<- предыдущая страница следующая ->

Гито считал, что то же самое должно произойти после устранения Гарфилда, и в известной степени так оно и было. Изо всех тех, кого Гарфилд выбрал в состав своего кабинета — людей, в руках которых сосредоточивалась бы вся власть в стране на последующие четыре года — лишь один остался незамененным Артуром. Этим исключением был человек, которого он не посмел тронуть,— сын Линкольна. Впрочем, с другой стороны, новый президент порвал и со «стойкими». Открытое признание, что убийца действовал как их агент, возымело действие, обратное тому, на что рассчитывал Гито. Мужество, с которым Гарфилд боролся за свою жизнь, привлекло к нему симпатии всего народа, всеобщая же ненависть к «стойким» повлекла устранение их ставленников с занимаемых должностей. Вожак «стойких», Роско Конклинг, потерпел поражение при перевыборах в сенат всего через несколько дней после выстрелов в Гарфилда. Он издавна держал в своих руках политическую машину в Нью-Йорке, известную своей коррупцией, расхищением общественных средств и тесными связями с преступным миром, но после убийства Гарфилда ему уже не удавалось выдвинуться на какой-либо государственный пост. Изгнанный с национальной политической арены. Конклинг провел последние годы своей жизни в относительной безвестности. Семь лет спустя после убийства президента, прогуливаясь в одиночестве по улицам Нью-Йорка в снежную пургу, Конклинг упал в сугроб, никто не оказал ему помощи, и он замерз — умер, забытый страной, возглавить которую в свое время помышлял.
Акция Гито, разумеется, была осуждена «стойкими» точно так же, как в свое время преступление Бута было осуждено Югом после первой реакции стихийного ликования, о которой говорил Дэвис. Однако в общественном сознании политический характер преступления Гито был широко признан: подлинной причиной преступления считались поджигательские выпады против Гарфилда со стороны людей, которые не могли ссылаться на «психическую неполноценность». В одном из номеров тогда влиятельного журнала «Космополитэн мэгэзин» была помещена статья, в которой говорилось: «Когда Гито был арестован, у него в кармане обнаружили номер «Нью-Йорк геральд», содержащий резкий выпад против президента за сговор с Конклингом по вопросам назначений на государственные посты в Нью-Йорке. На тексте сделаны пометки рукой Гито; по-видимому, он долго носил его при себе, перечитывая, размышляя над ним до тех пор, пока его мозг не воспламенился жаждой убийства». А газета «Нью-Йорк ивнинг телеграф» в день покушения писала, что, «говоря попросту», акт, совершенный Гито, был «естественным исходом грязной и разлагающей политической игры, жертвой которой с самого окончания войны является вся страна» *.
* Теодор Кларк Смит. «Жизнеописание и письма Джеймса Авраама Гарфилда».
Пока Гито в тюрьме дожидался суда, у него была возможность поразмыслить над опрометчивостью своего поступка. Он мог понять теперь, как сильно он просчитался. «Стойкие», на одобрение которых он рассчитывал, оказались не в состоянии защитить его. Он был предоставлен самому себе, и, когда Гарфилд умер, он очутился не просто перед тюрьмой, а перед смертным приговором.
Он не смог отрицать свою виновность в преступлении, которое, подобно Джеку Руби, он совершил публично. Ему требовалось подобрать иной способ защиты — и для этого была лишь одна возможность.
С самого начала, как уже отмечалось, Гито отказался от версии, будто он действовал из личных соображений, из мелкой злобы. Он нашел мотив более благородный, попытавшись связать свои личные обиды с обидой всех претендентов от «стойких» на выгодные посты в правительственном аппарате. Поскольку теперь оказалось, что этого недостаточно, он решил искать оправдания своих действий в более высоких сферах — у самого господа бога. В какой степени это решение было продиктовано мудростью, никто не мог бы сказать наверняка, но достаточно заметить, что инстинкт самосохранения к псевдорелигиозные чувства с поразительной последовательностью не покидали его в течение всего судебного разбирательства. Ведь оставался один путь к спасению ему жизни — и это превосходно понимал сам Гито с его познаниями в области права: можно объявить себя сумасшедшим и своим поведением убедить в этом суд.
В медицинских кругах уже тогда предпринимались первые попытки опротестовывать приговоры к тюремному заключению, вынесенные в отношении сумасшедших, поскольку, по мнению врачей, такого рода преступников надо отправлять в психиатрические лечебницы. Использовав увлечение этой теорией в Америке, Гито (под руководством своего зятя, Джорджа Сковилля, своего официального защитника) ухитрился превратить зал судебных заседаний на протяжении всех десяти недель, пока шел процесс, в поразительное зрелище: суд порою напоминал сумасшедший дом. Гито вскакивал и, прерывая свидетелей обвинения и прокурора, произносил длинные и несвязные речи, он утверждал, будто Иегова внушил ему нанести удар по Гарфилду, а в заключение обращался к суду с просьбой: «Пусть ваше решение подтвердит, что это акт божий, а не мой».
Судья, председательствовавший на фантастическом процессе-спектакле, подвергся резкой критике за то, что он предоставил Гито полную возможность демонстрировать свое помешательство, будь оно подлинным или симуляцией. В связи с этим еженедельник «Нейшн», выходивший и в то время, заявил: «Словом, надо задуматься, не следует ли, невзирая на использование обвиняемым ссылки на помешательство в качестве защиты, обращаться с ним в зале суда как со здравомыслящим и ответственным лицом, настойчиво требуя от него такого поведения, которое давало бы понять, что вся его защита есть не что иное, как обман».
Итак, Гито была предоставлена полная возможность продемонстрировать, что он полоумен. После того как присяжным рассказали немало историй о его прежних эксцентрических выходках и они терпеливо выдержали целую серию диких взрывов со стороны подсудимого, дело, наконец, было закончено — после часового обсуждения присяжные вернулись с определением: «В своем уме, виновен». Гито казнили.
Довольно убедительной и до сих пор актуальной представляется редакционная статья еженедельника «Нейшн» за 2 февраля 1882 года. Этот журнал, один из самых авторитетных в те дни, писал: «Демонстрации помешательства, использованные Гито, не привели к желаемым результатам. Ведь в каждом помешательстве есть, в конце концов, своя логика. Даже безумцы полоумны в соответствии с какими-то правилами, и длительный опыт наблюдений над ними не оставляет сомнения в том. Гито не соблюдал их. Он не скрывал остроты, быстроты и точности своих суждений по вопросам, глубоко задевавшим его. Единственными доказательствами помешательства были его озлобление и пренебрежение условностями, то есть такие признаки сумасшествия, которые легче всего симулировать,— вряд ли труднее, чем симулировать походку пьяного. Никаких иных признаков дефективности своего мышления он не проявлял...
Если вы достаточно здоровы, чтобы жить и делать свое дело,— продолжал далее журнал,— быть в нормальных взаимоотношениях с людьми здоровыми, вступить в заговор и заранее подготовить преступление и при этом показать, что вы знаете о возможных последствиях и боитесь их или наперед планируете возможности избежать ответственности, значит, вы будете привлечены к ответственности за совершенное преступление и понесете законное наказание. Иными словами, чтобы совершить преступление безнаказанно, уже недостаточно ни странностей в поведении и эксцентричности, ни иллюзий относительно места, занимаемого вами в мире, ни проявления неспособности держать свое слово. Ваше поведение задолго до преступления должно показывать, что вы безразличны к последствиям своего поступка. Иными словами, теория помешательства «ad hoc» или внезапного и временного помешательства, длящегося ровно столько, чтобы выполнить определенный противозаконный акт, получила, пожалуй, самый серьезный удар, какой ей когда-либо наносился».
Суд над Гито, в отличие от предыдущих процессов, последовавших за убийством Линкольна, происходил в современную эпоху — при толковании закона, по которому помешательству давалось современное определение. Он послужил бы явным прецедентом при суде над Ли Освальдом, если бы защитник Освальда объявил своего клиента невменяемым. Совершенно очевидно, что уж если такой неврастеник, как Гито, мог рассматриваться как человек, ответственный за свои поступки перед законами Соединенных Штатов, то убийца Кеннеди, притом несомненно в значительно большей степени, ответствен за свое преступление. Что же касается Руби, то приведенный выше отрывок из «Нейшн» превосходно формулирует доводы в пользу того, чтобы отвергнуть ссылки на «временное помешательство, длящееся ровно столько, чтобы выполнить определенный противозаконный акт».
•
Джон Уилкс Бут был убийцей со стороны правых. «Стойких» Чарльза Гито, хотя им трудно дать какое-либо четкое определение, можно было бы считать правым крылом этой партии. Но Ли Харви Освальд, обвиняемый в убийстве Кеннеди, назван сумасшедшим левым — примечательно, что и в прошлом уже имел место прецедент подобного обвинения.
В этой связи поучительно было бы разобрать обстоятельства убийства Маккинли. В истории Соединенных Штатов не существовало президента, чья внешняя и внутренняя политика была бы столь ненавистной для левых, как политика республиканца Маккинли, впервые избранного в 1896 году и переизбранного четыре года спустя.
Если искать современного двойника Маккинли, то на ум приходит имя Джона Фостера Даллеса. Президент Маккинли находился в Белом доме, когда выявились два фактора огромного значения: США стали показывать себя империалистической державой с притязаниями на мировое господство, а с другой стороны — окончательно утвердился контроль крупных корпораций и финансовых учреждений над американской экономикой. Именно в период президентства Маккинли была спровоцирована и выиграна война с Испанией — почти без всякого сопротивления со стороны испанцев, но при упорном и мужественном сопротивлении народов, населявших испанские колонии, только что захваченные Соединенными Штатами. После окончания войны США произвели своего рода оккупацию этих колоний — либо косвенную, как это было в случае с Кубой, которой американцы навязали долгосрочный договор, утверждавший их экономическое господство над островом, либо прямую, как это было с новыми колониями — Пуэрто-Рико, Гуамом, Гавайями и Филиппинами.
В оправдание своих действий у Маккинли всегда находились веские моральные доводы. В войне с Испанией президент отказывался внимать своим советникам — сторонникам еще более крайних действий, заявлявшим, что движение за независимость Кубы несет угрозу американским капиталовложениям на этом острове (сахар, железо, табак), и требовавшим ввода войск США на Кубу для охраны этих ценностей и без разрешения на то испанского правительства.
Это противоречило тактике Маккинли. Он предпочел направить в Гавану линкор с заданием обеспечить безопасность жизни и собственности американцев, находящихся на Кубе, если там произойдет революция. Через три недели после прибытия линкора в порт Гаваны он был взорван и потоплен. Испания, отдававшая себе отчет в том, что она беззащитна, и предпринимавшая отчаянные попытки избежать войны, торжественно заверяла мир, что она не несет ответственности за этот взрыв. Несмотря ни на что Маккинли толкнул жаждавшую возмездия страну на объявление войны Испании, чтобы, как он утверждал, отомстить за потопленный ею линкор.
Это была самая недостойная война из всех, в которых когда-либо приходилось участвовать великим державам. Ни одного дюйма захваченной земли не приходилось завоевывать, ни один солдат американской армии не был взят в плен; потери, понесенные американской стороной, почти исключительно объяснялись либо малярией, либо смертельными отравлениями консервами, которые спекулянты сбывали армии США.
Что касается аннексии Филиппин, Маккинли сказал, что, дескать, ему открылось — такова воля самого господа бога. В беседе с группой духовных лиц президент Соединенных Штатов заявил, что он обратился к всевышнему за советом, как надлежит поступить с этими островами. По словам Маккинли, чудодейственный ответ, ниспосланный ему, гласил: Америка должна отправить туда свои войска с целью поднять, цивилизовать население, распространяя христианство, «поскольку эти темнокожие существа являются нашими собратьями, во имя которых Христос также отдал свою жизнь».
Президент известил духовенство, что, когда бог ниспослал ему такое откровение, он вызвал официального картографа и дал ему указание впредь на всех выпускаемых картах отмечать Филиппины как собственность Соединенных Штатов. Но покорение этих островов оказалось делом не таким простым, как рассчитывал президент. Среди местного населения, боровшегося за свою независимость, погибло 600 тысяч человек, потери американской армии составляли 4300 человек. Когда американцы — противники империализма — задавали вопрос, какие права их страна предполагает предоставить филиппинскому народу, Маккинли отвечал: «Сейчас неподходящий момент для освободителей выдвигать важные вопросы, касающиеся свободы и правительства для освобождаемых, поскольку последние заняты истреблением своих избавителей».
Внутри страны Маккинли следовал политике мультимиллионера Маркуса А. Ханны, который еще в начале политической карьеры Маккинли предоставил ему большую денежную ссуду для уплаты долга, после чего стал его главным «советником».
Много воды утекло в Америке со времен Линкольна. Гражданская война была вызвана причинами более сложными, чем те, которые приводятся обычно: с точки зрения экономической — это был союз независимого фермера Среднего Запада с предпринимателями и работниками Севера против крупных владельцев плантаций на Юге и тех, кто от них зависел. Западная сельскохозяйственная экономика дополнялась северной индустрией и коммерцией; Запад и Север торговали в основном друг с другом, а Юг выращивал продукты, необходимые лишь для удовлетворения своих собственных потребностей, и его основные источники дохода поступали от экспорта на европейский рынок хлопка и табака. Север, подобно любой другой поднимающейся буржуазной нации, стремился оградить свою индустрию от европейского соперничества путем установления покровительственных тарифов, в то время как Юг, безропотно соглашаясь со своим положением полуколонии, поддерживал более низкие тарифы. Южане понимали, что европейские страны вынуждены сбывать свои товары в Америке, желая сбалансировать свои торговые кредиты и продолжать закупку на Юге хлопка и табака. Более того, импорт товаров европейского производства, конкурирующих с продукцией Севера, приводил к понижению цен, в чем Юг был заинтересован как потребитель. Союз между Севером и Средним Западом, сложившийся в период гражданской войны, уже распадался во время правления Гарфилда, бывшего генерал-майора линкольновской армии, которого поддерживали фермеры с Запада в борьбе с богатыми нью-йоркцами за право держать в своих руках партию, некогда избравшую Линкольна. В годы, последовавшие за убийством Гарфилда, финансовый капитал, открыто помогавший «стойким», полностью овладел контролем над Соединенными Штатами. К тому моменту, когда Маккинли был выдвинут кандидатом от республиканцев, они уже явились главной силой и в сфере политической. Антитрестовский закон Шермана, имевший своей целью защиту мелких предпринимателей от монополий, был принят в 1890 году, но в 1896 году президентом избрали Маккинли, и при его правлении тресты с многомиллионными капиталами, созданные вопреки этому закону, не подвергались ни малейшим ограничениям. Одним из таких трестов была сталелитейная компания «U. S. Steel», располагавшая уже тогда миллиардом долларов.
Президент, прибывший в Буффало 5 сентября 1901 года на грандиозную выставку, открывшуюся в этом городе с целью прославить превращение Соединенных Штатов за последние годы в мировую державу, был, таким образом, деятелем не совсем обычного типа. Маккинли проехал по «Триумфальной дороге», произнес речь, затем осмотрел выставку, выпил кофе в пуэрто-риканском павильоне и в тот же вечер полюбовался фейерверком — огненным изображением в небе двадцати двух боевых кораблей. На следующий день он вновь посетил выставку, чтобы еще раз осмотреть ее экспонаты. К вечеру, по заведенному обычаю, он направился пожать руки своим почитателям в толпе посетителей выставки. Их выстроили в ряд. Маккинли шел вдоль шеренги, пожимая руки, пока не остановился возле какого-то человека, который не подал ему руки и вместо этого выстрелил сначала в грудь, а потом в живот президента. Президент умер не сразу. Маккинли, который всегда был прекрасно осведомлен о воле создателя, восемь дней находился между жизнью и смертью. «Таково желание господа, да будет исполнена его воля, а не наша»,— сказал он. Жена запричитала: «Я хочу умереть вместе с тобой, вместе с тобой». «Мы все умрем, все умрем» — ответил Маккинли. Вскоре его не стало.
Убийцу Маккинли сбили с ног, его волокли по земле и избивали, хотя он не оказывал никакого сопротивления. Как выяснилось, это был рабочий по имени Леон Чолгош, 28 лет, сын польских иммигрантов. Когда его спросили о мотивах убийства, Чолгош тихо ответил: «Я убил президента, потому что он — враг честных трудовых людей. Я не раскаиваюсь в своем преступлении».
Убийство президента Соединенных Штатов во имя честных трудовых людей расценено было в Америке как неопровержимое доказательство невменяемости Чолгоша. Когда на допросе он сообщил, что в свое время посещал митинги социалистов и анархистов, это первое предположение укрепилось. А когда он заявил своим адвокатам, что знает, какой конец его ждет, и не намерен помогать назначенным судом юристам готовить выступления в его защиту, люди окончательно убедились в том, что он сумасшедший.
По мнению американцев, голосовавших за Маккинли, лишь обезумевшие заговорщики либо вступившие в заговор безумцы могли воспринимать анархизм как философское направление, а марксизм как экономическую доктрину.
О жизни Чолгоша мало что публиковалось, да и то, что известно, окрашено субъективным отношением его биографов... Отец Чолгоша, простой чернорабочий, приехал в Соединенные Штаты из Польши. Леон Чолгош родился уже в Соединенных Штатах. Когда он достаточно подрос и мог начать работать, его приняли на кливлендский завод по производству проволоки. Сохраняя репутацию честного и знающего свое дело рабочего, ему удалось остаться на работе и в годы кризиса, когда многие другие ее потеряли. Он работал вплоть до 1898 года, пока болезнь не вынудила его заняться менее изнурительным трудом.
В Кливленде он увлекался чтением. Многие из его знакомых считали его «необщительным», «тихоней», но в остальном его поведение было вполне нормальным. Молодой рабочий интересовался теоретическими дискуссиями, касавшимися взаимоотношений капитала и труда, он посещал лекции на эту тему. Из всех рассмотренных им доктрин его больше всего привлекали убеждения анархистов.
Вынужденный искать более легкую работу, Леон решил возвратиться домой и помочь отцу управлять небольшой фермой, которую семья к тому времени сумела приобрести. Он чинил фургоны и детали машин, охотился на кроликов, помогая прокормить семью.
Мать Леона умерла, когда мальчику было двенадцать лет, отец женился вторично. Между Леоном и мачехой происходили нескончаемые распри. Она считала, что Леон слишком много времени тратит на сон и чтение, тогда как ему следует побольше работать. Наконец Леон заявил отцу, что не может больше выносить придирок мачехи, и потребовал от отца вернуть ему деньги, одолженные им на покупку фермы.
Получив свои деньги, Леон переселился в Буффало.
Еще на ферме Леон Чолгош продолжал интересоваться анархистской философией, его внимание привлекало все, что приписывалось анархистам во всем мире.
Когда 29 июля 1900 года итальянский король Умберто I был убит анархистом, который незадолго до этого жил в Нью-Джерси, Чолгош вырезал из газеты сообщение об убийстве короля и постоянно перечитывал его. Как говорили, он неоднократно пытался вступить в анархистские организации в Кливленде и в Чикаго, но в то время анархистов подвергали таким тяжелым репрессиям, что они с недоверием относились к любому незнакомому человеку, опасаясь, что это агент, подосланный полицией с заданием следить за ними. Представления Чолгоша об анархизме были весьма наивными и ультрарадикальными. Это усугубляло подозрения, и орган американских анархистов «Свободное общество» в выпуске, опубликованном за пять дней до убийства Маккинли, особо предостерегал своих читателей, что Чолгош несомненно является провокатором и следует пресекать всякую его деятельность среди анархистов.
Невзирая на это считалось, что все анархисты Соединенных Штатов несут коллективную ответственность за убийство Маккинли. Сотни из них были схвачены, арестованы и заключены в тюрьмы. Пытались утверждать, что среди них Чолгош имел сообщников, хотя и не нашлось улик, подтверждавших подобное подозрение. При всем этом можно с полной определенностью утверждать — и здесь обвинения основываются на более твердой почве и заслуживают большего внимания,— что при определенных обстоятельствах и в известные периоды анархисты других стран замышляли и осуществляли аналогичные убийства. Несомненно, преступление Чолгоша было продиктовано исключительно его философской позицией, которую он, во всяком случае, определял как анархист.
Как мы могли убедиться, все три убийства были продиктованы политическими мотивами. Но при убийстве Маккинли — что является случаем из ряда вон выходящим — отсутствовало какое бы то ни было стремление убийцы к славе или мести.
Бут прыгнул на сцену, чтобы удостовериться в том, видела ли толпа человека, который нашел в себе мужество выстрелить в Линкольна, а когда впоследствии Бут прочитал в газетах сообщение о своем преступлении, он записал в дневнике: «Я нанес удар отважно, а не так, как об этом сообщают газеты. Я твердым шагом направился к нему сквозь тысячи его друзей, меня останавливали, но я упорно пробивался вперед. Возле него находился полковник. Прежде чем грянул выстрел, я воскликнул: «Пусть так всегда погибают тираны».
Прыгая, я сломал себе ногу. Я прорвался через все заграждения. В эту ночь я проскакал шестьдесят миль с переломом кости, и при каждом толчке кость вонзалась в мякоть ноги. Я покинут всеми, на мне лежит печать Каина, хотя, если бы мир знал, что происходит у меня в душе, одно это сразу сделало бы меня великим».
Гито вручил схватившим его письмо, содержащее его собственную, не лишенную преувеличений биографию, а Чолгош, когда полиция спросила его имя, ответил: Nieman — «Никто». Он ни разу не проявил чувств личной обиды. Сидя в тюремной камере, когда от него требовали признания в тайных мотивах убийства, Чолгош твердил только одно: «Я думал, что это будет на пользу родине».
Сообщникам Бута было дано право обжаловать приговор в течение нескольких месяцев, так же поступили и с Гито. Процесс над Чолгошем был проведен скоропалительно, всего за восемь часов; суд признал его виновным, посовещавшись ровно 34 минуты. Затем он был казнен на электрическом стуле. Палачи не сразу выдали его тело семье, сначала они обильно полили останки карболовой кислотой. Этот последний жест — возмездие трупу «безумного» убийцы — очевидно, казался сторонникам Маккинли здравомысленным актом.
Убийство Маккинли попросту привело к передаче власти в руки человека, который, хотя и проявлял меньшее раболепие перед монополиями внутри страны, в своей внешней политике придерживался более империалистического курса. Сам по себе Маккинли не был той движущей силой, которая направляла экспансионистскую политику США. Он являлся лишь одним из выразителей интересов монополий. Находилось немало и других, вроде сенатора из Индианы Бевериджа, которому принадлежит следующее изречение: «Господь сделал нас руководителями и организаторами мира, призванными внести порядок и систему в царство хаоса... Он выделил американский народ, как избранную им нацию, которой суждено возглавить возрождение мира. Такова священная миссия Америки». И даже такой здравомыслящий человек, как Уильям Аллен Уайт, один из известнейших американских редакторов и советников Белого дома, заявил: «Судьба явно предназначила англо-саксам роль завоевателей мира».
После убийства Маккинли в Белом доме воцарился Теодор Рузвельт, самый оголтелый из всех империалистов, считавший политику Маккинли слишком умеренной. Однажды, разгневанный затяжкой нападения на Кубу, он заявил, что президент Маккинли, пытавшийся искать какие-либо моральные оправдания войне, «был не тверже шоколадного крема» *.
* Маргарет Лич. «В дни Маккинли».
В отличие от двух предыдущих убийств, убийство Маккинли не изменило политических позиций прежнего правительства — напротив, лишь укрепило уже намеченный курс. Поэтому можно подвергнуть сомнению действенность отдельных террористических актов даже с точки зрения тех, кто замышляет и осуществляет их.
Никаких убедительных объективных доказательств безумия Чолгоша никогда не было представлено. Ни один суд не признал его невменяемым. Вся эта версия строится на весьма поверхностном доводе — о приверженности его к определенной идеологии, которая-де сама по себе уже является свидетельством невменяемости. И в то же время не известно ни одного высказывания, приписываемого Чолгошу, которое по своему безумию могло бы сравниться с заявлением Теодора Рузвельта, сделанным перед началом военных действий на Кубе: по мнению последнего, именно потому, что так много людей жаждет мира, должна начаться война. «Шумиха, поднятая кликой, ратующей за мир, убедила меня в том, что нашей стране нужна война... Я бы предпочел, чтобы она началась как можно скорее».
•
Этот исторический обзор предыдущих убийств позволяет дать оценку тому заявлению, которое так часто повторяется на страницах газет и журналов, откуда большинство американцев черпает факты и на основании их делает свои выводы,— заявлению, что все президенты Соединенных Штатов, павшие от пули убийц, были жертвами сумасшедших, у которых не было ни сообщников, ни определенных политических целей. Следует еще раз отметить, что подобная официальная версия выдвигалась не раз.
Поначалу утверждали, что Освальд — агент мирового коммунистического революционного движения, а Руби — разгневанный патриот, возложивший на себя миссию отомстить за мученически погибшего президента и его отважную молодую вдову. И лишь после того, как доводы Руби были подвергнуты сомнению во всем мире, на смену этой версии преступления появилась новая.
И Освальд, и Руби были представлены как безумцы действовавшие в одиночку и незнакомые друг с другом. А поскольку не существует конкретных доказательств невменяемости Освальда, новая версия основывается исключительно на беспрестанных заверениях в том, что исторически это являлось единственным объяснением всех предыдущих убийств, поскольку убийства политического характера никогда в Соединенных Штатах, дескать, не происходили.

<- предыдущая страница следующая ->