<- предыдущая страница следующая ->

III. Смертные листы
(Сосонка свидетельствует)

Сколько людей погибло от голода на Украине? Называют разные цифры — от 3,5 до 7, даже до 10 миллионов человек.
Все это «на глазок», приблизительно. На Украине полным ходом идет сбор материалов для «Белой книги о жертвах голода».
Но и в ней вряд ли будут названы точные цифры, не будет и поименного списка. Ведь жертвы 1933 года были по крайней мере убиты дважды... сначала организованным голодом (газета «Правда» 16 сентября 1988 года справедливо назвала массовый голод тридцатых годов «самым страшным преступлением Сталина и его окружения»), затем — не менее преступным — забвением: в годы войны на всей оккупированной врагом территории были повсеместно уничтожены (кем? Вряд ли оккупационные власти были заинтересованы в исчезновении таких документов) главные свидетели: «Книги записей актов гражданского состояния» за 1933 и другие годы.
Ни имен, ни могил, ни статистики смерти, ни малейшего следа в советской печати.
Перечитывать, цитировать наши газеты времен коллективизации, голода мучительно больно и стыдно. В 1932—1933 годах — ни строчки о голоде, унесшем миллионы жизней.
О голоде, охватившем Нижегородскую губернию в 1891—1892 годах, писали все газеты, журналы того времени, стучась в сердца, взывая о милосердии, благотворительности, помощи.
Не молчала печать и в 1921-м, когда голодом оказалось охвачено все Поволжье.
Остается только гадать, сколько людей удалось бы спасти в 1932—1933 годах, будь хоть какая-то гласность в печати. К сожалению, ничего этого не было и в помине. Ничего, кроме плотной, удушающей завесы умолчания. Молчали газеты. Молчали писатели.
Но разве умалчивание — не соучастие в преступлении?
Голод 1933 года замалчивался не год, не два — более полувека.
На Западе — десятки, сотни книг о трагедии 1933-го, у нас — за одно упоминание голода, за любую попытку приподнять над ним завесу историки, писатели до недавнего времени объявлялись клеветниками, агентами международного империализма, лишались возможности печататься.
Но ни война, ни позорное замалчивание голода со стороны «вождей», прессы, ни более поздние попытки замолчать, скрыть, в крайнем случае — уменьшить масштабы трагедии не могли уничтожить все следы, окончательно загнать правду под асфальт забвения.
В Государственном архиве Винницкой области каким-то чудом сохранились, насколько мне известно, чуть ли не единственные на всю республику «смертные листы» Сосонского сельского Совета Винницкого района Винницкой области — несколько тетрадей «Книги записей актов гражданского состояния на 1933 г. на смерть».
Записи с 7.IV. по 6.VI. 1933 года.
«Головня Иван Тодоров, возраст 2 года, ремесло — хлеборобство, состояние по занятиям — единоличник, причина смерти — воспаление легких».
«Захаревская Анна Васильевна — возраст 7 лет, причина смерти — неизвестная, заним. хлеборобством».
«Сташко Анна Даниловна, 7 апреля, возраст — 1 год. Причина смерти — неизвестная».
В первую очередь умирают от постоянного недоедания дети. Однако на протяжении всего апреля слово «голод» все еще избегается.
Но вот новые записи мая 1933-го. Даем их в оригинале:
«9 травня. Сташко Данило Мартинович, вiк 42 р., укр., Член артiлi, причина смертi — вiд голоду».
«14 травня. 1933 р., Романенко Якiв Левков, вiк 52 р., укр., член артiлi. Помер вiд голоду».
«11 червня. Романенко Тодоска Микитiвна, вiк — 6 рокiв, нац.— украiнка. Хто утримав — батько, ремество — хлiбороб, стан за заняттям — одноосiбник, причина смертi: встановлено с/р та мiлiцiею, що батько зарiзав и з'iв».
«12 червня. Порхун Василь Павлович, вiк — 13 рокiв, укр., причина смертi — невiдома».
«Романенко Ганна Микитовна,— вiк — 3 роки, причина смертi — зарiзав батько для iжi».
«Захаревич Григорiй Тимков, вiк 7 рокiв, причина смертi: зарiзано людоiдом».
Теперь я знаю: записи в «Книге актов гражданского состояния», начиная с 9 мая 1933 года, не просто дань пунктуальности, а гражданский подвиг сосонского летописца.
В сентябре сего года на состоявшемся в Киеве Международном симпозиуме «Голодомор-33» я познакомился с моим земляком профессором Винницкого педагогического института, доктором исторических наук Шульгой И. Г.
Вот что рассказал Илья Гаврилович:
— В Винницком партархиве среди других документов мною обнаружен протокол заседания Брацлавского бюро райкома (апрель 1933 г.).
На заседании стоял вопрос о «продовольственных трудностях». Отмечалось, что люди пухнут, умирают дома, на огородах, в поле, есть уже случаи людоедства.
10-м пунктом записано: отдельные секретари сельских Советов в книгах ЗАГСа прямо пишут: «Умер с голода». Откуда это им известно? Предлагается райисполкомам разъяснить сельским Советам, как объяснять и записывать причину смерти.
...Надо полагать, отметим мы от себя, что подобные указания гласно или негласно делались и в других районах. И секретари сельских советов, как это было и в Сосонке до 9 мая, следовали этим советам. Отсюда и записи: «Причина смерти неизвестна», от «сухот» (туберкулеза) и т. д. Так было до тех пор, пока не проснулась окончательно тревожная совесть.
На 17 мая 1933 года, по данным, пришедшим в обком КП(б)У, в области охвачено «продовольственными трудностями», точнее, голодом, 38 районов, сотни сел с общим количеством 26 895 крестьянских хозяйств, а всего 121 тысяча человек. И это по официальным данным, явно заниженным, не столько умышленно, хотя и это имело место, сколько потому, что значительная часть умерших осталась просто без учета...
Из письма секретаря Брацлавского райкома партии Лящука от 22 апреля 1933 года в областной комитет КП(б)У (партархив Винницкого обкома КП(б)У):
«Сейчас надо открыто сказать, что голодание имеет место в большинстве сел нашего района, а в отдельных селах смертность от голодания набрала массовый характер, особенно в таких селах: Скрицкое, Семенки, Зеньковцы, Самчинцы, Сильницы, Грабовцы, Волчок, Марксово, Вишковцы, Остапковцы, Юрковцы и др. Есть случаи, когда колхозник выходит в поле на работу, там ложится и умирает».
Пик смерти, однако, падает на июнь—июль, когда умирают вдвое, втрое больше людей — не столько непосредственно от голода (уже колосились хлеба), сколько от заворота кишок, дизентерии и т. д.
40, 100, 121 тысяча...
Все эти страшные цифры из винницких архивов безлики.
В «Сосонских листах» конкретные фамилии, имена.
В те самые дни, когда секретарь Сосонского сельсовета бестрепетной рукой заносил в очередную «Книгу смерти» все новые и новые фамилии, в Винницу из Харькова приехал высокий гость — член Политбюро ЦК КП(б)У, заместитель председателя ВЦИК СССР Г. И. Петровский.
Приезду предшествовала его телеграмма в Могилев-Подольский на имя редактора районной газеты «Прикордонна зiрка» («Пограничная звезда») — такого содержания:
«Очень прошу коммуны, артели и совхозы им. Петровского выслать мне финансово-производственные планы на 1933 г. (каков севооборот, как организованы бригады, в каком состоянии тягло (лошади) и т. д.».
Какая трогательная забота «Всеукраинского старосты» о волах, лошадях артелей и совхозов им. Петровского. И ни слова о голоде, о людях.
Приезд Г. И. Петровского в Винницу широко освещает и областная «Бiльшовицька правда».
Как сообщает газета (1933, 14 апреля), Григорий Иванович побывал не только в областном центре, но посетил также отдельные районы, знакомясь с состоянием советского строительства и проверяя советские организации; как проводят они в жизнь решения партии и правительства, борются за осуществление плана первого года второй пятилетки.
Во всех районах, которые посетил Петровский, он дал конкретные указания и наставления районным организациям, дабы в дальнейшем улучшить их работу.
«Вчера,— говорится дальше в корреспонденции,— при участии Григория Ивановича состоялось совещание в облисполкоме, которое рассматривало вопрос о состоянии советского строительства — в области, о севе и о развитии коммунального хозяйства».
И снова ни слова о голоде.
Как же Сосонка? Что же, он тоже ничего и не увидел, не услышал?
Надеюсь, вы уже догадываетесь: в корреспонденции речь идет лишь о внешней, официальной части визита.
13 апреля 1933 года в Виннице происходит еще одно важное совещание. На этот раз — бюро Винницкого обкома КП(б)У, в работе которого Петровский тоже принимает участие.
На заседании положение в области было охарактеризовано как катастрофическое. Отмечалось, что с каждым днем оно ухудшается. Голодают десятки тысяч людей, растет смертность. Бюро райкома приняло решение срочно информировать ЦК о необходимости срочной помощи. «Вместе с тем просить (?!) Петровского в свою очередь проинформировать ЦК с учетом того, что он лично видел во время поездки в районы области».
Информация об этом совещании тоже была опубликована в областной партийной газете всего лишь... 56 лет спустя («Вiнницька правда», 10 марта 1989 г.).
В этом же номере «Винницкой правды» приводится письмо первого секретаря Винницкого обкома В. И. Чернявского первому секретарю ЦК КП(б)У С. В. Косиору — документ, на мой взгляд, настолько красноречивый, говорящий сам за себя, что его хочется привести полностью.
«Строго конфиденциально.
Станислав Викентьевич!
Григорий Иванович Петровский прислал мне письмо, в котором рекомендует по всем вопросам трудного продовольственного положения области, и, в частности, по вопросам проведения кампании по свекле поехать в Москву.
Когда я был в Харькове (тогда — столица Украины.— Б. X.), говорил с тобой по этому вопросу, ты мне рекомендовал этого не делать. Чувствую, что из-за нашей скромности, с которой мы подходим к развязыванию вопроса помощи пострадавшим в продовольственном отношении (тут пока еще все выдержано в духе той «обтекаемой» лжетерминологии, к которой обычно прибегали партаппаратчики, когда речь заходила о голоде.— Б. X.) районам области, нам значительно труднее добиться тех необходимых условий, которые дали б нам возможность с меньшими последствиями преодолеть то трудное положение, которое сложилось в ряде районов области.
После нашей последней информации положение в области значительно ухудшилось. Оно особенно углубляется тем неправильным представлением, которое есть в Харькове о будто бы благополучном положении области...
...Мы почти брошены на произвол судьбы. Разрешенная колхозам торговля хлебом только чуть-чуть ослабила остроту положения... В области пострадавших в продовольственном отношении районов теперь насчитывается 37. Трудное продовольственное положение охватило до 300 сел и около 50 000 человек (месяц спустя — уже 121 000 человек — и это по официальным, явно заниженным данным.— Б. X.). В последнее время увеличилось число смертей и не прекращаются факты людоедства и трупоедства. В некоторых наиболее пораженных голодом селах ежедневно до 10 случаев смерти. В этих селах большое количество хат заколоченных, а в большинстве хат селяне лежат пластом и ни к какому труду по своему физическому состоянию не пригодны. В таких районах, как Немировский, есть отдельные хутора, где единоличники все лежат...
В свеклосовхозах области за последнее время участились случаи смертей среди завербованных рабочих в этих совхозах.
Так, в Калиновском районе в совхозе за один день умерло 12 человек. Поражена значительная часть колхозов, однако в подавляющей массе голод охватил единоличников, особенно центральных и южно-восточных районов нашей области — Винница, Козятин, Жмеринка — за последнее время участились случаи смертей на вокзалах...
К тому же следует учитывать взрыв эпидемий в области и ограниченные наши ресурсы в борьбе с ними.
Все это вызывает у нас большую тревогу».
В. И. Чернявский заканчивает свое письмо к С. В. Косиору так: «Прошу вопрос о продовольственном положении нашей области срочно решить и предоставить необходимую помощь в тех минимальных размерах, о которых я пишу».
Пусть в личном, под грифом «строго конфиденциально» письме — суровая правда сказана.
И при всем том: «ты мне рекомендовал этого (то есть поехать в Москву, доложить обо всем Сталину.— Б. X.) не делать»; непростительная, граничащая с преступлением против народа «скромность», странная для революционеров, политических деятелей такого ранга; страх перед центром, перед вышестоящим руководителем, когда шла речь о жизни и смерти тысяч и тысяч людей.
Неизвестно, пришел ли ответ С. В. Косиора; зато хорошо известно: почти никакой помощи Винницкая область не получила.
С. В. Косиор вряд ли мог чем-то реально помочь. Сталин по-прежнему упрямо игнорировал потребности голодающей Украины.
Работая над историческими изысканиями в Политическом архиве МИД ФРГ в Бонне, М. Рейман («Агент в Политбюро». К истории советской политики в 1932—1933 годах», «Страна и мир», 1985, 8—9, Мюнхен) натолкнулся на информацию, которая поступала в МИД по каналам немецкой разведки.
Особое внимание автора привлекла папка, числящаяся в архиве под названием «Информации Стойко».
«Информации Стойко» — сокращенное изложение заседаний и документов Политбюро за период с февраля 1932 по февраль 1933 года. Немецкий «Штирлиц» отличался недюжинной оперативностью: его информации поступали в разведывательные каналы уже через день после соответствующего заседания Политбюро. «Поражает,— пишет М. Рейман,— частота и систематичность информации. В течение одного года их набралось около 120».
Автору, к слову, так и не удалось открыть, кто за псевдонимом «Стойко». «Многое указывает на то, что им был кто-то из работников личной канцелярии Сталина». М. Рейман, хоть и не исключает полностью дезинформацию, считает, что донесения эти вряд ли сфабрикованы в ОГПУ.
3 августа 1932 года на заседании Политбюро выступает с докладом Молотов, только что возвратившийся с Украины.
«Внутреннее положение СССР становится вновь,— заявляет в своем докладе председатель Чрезвычайной комиссии по хлебозаготовкам на Украине,— катастрофическим...» Молотов говорил о резком падении производства в добывающей промышленности, особенно в добыче угля и выплавке металла, а также в сельском хозяйстве.
«Мы стоим действительно перед призраком голода (много ли после этого стоят разговоры о неинформированности, «незнании» центра, высших эшелонов власти! — Б. X.) — и к тому же в богатых хлебных районах»...
Развивая мысль о том, что, возможно, со временем придется пойти на кое-какие уступки крестьянам, вплоть до права частных лиц создавать предприятия с количеством рабочих до 50 человек, а также дальнейшее расширение сферы свободной торговли, Молотов, однако, считает, что «в настоящее время необходимо мысли о таких уступках несколько отложить, чтобы не показать слабости перед лицом давления масс»...
Рабочие крайне недовольны, а крестьяне, констатирует докладчик, «перешли к открытому сопротивлению властям и грабят имущество колхозов...».
«Сегодня уже поздно отступать. Волне крестьянского террора (читай: сопротивления насилию, произволу, надвигающемуся призраку голода.— Б. X.) мы должны противопоставить волну красного, революционного террора... хотя мы хотим подготовить переход к «нео-НЭПу», ...партия сначала должна вновь овладеть положением».
В Политбюро не нашлось тогда никого, кто воспротивился бы идее красного террора, направленного против многомиллионного крестьянства, против народа.
Вскоре сказались последствия твердого курса Сталина — Молотова. Был принят пресловутый Декрет об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укрепления общественной (социалистической) собственности от 7 августа 1932 г., то есть «Декрет о пяти колосках». Так был открыт путь массовым репрессиям (выездные суды, дикий произвол буксирных бригад) и — заодно — к главному в 1932—1933 годах бескровному, «мирному» оружию красного террора — голоду.
...Позднее Постышеву все же удалось убедить Сталина прекратить выкачку хлеба, а также оставить в отдельных областях заготовленное после 1 февраля зерно, в том числе — 9 тысяч пудов — капля в голодном море — для Винницкой области.
Вопиют «смертные листы».
Рассказывают — автор побывал в Сосонке — живые.
Бабенко Килина Тодоровна, колхозница, 1907 г. рождения:
— Романенко Никита (смотри запись за 11, 12 июня 1933 г.) — наш сосед. Хата их стоит и по сей день. Сам — людоед и родители его — людоеды.
Своих детей съели — взялись за чужих. Грицько Захаревич ходил по селу с сумой, попрошайничал. Старая Тугулька — мать Никиты заманила его леденцом. Переступил порог, а она его топором. А жена Никиты Фросина ничего про то людоедство не знала. Работала в городе, домой на выходные приходит, а деточек нет.
Спрашивает старую. А та, ведьма, ей: «Умерли!» Мать к печи, а там в горшке — детская ручка... Бросилась к соседу, тот — в сельсовет. Бабка с горшком к крольчатнику. Тут ее и схватили. Привязали к коню и... волоком — по селу. В Виннице — сестра Романенко Настя съела 4-летнего брата.
...У нас была корова. Свекор сходит в город, что-то там купит. Картошку гнилую терли, крапиву-«жаливо» варили.
Проработала в колхозе всю жизнь. Муж умер 8 мая 1988 г. Работал в кузнице, заслуженный колхозник. Сын Иван ушел на фронт в 16 лет, был танкистом. Не раз вспоминаю тех деточек соседских. Славные были девчатки, жалко их — нет слов. Куда девался Никита? Как забрали, увели — никто его больше не видел.
А Фросина вышла замуж за другого, родила двух детей, вынянчила внуков. Умерла не так давно, года четыре тому назад.
Пусть будет земля ей пухом.
Сташко Мария Алексеевна, 1919 г. рождения:
— В семье нас было семеро. Двое умерли. Бабушка умерла. Сестра все лежала, не могла ходить. А я ходила в поле. Выдавали нам черный, как земля, хлеб. Я его привязывала на спине, чтобы рукой не могла достать.
Дед, отец пухли с голода. Напротив нашего дома был ров. Что ни день в нем — новые покойники, когда два, когда три.
О Романенко Миките. Кто его знает, сколько они съели людей. Бродят дети по селу, просят хлебушка, а они заманивают. Его забрали... а родители-людоеды остались. Мы ели квасец воробьиный, разные корни, цвет акации, макухи. В колхозе высадки садили — крали. Я тоже опухла. А по соседству с Сосонкой — бункер Гитлера. Сколько там наших людей полегло — страх.

Сосонка и ставка фюрера под Винницей...
Вначале я, честно говоря, не придавал значения этому совпадению.
На Украине (немецкие колонии под Одессой, под Херсоном, на Екатеринославщине (Днепропетровская обл.) издавна, еще со времен Екатерины Второй, проживали немцы. Все они были, конечно, советскими гражданами, как их отцы, деды, прадеды — гражданами России.
В годы первых пятилеток в Харькове, Днепропетровске, Запорожье, в других индустриальных центрах появились немцы из самой Германии, как правило, инженеры, мастера высокой квалификации, работающие по найму, на договорных началах на ХТЗ, Днепрогэсе и т. д.
Одни из них сами стали жертвами, другие — свидетелями трагедии 1932—1933 годов.
Среди свидетелей оказались и сотрудники германского генерального консульства в Харькове, представительств в Киеве, других городах.
И шли донесения в Берлин.
Сообщение генерального консульства в Харькове от 30 сентября 1932 года:
«О том, насколько мало результаты (коллективизации) соответствуют ожиданиям, свидетельствует тот факт, что государственные закупочные пункты часто требуют сдачи большего количества зерна, чем его фактически собрано. Поскольку бедствующие крестьяне присваивают чужой хлеб на полях, в августе специальным декретом были введены (и осуществляются) самые суровые меры наказания, вплоть до смертной казни. (Речь идет о принятом 7 августа 1932 года Законе об охране социалистической собственности, написанном собственноручно Сталиным.— Б. X.). Так, по заслуживающим доверия сведениям, один крестьянин, взявший с поля горсть проса (что квалифицировалось бы германским правом примерно как «кража небольшого количества съестного для немедленного употребления»), был после предварительного уведомления населения публично расстрелян на главной городской площади. Сообщают, что в одном районе с немецким населением приведены в исполнение 34 смертных приговора. Хищение початка кукурузы грозит годом тюремного заключения. В то время как колхозы обязаны сдавать, как правило, 85 процентов намолоченной пшеницы, а 15 могут оставить себе, от крестьян-единоличников нередко требуют сдачи количества зерна, превышающего фактический сбор. Потребности в питании для семьи, корме для скота и семенном материале при этом во внимание не принимаются.
Предстоящую зиму повсюду ожидают с величайшим беспокойством и опасаются голода».
Сообщение из Киева:
«Голод на Западной Украине достиг масштабов, намного превосходящих все местные представления о такого рода бедствиях. Почти в каждый свой выход в город я становлюсь свидетелем того, как люди падают от голода и остаются лежать на улице, не привлекая особого внимания привыкших уже к этому горожан. Показательным для нынешней ситуации является дошедшее до меня известие о том, что в одной лишь местной женской тюрьме 140 арестанток помещены сюда за доказанное или предполагаемое употребление в пищу человеческого мяса.
Между тем голод в полной мере охватил и имперских немцев этого района, особенно в сельской местности. Германское консульство ежедневно получает многочисленные прошения от подданных рейха. Это сплошной вопль о помощи и спасении от голодной смерти. Поначалу могут показаться преувеличенными рассказы об опухших от голода больных людях, взрослых и детях. Можно скептически отнестись и к письменным сообщениям о «продуктах», которые вынуждены употреблять в пищу эти несчастные, чтобы хоть немного отодвинуть страшный конец. Однако потрясающие впечатления от увиденного собственными глазами и услышанного в устных беседах быстро заставляют переменить свои взгляды. Наши земляки выглядят настолько истощенными, в их словах такое отчаяние, что и без принесенных ими с собой образцов «хлеба» легко верится, что их питание состоит из толченых желудей, мякины и других зерновых отходов, картофеля, который они выискивают на полях после уборки урожая, кормовой свеклы, крапивы и древесной коры».
(Речь здесь повсеместно идет о советских гражданах немецкого происхождения, упрямо именуемых, однако, «нашими земляками», «имперскими немцами», даже «подданными рейха».— Б. X.)
Как справедливо замечает А. Толпегин («За рубежом», № 12, 1989), донесения немецких дипломатов составлялись «не в пропагандистских целях, а исключительно для «служебного пользования», для информирования правительства. Поэтому в них вряд ли допускалось преднамеренное искажение фактов.
В свете последних публикаций близки к истине и выводы немецких дипломатов о масштабах голодного мора; район, охваченный голодом, «представляет по территории почти треть, а по числу населения — почти половину Европейской части России (Советского Союза.— Б. X.).
На этой территории почти в каждой деревне есть случаи голодной смерти. Причем в худших районах погибло от 25 до 50 процентов населения».
И разве не стоит поразмыслить сегодня и над таким сообщением сотрудника германского посольства в Москве, эксперта по вопросам сельского хозяйства:
«Примечательно, что границы голода довольно точно совпадают с границами так называемых районов сельскохозяйственного изобилия. Именно важнейшие зерновые районы, житницы старой России, тяжелее всего поражены голодом, тогда как районы на севере и в средней полосе России, которые всегда были вынуждены жить за счет ввоза зерна из других районов, в этом году сравнительно неплохо обеспечены. Это парадоксальное явление объясняется не нарушением норм при распределении прошлогоднего урожая по географическим зонам, а тем фактом, что именно зернопроизводящие районы, имевшие наилучшие предпосылки для коллективизации, сильнее всего пострадали от грубых ошибок колхозной политики.
Причины нынешней катастрофы следует искать не в природном бедствии, то есть неурожае. Даже если, не обращая внимания на официальные и прочие данные, исходить из самых низких оценок урожая, то приходишь к выводу, что при разумном распределении его должно было бы хватить пусть не для достаточного обеспечения, но для того, чтобы избежать голодного мора.
...Остальные причины голода окутаны мраком. Объяснить их можно лишь грубейшими ошибками в организации (колхозов) и распределении (продовольствия), а также перенапряженностью хлебозаготовительных мероприятий. В голодающих районах повсеместно можно слышать мнение крестьян о том, что урожая хватило бы для пропитания и что голод вызван жестокими методами изъятия зерна.
Остается неясным, идет ли речь лишь о принимавших в последний год все более грубые формы перегибах со стороны местных органов и последствиях произвола на местах, или же следует говорить о систематическом изъятии последнего хлеба из деревни по указанию свыше (имело место и то, и другое.— Б. X.), чтобы посредством голода поставить крестьянина на колени и вынудить его к вступлению в колхоз.
О масштабах голодного мора трудно составить даже приблизительные данные. Да и властям едва ли известны точные цифры, поскольку многие умирают в пути и бывают похоронены без установления личности и регистрации смерти».
Сообщение из Харькова (вероятнее всего, конец мая — июнь 1933 г.):
«И в самом Харькове голод все более заметен, хотя власти стараются по возможности ограничить приток сельского населения. Повсюду можно видеть истощенных людей, многие умирают прямо на улице. Власти пытаются заботиться хотя бы о детях, но и тех уже негде разместить. На некоторых сборных пунктах число умирающих соответствует числу прибывающих. Банды молодых людей терроризируют население, совершая дерзкие кражи на рынках и в транспорте, вырывают из ушей серьги, избивают людей, причем полиция и окружающие не решаются вступиться, боясь мести бандитов.
Что касается бедственного положения с продовольствием, общего настроя населения и несостоятельности правительственного аппарата, то ни разу еще за последние пять лет не отмечалось подобного упадка. Значительную часть населения ожидает неминуемая гибель, если не придет какая-либо помощь».
Декабрь 1933 года. Под белым саваном земля, миллионы безвестных могил жертв голода.
«Прикордонна зiрка» перепечатывает из «Правды» передовую статью «Семнадцатый».
«Более трех лет прошло со времени последнего съезда...
И вот уже осуществлен исторический лозунг партии: «Догнать и перегнать». Побеждая в борьбе с разными «измами», «уклонами» и блоками, партия приближается к победному финалу построения социалистического общества».
Все с большим размахом ведется подготовка к съезду, где о голоде, как мы уже знаем, не будет сказано ни слова, к съезду, который сначала войдет в историю, как «съезд победителей», затем как «съезд расстрелянных».
Именно в эти декабрьские дни из германского генерального консульства (Харьков) в Берлин направляется сообщение, анализирующее главное событие уходящего года:
«За границей часто недоумевают, как на Украине с ее плодородной землей и при отсутствии явного неурожая стал возможен голод таких масштабов. Ответственность лежит на системе, которая хотела осуществить коллективизацию недостаточными средствами, преждевременно и поспешно, привела сельское хозяйство в величайший беспорядок, не учла, что кардинальное значение имел вопрос о том, пойдет ли за ней 22-миллионное крестьянское население Украины и проявит ли оно вместо укоренившихся индивидуалистских воззрений понимание и трудовой энтузиазм в отношении новых коммунистических форм хозяйствования.
...К оказываемому на сельское население нажиму со стороны партийного аппарата добавился голод. Крестьяне поняли, что от правительства не приходится ждать помощи. Таким образом от них добились того, что, собрав последние силы, они тащились на поля и, насколько получалось, возделывали и убирали их. Были введены и осуществлялись строжайшие меры наказания за хищение государственной собственности — за присвоение зерна в поле. В стране не было проведено никакой акции помощи. С прежней неумолимостью звучал тезис о том, что работающий получит пропитание и только лентяям придется голодать. Крестьяне-единоличники, у которых было отобрано последнее зерно, искали работу в колхозах, которая, однако, предоставлялась им лишь на время и за низкую плату, так что по завершении уборки урожая они оставались без средств к существованию, без права, как у промышленных рабочих, на хлебное довольствие.
Жертвы, ценой которых заготовлено значительное количество зерна, просто ужасны. Даже при максимально высокой оценке значения «победы в сельском хозяйстве» для обеспечения населения продовольствием в нынешнем году эти жертвы с общечеловеческой точки зрения просто несоотносимы с тем, чего удалось достичь. Голод унес жизни миллионов украинских крестьян. Служебные данные о 7 миллионах погибших (сообщенные в доверительном порядке) нельзя считать преувеличением. Это означает, что уничтожена четвертая часть крестьянского населения — пугающая цифра даже в сравнении с числом жертв мировой войны.
...Официально голод вообще отрицался, не была оказана помощь даже наиболее угрожаемым районам, а заграничная помощь объявлялась ненужной или принималась со снисходительным терпением. На партии лежит тяжелая ответственность. Сопутствовавшая хлебной кампании внутриполитическая борьба показывает, насколько серьезной была ситуация и как лучшие слои отчаявшегося народа искали пути выхода из нужды, все более ухудшающегося материального положения, добиваясь устранения ошибок системы, ставших глубинными причинами этой ситуации. Исход борьбы между партией и народом еще раз продемонстрировал большое превосходство располагающей средствами государственной власти партийной организации, для которой даже миллионы жертв были вполне приемлемой ценой за окончательное включение крестьян в коммунистическую систему».
Свидетельства очевидцев (письма-мольбы о помощи родственникам, рассказы возвратившихся в рейх) просачивались на страницы немецкой прессы.
Об этом сохранились косвенные свидетельства в нашей печати. Так, в отчете о проходящем в Харькове 1-м слете учителей — ударников Украины приводятся слова представителя Пулинского национального немецкого района, некоего Досхоча:
«Немецкие фашисты распространяют клевету о том, что немцы в СССР голодают. Это ложь» («Коммунист», 15 августа 1933 г.).
Но это была не ложь...
Гитлер видел свою главную задачу в завоевании «жизненного пространства» на Востоке. «Дранг нах Остен» — краеугольный камень его политики, гитлеровской библии — «Майн кампф». Гитлер был уверен в успехе будущего предприятия, поскольку считал, что «громадная империя на Востоке созрела для развала». Можно предположить, что сообщения о голоде в СССР укрепляли его веру в скорую победу над «колоссом на глиняных ногах», а значит — приблизили войну, сделали в конечном счете возможным появление гитлеровской ставки под Винницей, рядом с Сосонкой.
Гитлер жестоко просчитался. Но, несомненно, голод ослабил нашу страну, убил без боя миллионы ее потенциальных воинов, менее чем за десять лет до самого сурового испытания в ее истории. Не будь голода, мы заплатили бы меньшую цену и за победу над фашизмом.
Голод на Украине, приход фашизма в Германии, война — все, несмотря ни на какие «железные занавесы»,— взаимосвязано в мире.
Не в этом ли один из главнейших, архиактуальных и сегодня уроков 33-го года?
Еще одна история, поведанная нам в Сосонке под стук колес проходящих поездов Марией Алексеевной Сташко:
— Чоловiк робив на залiзницi. Так що все життя пройшло на залiзницi. Надивилась такого, що не дай бог.
...В войну тут сапали картоплю, бачимо — на колii лежить молодий хлопець, без чобiт, без документiв. То пленний, везли в Нiмеччину, вiн тiкав, застрелили. Ми його поховали. Я дала свою останню хустинку. Нею йому i накрили обличчя...
И стоит у дороги скромный памятник, что поставила после войны тому солдату Мария Алексеевна. До сих пор приглядывает она за могилкой, часто приходит сюда с внучкой...
Вспоминает всех близких, погибших на войне, и тех, из «Смертных листов» 33-го года.

Смертные листы Украины 1930-х.
Одна из тысячи жалоб — «Лично товарищу Сталину».
Сельские активисты Могилевско-Подольского района Винницкой области 1932 г.
Крестьянка, пережившая голод, у памятника в Сосонке.

<- предыдущая страница следующая ->