина? — спрашивал удивленный гость.
— Просто машина.
— А зачем она?
— Разве можно жить без машины? — серьезно отвечал Хармс.
Гость, конечно, хотел задать еще вопрос. Но тут раздавался телефонный звонок, и Хармс, извинившись, брал трубку.
Телефон в этой комнате был тоже необычным. С загадочными белыми кнопочками. Если разговор по телефону затягивался и собеседник на том конце провода нудил да нудил — ведь есть же такие люди, — Хармс начинал перебирать кнопочки, и звуки в трубке начинали исчезать. Вместо «хорошо» — слышалось «хошо», вместо «да-да» — «а-а».
— Телефон испортился, — лукаво говорил в трубочку Хармс, — закончим разговор. — И нажимал кнопочку: — ... дания.
Скажем и мы: до свидания, удивительный Даниил Иванович!
А. АЛЕКСАНДРОВ
Яна Бжехву (1900—1966) звали «Сказочником» и «Учителем радости». В Польше, наверно, не сыщется дома, где бы не было его книг: ведь на его стихах и сказках выросло несколько поколений польских ребят. Для них он был тем же, кем для советских ребят — Чуковский и Маршак. Смешные, остроумные, насмешливые стихи Яна Бжехвы знают во многих странах. Выходили они и в Советском Союзе. А по его сказочной повести «Академия пана Кляксы» советские и польские кинематографисты сняли веселый фильм.
ЩЕНЯЧЬИ ПЕЧАЛИ
ЯН БЖЕХВА
Неужто вы не слыхали
Про щенячьи печали?
У каждой печали своя причина:
Во-первых, не велено грызть пианино,
А во-вторых, очень грустно,
Что пианино ужасно невкусно.
Но куда печальнее, что никогда
Не бывает сухою вода,
И что не падают с неба сосиски и кости,
И что нельзя соседа за ногу цапнуть,
И что у кота страшно острые когти
И он может больно царапнуть,
И что хозяин поехал, а бедный щенок,
Чтобы догнать его, должен бежать со всех ног.
Но стоит в блюдце налить молока,
Все печали мигом оставят щенка.
ЛЕНЬ
Сидит на диване Лень,
Бездельничает весь день.
«Бездельничаю? То есть как?!
А кто на пол бросил башмак?
А кто утром завтрак съел?
А кто на диван присел?
А кто почесал себе ухо?
А кто ловил вечером муху?
Кто с вешалки снял пальто?
Кто?»
Сидит на диване Лень,
Бездельничает весь день.
«А кто это уши помыл?
А кто после чаю попил?
А кто поднял громкий крик?
А кто показал язык?
Кто думал пальто надеть?
Это что же — без дела сидеть?»
Сидит на диване Лень,
Бездельничает весь день.
В школу она не пошла: очень уж лень ей было.
Уроки не приготовила: времени не хватило.
Не завязала шнурки: хлопотно и неохота.
Не сказала «доброе утро»:
слишком большая работа.
Собаку не напоила: времени было жаль.
Днем в кино не сходила: тащиться в такую даль!
Села поужинать — раздумала и зевнула.
Хотела лечь спать — не успела и тут же уснула.
Снилось ей, будто за день она ужасно устала,
И поэтому утром она еле-еле встала.
Перевел с польского Л. ЦЫВЬЯН
Рисунок Н. Куликовой
<- предыдущая страница следующая ->