каморка папыВлада
журнал Иностранная литература 1964-09 текст-16
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 28.03.2024, 22:30

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

2
К тому времени когда Рикэры собрались уходить — из-за мадам Кассэн они страшно задержались,— степень опьянения Рикэра достигла опасной черты. От бьющей через край благожелательности он перешел к недовольству — своего рода космическому недовольству, которое вслед за поисками недостатков в других людях обращалось к исследованию его собственных. Мари Рикэр знала, что, если ее муж согласится на этой первоначальной стадии принять снотворное, все еще может обойтись. Забвение придет к нему раньше, чем религиозный подъем, который, подобно распахнутой настежь двери в районе красных фонариков, неизменно приводил к постельным делам.
— Мне иной раз кажется,— сказал Рикэр,— что нашему епископу не хватает возвышенности духа.
— Он был очень мил со мной,— сказала Мари Рикэр.
— Наверно, завел разговор о картах?
— Да, предложил научить меня бриджу.
— Он же знает, что я запрещаю тебе играть в карты.
— Откуда? Я никому об этом не говорила.
— Я не допущу, чтобы моя жена превратилась в типичную колонистку.
— По-моему, она уже превратилась.— Мари добавила чуть слышно:— Хочу быть как все.
Он продолжал раздраженно:
— Здешние дамы только и знают, что болтать целыми днями о всякой чепухе и...
— Ах, если бы я тоже умела болтать! Вот было бы хорошо! Хоть бы кто научил меня!
Так бывало всегда. Кроме минеральной воды, она ничего не пила, а развязывало ей язык его спиртуозное дыхание, будто виски проникало в кровь к ней самой, и то, что она говорила в таких случаях, было недалеко от истины. Истина, коей, по словам евангелиста, полагалось бы «делать нас свободными», раздражала Рикэра, точно заусеница. Он сказал:
— Что за вздор! Перестань рисоваться. Иногда в тебе вдруг появляется что-то общее с мадам Гэлль.
Ночь встречала их своим нестройным хором, и звуки, несшиеся из джунглей и справа и слева, заглушали рокот мотора. Ей вдруг так захотелось пройтись по магазинам, что карабкаются вверх по крутой улице Намюр! Она уставилась в светящуюся приборную доску, пытаясь разглядеть за ней витрину с обувью. Потом вытянула ногу рядом с тормозной педалью и прошептала:
— Я ношу шестой номер.
— Что ты сказала?
— Ничего.
В свете фар она увидела деревянную клетку — будто вдоль дороги шествовал марсианин.
— Завела дурную привычку разговаривать сама с собой.
Она промолчала. Ведь ему не скажешь: мне больше не с кем говорить о кондитерской на углу, о том, как сестра Тереза сломала ногу, о пляже в августе, где я была с родителями.
— Тут большая доля моей вины,— сказал Рикэр, переходя во вторую стадию.— Я этого не отрицаю. Мне не удалось приобщить тебя к истинным духовным ценностям — истинным с моей точки зрения. Чего же еще ждать от управляющего маслобойным заводом? Я не создан для такой жизни. Казалось бы, даже ты должна понять это.
Его самодовольная желтая физиономия, точно маска, висела между ней и Африкой.
Он сказал:
— В молодости мне хотелось стать священником.
С тех пор как они поженились, он говорил ей об этом после выпивки, по крайней мере раз в месяц, и каждый раз она вспоминала их первую ночь в антверпенском отеле, когда он снял с нее свое тело и, точно нетуго набитый мешок, шмякнулся рядом, и тогда ее рука с нежностью коснулась его плеча (жесткого и круглого, как брюква), потому что ей показалось, будто она в чем-то не угодила ему, и он грубо спросил: «Тебе что, мало? Мужчина не может без конца». Потом он лег на бок, отвернувшись от нее; медалька, с которой он никогда не расставался, была закинута за спину во время их объятий и теперь лежала у него ниже поясницы, укоризненно глядя ей в лицо. Она хотела сказать в свое оправдание: «Ты женился на мне по своей воле. Я тоже целомудренная — меня воспитали монахини». Но целомудрие, которому учили в монастыре, связывалось в ее представлении с чистой белой одеждой, со светом и нежностью, а у него оно было как заношенная власяница пустынника.
— Что ты сказала?
— Ничего.
— Я делюсь с тобой самыми сокровенными своими чувствами, а тебе хоть бы что.
Она проговорила жалобным голосом:
— Может, это ошибка?
— Какая ошибка?
— Наш брак. Я была слишком молода.
— Ах, вот как! Значит, я слишком стар и не удовлетворяю тебя?
— Нет, нет!.. Я не...
— Для тебя любовь существует только в одном определенном смысле. Что же, по-твоему, такой любовью обходятся и святые?
— Я не знаю ни одного святого,— в отчаянии проговорила она.
— Ты не допускаешь, что я, человек скромный, способен пройти сквозь непроглядную ночь души? Да где мне! Ведь я всего-навсего твой муж, который спит с тобой в одной постели!
Она прошептала:
— Я ничего не понимаю. Не надо, прошу тебя. Я ничего не понимаю.
— Чего ты не понимаешь?
— Я думала, что любовь должна приносить людям счастье.
— Вот чему тебя учили в монастыре!
— Да.
Он скорчил гримасу и тяжело задышал, отчего в кабине сразу же запахло виски «бочка 69». Они проехали мимо страшного чучела в кресле; до дома теперь было близко.
— О чем ты думаешь? — спросил он.
Она снова была в магазине на улице Намюр, и пожилой мужчина бережно — так бережно! — надевал ей на ногу туфлю на гвоздике. Она ответила:
— Ни о чем.
Рикэр проговорил неожиданно мягким голосом:
— Какая благоприятная минута для молитвы.
— Для молитвы? — Она поняла, что ссоре конец, но не испытала при этом ни малейшего облегчения, так как знала по опыту, что стоит начаться дождю, жди молнии над самой головой.
— Когда мне не о чем думать, точнее, когда у меня нет ничего такого, о чем думать необходимо, я всегда читаю «Отче наш» и «Аве Мария» и даже покаянную молитву.
— Покаянную?
— Да, приношу покаяние, что понапрасну рассердился на одну милую девочку, которую я люблю.
Его рука легла ей на бедро, и пальцы стали легонько ерзать по шелку, точно в поисках мышцы, за которую можно зацепиться. Ржавеющие на свалке котлы свидетельствовали, что машина приближается к дому, за поворотом мелькнет свет в окне спальни.
Она хотела было пройти прямо к себе, в маленькую душную неуютную комнату, где ей иногда разрешалось ночевать одной во время нездоровья или в опасные дни, но он удержал ее за руку. Да она, собственно, и не надеялась, что удастся улизнуть. Он сказал:
— Ты не сердишься на меня, Мави?
Он всегда начинал по-детски коверкать ее имя, когда намерения у него были отнюдь не детские.
— Нет. Но... сегодня рискованно.
Единственная надежда была, что он не хочет ребенка.
— А, перестань! Я же проверил по календарю, перед тем как выехать.
— Последние два месяца у меня очень запаздывало.
Она купила однажды баллон для спринцевания, но он нашел его и выбросил вон, после чего так долго ее отчитывал за столь чудовищное и противоестественное поведение и с таким чувством распространялся о христианском браке, что лекция эта закончилась в постели.
Он положил ей руку ниже талии и чуть подтолкнул в нужном ему направлении.
— Сегодня,— сказал он,— мы рискнем.
— Но как раз сегодня-то и нельзя. Я обещаю тебе...
— Не за тем церковь соединила нас, Мави, чтобы мы избегали всякого риска. Не надо перебарщивать в надежные дни.
Она проговорила умоляющим голосом:
— Я только на минутку. У меня там все мои вещи — ей было противно раздеваться под его шарящим взглядом.— Я ненадолго. Обещаю, что ненадолго.
— Я буду ждать тебя,— пообещал и Рикэр.
Она раздевалась, стараясь по возможности оттянуть время, потом достала пижамную кофту из-под подушки. В комнате хватало места только для узенькой металлической кровати, стула, платяного шкафа и комода. На комоде стояла фотография ее родителей — двое счастливых пожилых супругов, которые поженились поздно и произвели на свет только одного ребенка. Там же лежала открытка от двоюродного брата с видом Брюгге и старый номер журнала «Тайм». Под комодом у нее был спрятан ключ, и она отперла им нижний ящик. В этом ящике помещался ее тайный музей: подозрительно новенький требник, подаренный ей в день ее первого причастия, морская раковина, программа концерта в Брюсселе, однотомное школьное издание «Истории католической церкви в Европе» Андрэ Лежена и тетрадка с ее сочинением на тему о религиозных войнах, написанным в последнем семестре (кончила она с отличными отметками). Теперь к этой коллекции присоединился и старый номер «Тайма». Портрет Куэрри прикрыл «Историю» мосье Лежена, он лег чужеродным телом среди детских сувениров. Ей вспомнились слова мадам Гэлль: «Репутация у него в некоторых отношениях весьма и весьма скверная». Она заперла ящик и спрятала ключ — мешкать дольше было небезопасно. Потом прошла через веранду в их спальню, где в глубине марлевого балдахина двуспальной кровати, под деревянным распятием лежал голый Рикэр. Он был похож на утопленника, поднятого со дна рыбачьей сетью. Густая поросль у него на животе и на ногах темнела, как водоросли. Но лишь только она вошла, он мгновенно ожил и приподнял край сетки.
— Иди, Мави,— сказал он.
Христианский брак (сколько раз ей говорили об этом ее духовные наставники!) был символом бракосочетания Христа с церковью его.

Глава вторая

1
Настоятель со старомодной учтивостью потушил сигару, но не успела мадам Рикэр сесть, как он машинально закурил другую. Стол у него был завален прейскурантами скобяных и хозяйственных товаров и клочками бумаги со сложнейшими вычислениями, которые каждый раз давали другой ответ, ибо математик он был плохой и производил умножение весьма запутанным способом сложения, а деление многозначных чисел — путем целой серии вычитаний. Прейскурант лежал открытым на странице, где рекламировались бидэ, которые настоятель принимал за новую модель ножной ванны. Когда мадам Рикэр вошла к нему, он был занят подсчетом, хватит ли у него денег на покупку для лепрозория штук тридцати таких ванночек. Как раз то, что нужно для лепрозных ног!
— Мадам Рикэр! Вот не ожидал! А ваш муж...
— Нет.
— И вы отважились ехать в такую даль одна?
— У меня были попутчики до Перрэнов. Там я переночевала. Мой муж просил меня отвезти вам два бочонка масла.
— Как это любезно с его стороны!
— Ах, что вы! Мы слишком мало помогаем лепрозорию.
Настоятель вдруг подумал, что можно попросить Рикэров купить несколько штук таких вот новых ножных ванн, но он не знал, сколько им будет по средствам. Человеку, не имеющему никакой собственности, всякий, у кого есть деньги, кажется богачом. Сколько же попросить? Одну ванну или все тридцать? Он стал поворачивать прейскурант к Мари Рикэр, но осторожно, так, чтобы казалось, будто его руки просто перебирают бумаги на столе. Насколько легче было бы приступить к делу, если бы она воскликнула: «Какая интересная ванночка, это что-то новое!» — и тогда он бы подхватил...
Но Мари Рикэр поставила его в затруднительное положение, заговорив совсем о другом:
— Как подвигается ваша новая церковь, отец?
— Новая церковь?
— Мой муж говорил, что вы строите замечательную церковь — большую, как собор. И в африканском стиле.
— Откуда он это взял? Вот странно! Будь у меня такие деньги...— Сколько ни пиши на бумажках, все равно не подсчитаешь, во что обошлось бы строительство церкви — «большой, как собор»...— Будь такие деньги, мы бы построили здесь сто домов и в каждом поставили бы по ножной ванне!
Он пододвинул прейскурант ближе к ней.
— Доктор Колэн никогда не простил бы мне, что я трачусь на церковь.
— Странно! Откуда же у моего мужа такие...
«А если это намек? — подумал настоятель.— Что, если Рикэры хотят финансировать?..» Трудно, конечно, поверить, что управляющий маслобойным заводом может так разбогатеть, но вдруг мадам Рикэр получила наследство? Правда, в Люке, несомненно, ходили бы толки об этом, но он ездит в город не чаще, чем раз в год. Он сказал:
— Нам еще и старая наша церковь послужит не один десяток лет. Католиков среди больных не больше половины. И стоит ли строить большую церковь, когда люди все еще ютятся по глинобитным хижинам? Наш друг Куэрри нашел способ сократить стоимость каждого домика на четверть против прежнего. До него у нас все делалось по-любительски.
— Мой муж всем говорит, что Куэрри строит здесь церковь.
— Нет, нет! Мы используем его более разумно. Строительству новой больницы тоже не видно конца. Все деньги, которые мы сможем добыть всеми правдами и неправдами, пойдут на оборудование нового больничного корпуса. Вот я как раз просматриваю прейскурант...
— А где сейчас мосье Куэрри?
— Наверно, у себя, работает, а может, где-нибудь с доктором.
— Две недели назад у губернатора только и было разговоров что о нем.
— Бедный мосье Куэрри!
Черный малыш, совсем крошечный, не постучавшись, отворил дверь и появился в комнате, точно клочок густой тени из ослепительного сияния полдня. На нем ничего не было, и маленький крантик, как стручок, болтался у него под вздутым животом. Он выдвинул ящик письменного стола, за которым сидел настоятель, достал оттуда конфету и удалился.
— Отзывались о нем очень лестно,— сказала мадам Рикэр.— Это верно — про его боя? Что он заблудился в джунглях?
— Да, нечто подобное было. Я, правда, не знаю, что именно у вас рассказывали.
— Будто он пробыл с ним всю ночь и молился...
— Молился? Это не похоже на мосье Куэрри.
— Мой муж в восторге от него. Ему трудно подыскать себе достойного собеседника. Он просил меня съездить сюда и пригласить...
— Примите нашу глубокую благодарность за подарок. То, что мы сэкономим на масле, пойдет...— Он повернул страницу с бидэ еще ближе к мадам Рикэр.
— Как вы думаете, можно мне повидаться с ним?
— Дело в том, мадам Рикэр, что в эти часы он работает.
Она взмолилась:
— Мне важно сказать мужу, что я действительно передала ему приглашение.
Но в словах этих, произнесенных невыразительным голоском, мольбы не слышалось, к тому же настоятель смотрел не на нее, а в прейскурант, где были ножные ванны с каким-то непонятным ему приспособлением.
— Как вам это нравится? — спросил он.
— Что?
— Вот — ножная ванна. Я хочу заказать тридцать штук таких для больницы.
Он поднял на нее глаза, не услышав ответа, и удивился, чего же тут краснеть? Да она прехорошенькая! — мелькнуло у него. Он сказал:
— Вы думаете, что...
Мари Рикэр смутилась, вспомнив двусмысленные шуточки своих более фривольных монастырских подружек.
— Это не ножная ванна, отец...
— А для чего же это?
В ее ответе можно было уловить робкие проблески юмора:
— Спросите лучше у доктора... или у мосье Куэрри.
Она заерзала на стуле, и настоятель расценил это как намек, что ей пора уезжать.
— До Перрэнов путь не близкий, дитя мое. Разрешите предложить вам чашку кофе. Или стакан вина?
— Нет, нет. Благодарю вас.
— А может быть, рюмочку виски?
После стольких лет воздержания он забыл, что в полуденную жару не пьют крепкие напитки.
— Нет, нет, спасибо. Я знаю, отец, вы очень заняты, вам не до меня, но мне бы повидать мосье Куэрри — только на одну минутку — и пригласить его...
— Я передам ему ваше приглашение, дитя мое. Обещаю, что не забуду. Сейчас запишу для памяти.
Он колебался, не зная, какой столбик цифр испортить записью «Куэрри — Рикэр». У него не поворачивался язык сказать ей, что он дал слово оберегать Куэрри от посетителей, «особенно от этого идиота и ханжи Рикэра».
— Нет, отец, не надо! Я обещала повидать его лично, а то муж скажет, что я даже не пыталась это сделать.
Голос у нее сорвался, и настоятель подумал: «Чуть-чуть не попросила у меня записку, как в школу, чтобы свалить на болезнь невыученный урок».
— Я даже не знаю точно, где он сейчас.— Настоятель сделал ударение на слове «точно», лишь бы не солгать.
— Можно, я пойду поищу его?
— Ходить по такой жаре? Нет, нет, кто же вас пустит! Что скажет ваш муж?
— Вот это меня и пугает. Он никогда не поверит, что я сделала все, от меня зависящее.
Она готова была заплакать и от этого стала еще моложе, а детские слезы по всякому пустяку можно не принимать всерьез.
— Знаете что,— сказал настоятель,— я попрошу его позвонить вам по телефону... когда линия будет в порядке.
— Я понимаю, он невзлюбил моего мужа,— с грустью проговорила она.
— Дитя мое, это все ваше воображение.
Настоятель был в полной растерянности. Он сказал:
— Куэрри странный человек. Мы, собственно, его почти не знаем. Может, он и нас не любит.
— Он у вас живет. Он вас не сторонится.
Настоятель вдруг рассердился на Куэрри. Люди подарили лепрозорию два бочонка масла. Неужели трудно отплатить им за это небольшой любезностью? Он сказал:
— Подождите здесь. Я пойду посмотрю, у себя Куэрри или нет. Мы не допустим, чтобы вы разыскивали его по всему лепрозорию.
Он вышел на веранду и, свернув за угол, зашагал к комнате Куэрри. Вот комнаты отца Тома и отца Поля, отличающиеся одна от другой разве только выбором распятия да большей или меньшей степенью беспорядка; вот часовня, а вот и комната Куэрри. В ней, единственной во всей миссии, не было никаких символических изображений; да, собственно, в ней ничего не было, даже фотографий — родного человека или родных мест. Несмотря на дневную жару эта комната показалась настоятелю холодной и сумрачной, как могила без креста. Когда он вошел, Куэрри сидел за столом, перед ним лежало письмо. Он не поднял головы.
— Я вам помешал, простите,— сказал настоятель.
— Садитесь, отец. Я сейчас дочитаю.— Он перевернул страницу и спросил: — Как вы обычно подписываете письма, отец?
— Смотря кому пишешь. Иногда «брат во Христе».
— «Toute a toi» *. Я когда-то сам так подписывался: «Toute a toi». А сейчас от этого отдает невыносимой фальшью.
* Вся твоя (франц.).
— К вам приехали. Я сдержал слово — отстаивал вас до последнего. Мне не хотелось вам мешать, но больше я ничего поделать не могу.
— Хорошо, что вы пришли. Сидеть наедине вот с этим мало приятно. Мне переслали сюда всю мою корреспонденцию. Откуда стало известно, где я? Неужели эту дурацкую газетенку, которая выходит в Люке, читают даже в Европе?
— Приехала мадам Рикэр. Она хочет вас видеть.
— Мадам? Слава богу, что не мосье.— Он взял со стола конверт.— Вот, смотрите. Она даже разузнала номер почтового отделения. Какая настойчивость! Наверно, обращалась с запросом в Орден.
— Кто она такая?
— Моя бывшая любовница. Я бросил ее три месяца назад, бедняжку. Нет, это чистейшее лицемерие. Мне ее нисколько не жаль. Простите, отец. Я не хотел ставить вас в неловкое положение.
— В неловкое положение меня поставила мадам Рикэр. Она привезла нам два бочонка масла и хочет поговорить с вами.
— Стою ли я такой цены?
— Ее прислал муж.
— Это что, здешний обычай? Скажите ему, что меня этим не соблазнишь.
— Она? бедняжка, хочет передать вам его приглашение, только и всего. Может быть, вы все же выйдете к ней, поблагодарите и откажетесь? Она, по-моему, не решается ехать домой, хочет обязательно сказать мужу, что поговорила с вами лично. Не боитесь же вы ее, в самом деле?
— Может, и боюсь. Некоторым образом.
— Вы меня извините, мосье Куэрри, но, по-моему, вы не из тех, кто боится женщин.
— А вам, отец, не приходилось видеть прокаженного, который боится ушибить пальцы, так как знает, что они уже не почувствуют боли?
— Я видел людей, которые себя не помнили от радости, когда к ним возвращалась способность чувствовать — чувствовать даже боль. Но они не боялись подпускать ее к себе на пробу.
— Есть такое явление как болевой мираж. А что это такое, спросите-ка тех, у кого ампутирована рука или нога. Хорошо, отец, ведите эту женщину сюда. С ней все же гораздо приятнее иметь дело, чем с ее мерзким супругом.
Настоятель распахнул дверь, и у порога, в ярком солнечном свете, разинув рот, стояла Мари Рикэр. У нее был такой вид, точно перед ней неожиданно щелкнули фотоаппаратом в ночном клубе и, ослепив вспышкой, заставили некрасиво зажмуриться. Она круто повернулась и зашагала прочь, туда, где стояла ее машина, и они услышали срывы мотора, который никак не хотел заводиться. Настоятель поспешил следом за ней. Дорогу ему загородили женщины, возвращавшиеся с рынка. Он вприпрыжку побежал за машиной, не вынимая сигары изо рта, в съехавшем на затылок белом тропическом шлеме, и бой Мари Рикэр с любопытством смотрел на него в боковое окно кабины, пока машина не скрылась под аркой с названием лепрозория. Назад настоятель вернулся прихрамывая, потому что зашиб большой палец на бегу.
— Ах, глупышка! — сказал он.— Почему она не осталась у меня в комнате? Могла бы переночевать у монахинь. Засветло до Перрэнов им не доехать. Надеюсь, на ее боя можно положиться.
— По-вашему, она слышала?
— Еще бы не слышала. Вы ведь не понизили голоса, когда высказывались о Рикэре. Если человека любишь, вряд, ли приятно услышать, что он кому-то несимпатичен и...
— Если его не любишь, отец, это еще неприятнее.
— Разумеется, она любит его. Он ей муж.
— Любовь не самая отличительная черта супружества, отец.
— Они оба католики.
— И католики тоже без нее обходятся.
— Она вполне достойная молодая женщина,— упорствовал настоятель.
— Да, отец. И какой же пустыней должна быть ее жизнь с этим человеком!
Он взглянул на письмо, лежавшее на столе, скользнул глазами по той жертвенной фразе, которой чаще всего пользуются в силу привычки и только изредка со смыслом — «Toute a toi». Ему вдруг подумалось, что отражение чужой боли можно почувствовать, даже когда перестанешь чувствовать свою собственную. Он положил письмо в карман: если ощутишь хотя бы, как шуршит бумага, и то слава богу.
— Слишком далеко ее завезли от Пенделэ.
— А что такое Пенделэ?
— Не знаю... танцевальная вечеринка у подруги, молодой человек с глянцевитой простодушной физиономией, пойти к мессе вместе с родителями, может быть, уснуть на односпальной кровати.
— Люди взрослеют. Мы призваны к делам куда более сложным, чем эти.
— Да неужели?
— «Когда я был младенцем, по-младенчески мыслил».
— Что до евангельских цитат, мне, отец, за вами не угнаться, но ведь там, помнится, есть и насчет того, что если не будете как дети, то не унаследуете... Взрослеем-то мы плохо. Сложности стали чересчур уж сложными. Надо бы нам остановиться в своем развитии где-то около амебы. Нет, еще раньше — на уровне силикатов. Если вашему богу понадобился взрослый мир, не мешало бы дать людям взрослый ум.
— Чрезмерные сложности — в большинстве своем дело наших собственных рук, мосье Куэрри.
— А если он требует от нас ясности рассудка, зачем было давать нам половые органы? Врач никогда не пропишет марихуаны для прояснения мозгов.
— Вы как будто говорили, что ничем больше не интересуетесь?
— Правильно, не интересуюсь. Я прошел через все и выбрался на другую сторону, в ничто. И тем не менее оглядываться назад мне не хочется.— Он переменил позу, и письмо чуть слышно хрустнуло у него в кармане.
— Раскаяние — это своего рода вера.
— Ну не-ет! Вы стараетесь захватить все подряд в сети вашей религии, отец, но вам не удастся присвоить все добродетели. Кротость — добродетель не христианская, так же как и самопожертвование, и милосердие, и способность каяться в грехах. У пещерного жителя, наверно, тоже наворачивались слезы на глаза, когда рядом с ним кто-нибудь плакал. А разве вам не приходилось видеть, как плачут собаки? Когда на нашей планете иссякнут последние крохи тепла и пустота вашей веры наконец-то станет явной, непременно найдется какой-нибудь блаженный из неверующих, который накроет своим телом тело другого умирающего, чтобы согреть его и продлить ему жизнь хотя бы еще на один-единственный час.
— И вы верите в это? А мне помнится, вы отказывали себе в способности любить.
— И продолжаю отказывать. Весь ужас в том, что именно мое тело и накроют. И это будет, конечно, женщина. Они обожают мертвецов. У них в требниках бывает полным-полно поминальных записочек.
Настоятель ткнул сигару в пепельницу и, не дойдя до двери, закурил другую. Куэрри крикнул ему вслед:
— Я и так далеко зашел! Уберите от меня эту особу и пусть не хнычет тут и не распинается за своего супруга! — Он с яростью ударил рукой по столу, потому что ему сразу вспомнилось: распятие, стигматы...
Когда настоятель вышел, Куэрри крикнул Део Грациаса. Бой появился на своих трех беспалых ногах. Он заглянул в умывальный таз, не надо ли его опростать.
— Нет, я не за тем тебя звал,— сказал Куэрри.— Сядь. Мне надо кое о чем поговорить с тобой.
Део Грациас положил костыль на пол и присел на корточки. Беспалому даже садиться трудно. Куэрри зажег сигарету и сунул ее Део Грациасу в рот. Он сказал:
— В следующий раз, когда ты соберешься уходить, возьмешь меня с собой?
Слуга ничего ему не ответил. Куэрри сказал:
— Можешь не отвечать. Я знаю, не возьмешь. Скажи мне, Део Грациас. какая там была вода? Как вот эта большая река?
Део Грациас покачал головой.
— Как озеро в Бикоро?
— Нет.
— Какая же, Део Грациас?
— Она падала с неба.
— Водопад?
Но Део Грациасу — жителю приречной равнины и джунглей — это слово ничего не говорило.
— Ты, совсем маленький, сидел за спиной у матери. А другие дети там были?
Он покачал головой.
— Скажи мне, что там случилось с вами?
— Nous etions heureux*,— ответил Део Грациас.
* Нам было хорошо (франц.).

(Окончание следует)


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz