каморка папыВлада
журнал Юность 1990-10 текст-8
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 29.03.2024, 03:40

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

«ГОСПОДИ, ВОТ ПЛОТЬ МОЯ...»

«Усобица» Максимилиана Волошина,— может быть, единственный в своем роде лирический дневник, мужественное и достоверное свидетельство очевидца великой народной драмы, который, подобно многим русским интеллигентам, подтвердил справедливость слов А. А. Блока: «Мы, дети страшных лет России, забыть не в силах ничего...» Однако людям сегодняшним необходимо прежде заглянуть в страницы вокресающих книг, словно в разверстую бездну гражданской войны, бессмысленно жестокой и кровавой усобицы, поглотившей навсегда столько прекрасных сердец, заглянуть в эту бездну — ужаснуться и отпрянуть, чтобы никогда более не приближаться даже к краю ее. Именно ради этого, мы вправе предположить, и строил М. Волошин свою книгу о войне и революции «Неопалимая купина». Прошлое ощущается в осмыслении — без этого не может совершаться и продолжаться жизнь.
Некоторые из предлагаемых читателю глав вышли в сборниках М. Волошина («Советская Россия», 1988 г., и «Московский рабочий», 1989 г.), другие — в журнале «Родник» (№ 7, 1988 г.).

УСОБИЦА
(Цикл о терроре)

I. Гражданская война

Одни восстали из подполий,
Из ссылок, фабрик, рудников,
Отравленные темной волей
И горьким дымом городов.
Другие из рядов военных,
Дворянских разоренных гнезд,
Где проводили на погост
Отцов и братьев убиенных.
В одних доселе не потух
Хмель незапамятных пожаров,
И жив разбойный древний дух
И Разиных, и Кудеяров.
В других — лишенных всех корней —
Тлетворный дух столицы Невской,
Толстой и Чехов, Достоевский —
Надрыв и смута наших дней.
Одни возносят на плакатах
Свой бред о буржуазном зле,
О светлых пролетариатах,
Мещанском рае на земле.
В других весь цвет, вся гниль империй,
Все золото, весь тлен идей,
Блеск всех великих фетишей
И всех научных суеверий.
Одни идут освобождать
Москву и вновь сковать Россию,
Другие, разнуздав стихию,
Хотят весь мир пересоздать.
В тех и других война вдохнула
Гнев, жадность, мрачный гнев разгула,-
А вслед героям и вождям
Крадется хищник стаей жадной,
Чтоб мощь России неоглядной
Размыкать и продать врагам,
Сгноить ее пшеницы груды,
Ее бесчестить небеса,
Пожрать богатства, сжечь леса
И высосать моря и руды.
И не смолкает грохот битв
По всем просторам южной степи
Средь золотых великолепий
Конями вытоптанных жнитв.
И здесь и там между рядами
Звучит один и тот же глас:
«Кто не за нас, тот против нас!
Нет безразличных! Правда — с нами!»
А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами моими
Молюсь за тех и за других.

Коктебель. 22 ноября 1919.

II. Северовосток

Расплясались, разгулялись бесы
По России вдоль и поперек.
Рвет и кружит снежные завесы
Выстуженный северовосток.
Ветер обнаженных плоскогорий,
Ветер тундр, полесий и поморий,
Черный ветер ледяных равнин,
Ветер смут, побоищ и погромов,
Медных зорь, багровых окоемов,
Красных туч и пламенных годин.
Этот ветер был нам верным другом
На распутье всех лихих дорог.
Сотни лет мы шли навстречу вьюгам.
С юга вдаль на северовосток.
Войте, вейте снежные стихии,
Заметая древние гроба:
В этом ветре вся судьба России —
Страшная, безумная судьба.
В этом ветре гнет веков свинцовых,
Русь Малют, Иванов, Годуновых,—
Хищников, опричников, стрельцов,
Свежевателей живого мяса,
Чертогона, вихря, свистопляса:
Быль царей и явь большевиков.
Что менялось? Знаки и заглавья —
Тот же ураган на всех путях:
В комиссарах — дух самодержавья,
Взрывы революции — в царях.
Вздеть на виску, выбить из подклетья
И швырнуть вперед через столетья,
Вопреки законам естества,—
Тот же хмель и та же трын-трава.
Ныне ль, даве ль, все одно и то же:
Волчьи морды, машкеры и рожи,
Спертый дух и одичалый мозг,
Сыск и кухня Тайных Канцелярий,
Пьяный лик осатанелых тварей,
Жгучий визг шпицрутенов и розг.
Дикий сон военных поселений,
Фаланстер, нарядов и равнений,
Павлов, Аракчеевых, Петров,
Жутких Гатчин, страшных Петербургов,
Замыслы неистовых хирургов,
И размах заплечных мастеров.
Сотни лет тупых и зверских пыток —
И еще не весь развернут свиток
И не замкнут список палачей.
Бред разведок, ужас Чрезвычаек,
Ни Москва, ни Астрахань, ни Яик —
Не видали времени горчей.
Бей в лицо и режь нам грудь ножами,
Жги войной, усобьем, мятежами —
Сотни лет навстречу всем ветрам,
Мы идем по ледяным пустыням —
Не дойдем и в снежной вьюге сгинем
Иль найдем поруганный наш храм,—
Нам ли весить замысел Господний?
Все поймем, все вынесем любя —
Жгучий ветр полярной преисподни
Божий бич, приветствую тебя!

Коктебель. 31 июля 1920.

III. Бойня

Отчего, встречаясь, бледнеют люди
И не смеют друг другу глядеть в глаза?
Отчего у девушек в белых повязках
Восковые лица и круги у глаз?
Отчего под вечер пустеет город?
Для кого солдаты оцепляют путь?
Зачем с таким лязгом распахивают ворота?
Сегодня сколько? Полтораста? Сто?
Куда их гонят вдоль черных улиц,
Ослепших окон, глухих дверей?
Как рвет и крушит восточный ветер
И жжет, и режет, и бьет плетьми?
Отчего за Чумной по дороге к свалкам
Брошен скомканный кружевной платок?
Зачем уронен клочок бумаги,
Перчатка, нательный крестик, чулок?
Чье имя написано карандашом на камне?
Что нацарапано гвоздем на стене?
Чей голос грубо оборвал команду?
Почему так сразу стихли шаги?
Что хлестнуло во мраке так резко и четко?
Что делали торопливо и молча потом?
Отчего уходя затянули песню?
Кто стонал так долго, а после стих?
Чье ухо вслушивалось в шорохи ночи?
Кто бежал, оставляя кровавый след?
Кто стучался и бился в ворота и ставни?
Раскрылась ли чья-нибудь дверь перед ним?
Отчего пред рассветом к исходу ночи
Причитает ветер за карантином:
«Носят ведрами спелые грозды,
Валят ягоды в глубокий ров...
Ах, не грозды носят — юношей гонят
К черному точилу — давят вино.
Пулеметы дробят их кости и кольем
Протыкают яму до самого дна...
Уж до края полно давило кровью,
Зачервнели терновник и полынь кругом,
Прохватит морозом свежие грозды,
Зажелтеет плат, заиндевеют волоса».
Кто у часовни Ильи Пророка
На рассвете плачет, закрывая лицо?
Кого отгоняют прикладом солдаты:
«Не реви: собакам собачья смерть».
А она не уходит, и все плачет, и плачет,
И отвечает солдату, глядя в глаза:
«Разве я плачу о тех, кто умер?
Плачу о тех, кому долго жить».

Коктебель. 18 июля 1921.

IV. Террор

Собирались на работу ночью. Читали.
Донесенья, справки, дела.
Торопливо подписывали приговоры.
Зевали, пили вино.
С утра раздавали солдатам водку.
Вечером при свече
Вызывали по спискам мужчин, женщин,
Сгоняли на темный двор.
Снимали с них обувь, белье, платье,
Связывали в тюки.
Грузили на подводу, увозили.
Делили кольца, часы.
Ночью гнали разутых, голых.
По оледенелым камням
Под северовосточном ветром
За город, в пустыри.
Загоняли прикладом на край обрыва,
Освещали ручным фонарем.
Полминуты рокотали пулеметы.
Доканчивали штыком.
Еще недобитых валили в яму,
Торопливо засыпали землей,
А потом с широкою русскою песней
Возвращались в город домой.
А к рассвету пробирались к тем же оврагам
Жены, матери, псы.
Разрывали землю, грызлись из-за кости,
Целовали милую плоть.

Симферополь. 26 апреля 1921.

V. Красная Пасха

Зимою вдоль дорог валялись трупы
Людей и лошадей, и стаи псов
Въедались им в живот и рвали мясо,
Восточный ветер выл в разбитых окнах,
А по ночам стучали пулеметы,
Свистя, как бич, по мясу обнаженных
Мужских и женских тел. Весна пришла
Зловещая, голодная, больная.
Глядело солнце в мир незрячим оком.
Из сжатых чресл рождались недоноски,
Безрукие, безглазые... Не грязь,
А сукровица поползла по скатам.
Под талым снегом обнажались кости,
Подснежники мерцали, точно свечи,
Фиалки пахли гнилью, ландыш — тленьем.
Стволы дерев, обглоданных конями
Голодными, торчали непристойно,
Как ноги трупов. Листья и трава
Казались красными, а зелень злаков
Была опалена огнем и гноем.
Лицо природы искажалось гневом
И ужасом,
А души вырванных насильственно из жизни вились в ветре,
Носились по дорогам в пыльных вихрях,
Безумили живых могильным хмелем
Неизжитых страстей, неутоленной жизни,
Плодили мщенье, панику, заразу...
Зима была в тот год Страстной неделей,
И красный май сплелся с кровавой Пасхой.
Но в ту весну Христос не воскресал.

Симферополь. 21 апреля 1921.

VI. Терминология

«Брали на мушку», «ставили к стенке»,
«Списывали в расход»,—
Так изменялись из года в год
Быта и речи оттенки.
«Хлопнуть», «гробить», «отправить на шлёпку»,
«К Духонину в штаб», «разменять» —
Проще и хлеще нельзя передать
Нашу кровавую трепку,
Правду выпытывали из-под ногтей,
В шею вставляли фугасы,
«Шили погоны», «кроили лампасы»,
«Делали однорогих чертей».
Сколько понадобилось лжи
В эти проклятые годы,
Чтоб разъярить и поднять на ножи
Армии, классы, народы!
Всем нам стоять на последней черте.
Всем нам валяться на вшивой подстилке,
Всем быть распластанным —
с пулей в затылке И со штыком в животе.

Симферополь. 29 апреля 1921.

VII. Голод

Хлеб от земли, а голод от людей:
Засеяли расстрелянными; всходы
Могильными крестами проросли:
Земля иных побегов не взрастила.
Снедь прятали, скупали, отымали,
Налоги брали хлебом, отбирали
Домашний скот, посевное зерно:
Крестьяне сеять выезжали ночью
Голодные и поползли червями,
По осени вдоль улиц поползли.
Толпа на хлеб полилась по базарам.
Вора валили на землю и били —
Ногами по лицу. А он краюху,
В грязь пряча голову, старался заглотнуть.
Как в воробьев, стреляли по мальчишкам,
Сбиравших просыпь зерен на путях,
И угличские отроки валялись
С орешками в окоченевшей горсти.
Землю тошнило трупами, лежали
На улице, смердели у мертвецких,
В разверстых ямах гнили на кладбищах,
В оврагах и на свалках, костяки
С обрезанною мякотью валялись.
Глодали псы отгрызенные руки
И головы. На рынке торговали
Дешевым студнем, тошной колбасой.
Баранина была в продаже — триста,
А человечина по сорока.
Душа была давно дешевле мяса.
И матери, зарезавши детей,
Засаливали впрок. «Сама родила —
Сама и съем. Еще других рожу...»
Голодные любились и рожали
Багровые орущие куски
Бессмысленного мяса без суставов,
Без пола и без глаз. Из смрада, язвы,
Из ужаса поветрия рождались,
Но бред больных был менее безумен,
Чем обыденщина постелей и котлов.
Когда ж сквозь зимний сумрак закурилась
Над человечьим гноищем весна,
И пламя побежало языками
Вширь по полям и ввысь по голым прутьям,
Благоуханье показалось оскорбленьем,
Луч солнца — издевательством. Цветы — кощунством.

Коктебель. 13 января 1923.

VIII. На дне преисподней
Памяти Л. Блока и Н. Гумилева

С каждым днем все диче и все глуше,
Мертвеннее цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит,
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
Темен жребий русского поэта:
Неисповедимый рок ведет
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот.
Может быть, такой же жребий выну,
Горькая детоубийца — Русь?
И на дне твоих подвалов сгину
Иль в кровавой луже поскользнусь,
Но твоей Голгофы не покину,
От своих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать так умирать с тобой,
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!

Коктебель. 12 января 1922.

IX. Готовность
С. Дурылину

Я не сам ли выбрал час рожденья,
Век и царство, область и народ,
Чтоб пройти сквозь муки и крещенье
Совести, огня и вод?
Апокалиптическому зверю
Вверженный в зияющую пасть,
Павший глубже, чем возможно пасть,
В скрежете и смраде — верю!
Верю в правоту верховных сил,
Расковавших древние стихии,
И из недр обугленной России
Говорю: «Ты прав, что так судил.
Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия.
Если дров в плавильной печи мало,
Господи, вот плоть моя!»

Феодосия. 24 октября 1921.

X. Потомкам

Кто передаст потомкам нашу повесть?
Ни записи, ни мысли, ни слова
К ним не дойдут: все знаки слижет хлам
И выест кровь слепые письмена.
Но, может быть, благоговейно память
Случайно стих изустно сохранит.
Никто из вас не ведал то, что мы
Изжили до конца, вкусили полной мерой:
Свидетели великого распада,
Мы видели безумье целых рас,
Крушенье царств, косматые светила,
Прообразы Последнего Суда.
Мы пережили Илиады войн
И Апокалипсисы революций.
Мы вышли в путь в закатной славе века,
В последний час всемирной тишины,
Когда слова о зверствах и о войнах
Казались всем неповторимой сказкой,
Но мрак, и брань, и мор, и трус, и глад
Застигли нас посереди дороги:
Разверзлись хляби душ и недра жизни,
И нас слизнул ночной водоворот.
Стал человек один другому — дьявол;
Кровь — спайкой душ. Борьба за жизнь — законом,
И долгом — месть.
Но мы не покорились:
Ослушники законов естества,
В себе самих укрыли наше солнце,
На дне темниц мы выносили силу
Неодолимую любви. И в пытках
Мы выучились верить и молиться
За палачей. Мы поняли, что каждый
Есть пленный ангел в дьявольской личине.
В огне застенков выплавили радость
О преосуществленьи человека,
И никогда не грезили прекрасней
И пламенней его последних судеб.
Далекие потомки наши, знайте,
Что если вы живете во Вселенной,
Где каждая частица вещества
С другою слита жертвенной любовью,
И человечеством преодолен
Закон необходимости и смерти,
То в этом мире есть и наша доля!

Симферополь — Феодосия. 21 мая 1922.


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz