каморка папыВлада
журнал Иностранная литература 1964-08 текст-4
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 29.03.2024, 03:35

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->


Вечно совместная трапеза в конференц-зале! Вечно служебные разговоры за ужином! Ну сколько можно все это слушать? Надоело до тошноты! А сегодня и Шнайдерайт здесь, и доктор Хаген совсем подружился с Гундель, а Гундель ищет посудину, чтобы посадить в нее какое-то растение с перистыми листьями и желтыми ягодами. Бог ее знает, где она его подобрала! Вот она сидит возле отца, а Шнайдерайт как ни в чем не бывало усаживается с ней рядом, да еще с таким видом, словно так и полагается. Конечно, они опять говорят о своем вечере, о чем же еще... А фрау Томас, как всегда, сообщает новости. На этот раз просто сенсацию.
— Вы знаете зубного врача Бормана, того, что живет на Бадштрассе? Как, вы его не знаете?
— Надо же, чтобы зубного врача звали Бор-ман!— Доктор Хаген качает головой.— Ха-ха-ха, ничего не попишешь, nomen est omen *... Так что же с ним случилось?
* Имя выражает все (лат.).
Застрелили, удавили, зарезали... Ужас, не правда ли?
— Говорят, что бандиты мешками таскали из его квартиры золото в слитках с клеймом Рейхсбанка!
— Что за чепуха! Золото, да еще и в слитках! Откуда бы там взяться золоту?
— Бернгард совершенно прав, разумеется, у нас нет золотых слитков. Репарации...
Тут раздался бас Шнайдерайта:
— ...которые не возмещают и в малой мере чудовищные разрушения в Советском Союзе.
Фрау Томас оскорблена до глубины души:
— А я вам говорю, что золотые слитки! Моей сестре сказал это старик Тиле, он живет по соседству с братом зубного врача.
— Хорошо, хорошо, пускай слитки. Желаю всем приятного аппетита!
Фрау Томас подает баланду из сушеных овощей, заправленную тертой картошкой. Доктора Бернгарда просто трясет:
— Мерзкое пойло!
«Видно, не голоден, говорят, у него дома тридцать штук кроликов...»
— В Крёйцнахе мы были бы счастливы, если б нам давали такое мерзкое пойло!— вырвалось у Хольта.
Шнайдерайт одобрительно кивает.
«Плевать мне, что он со мной заодно».
— А вы думаете, у русских было больше жратвы?
«Вероятно, Бернгарду приятно это услышать. Что ни скажи, кто-нибудь здесь да обрадуется. Лучше держать язык за зубами. А бас Шнайдерайта так и гремит. Не иначе, как делает доклад. Кажется, он не у себя в бараке...»
— ...Фашисты опустошили все поля...
«Будто это и без него не известно». Две ложки жареного картофеля. Бас умолкает. «Нет, поглядите только, как он ест! Тарелка в левой руке, нож в правой и глотает прямо с ножа!» Чай из сушеной ежевики. Все достают сигареты и трубки. Мюллер пока еще не вымолвил ни слова. Зажав в зубах незажженную сигару, он делает знак фрейлейн Герлах. Та достает блокнот для стенограммы. Карандаши ее с каждым днем становятся все короче. «Так, пора убираться отсюда. И как можно скорее».
— ...Не будете ли вы столь любезны убраться отсюда?
«Как? Что сказал Бернгард?»
— Молодой человек,— говорит Бернгард, обращаясь к Шнайдерайту,— не будете ли вы столь любезны убраться отсюда? Нам нужно обсудить кое-какие внутренние дела, которые вас не касаются.
«Ах вот оно что!.. Ну-ка, посмотрим!..»
Мюллер взглядывает на Бернгарда, отворачивается и говорит очень спокойно:
— Товарищ Шнайдерайт председатель производственного совета и как представитель рабочей общественности впредь будет принимать участие во всех наших совещаниях!
«Коротко и ясно!»
— Вы так полагаете? («Неужто Бернгард хочет сцепиться с Мюллером?») Вы, очевидно, нуждаетесь в подкреплении? Что касается производственного совета, то я лично не нуждаюсь в этом совете, мне вообще не нужны никакие советы, я предоставляю кое-кому другому получать советы из Москвы...
— Перестаньте городить чушь!— Отец сердится.
— Чушь? Ну, знаете, господа, так сюда скоро припрется истопник, сторож и, наконец, уборщица общественной уборной!..
«Здорово сказано. Правда, он слишком зарвался. Ничего, Шнайдерайту полезно получить по носу! Ишь, как расселся возле Гундель. Ну и наглец!»
— Господа! Хватит! — Бернгард недвусмысленно тычет большим пальцем через плечо в сторону двери.— Молодой человек, то, что мы здесь обсуждаем и решаем, ничуть вас не касается. Вы немедленно уберетесь отсюда, или...
— Или?— Шнайдерайт полон решимости остаться. Это видно по его лицу.
— Или отсюда уберусь я.
«Черт побери, Бернгард-то, оказывается, говорит серьезно». Он встает, застегивает непромокаемую куртку.
— Решайте, господа, но сперва подумайте, в ком вы нуждаетесь: во мне или в этом товарище?
Тишина. Против Бернгарда все. «Нет, теперь он уже не уступит. Интересно, кто все-таки окажется сильнее. Гундель схватила Шнайдерайта за руку, словно собиралась его защищать. Неужели стул рядом с Гундель не окажется пустым? Нужно поддержать Бернгарда. Ободряюще кивнуть ему. Ага, заметил!» Тут вмешивается Мюллер. Он делает Шнайдерайту знак глазами, задумчиво потирает подбородок и очень спокойно говорит:
— Нам будет трудно без вас, господин доктор Бернгард. Но, если вы говорите всерьез, тогда, к сожалению, нам придется с вами расстаться.
«Все. С Бернгардом покончено». Он стоит, окаменев, и чуть не стонет.
— Значит, я уволен? («Какая наивность!»)
— Довольно! — Отец окончательно потерял терпение. Он хлопает ладонью по столу.— Хватит! Никто не собирается вас увольнять. Вы грозили уйти, если представитель производственного совета не удалится отсюда. А он не удалится, понятно? Ни один человек не станет поддерживать ваш ребяческий ультиматум. Помимо всего прочего, мы не в силах приказывать производственному совету. Усвоили вы это наконец?
— Что вы кричите? («Значит, отступает».) Я и так прекрасно слышу. Незачем кричать! — Бернгард садится на место.
Неприятное, чрезвычайно неприятное положение. Но он делает вид, будто ничего не случилось, открывает свой блокнот и брюзжит:
— Может, начнем наконец работать?
Блом, который еще не знает Бернгарда, смеется во весь рот. Бернгард бросает на него ядовитый взгляд. Блом, испуганный, сразу умолкает. Шнайдерайт по-прежнему сидит рядом с Гундель. Он немного бледен, но кажется еще самоувереннее, чем обычно. Нет, он не потерпел поражения, не вышел из комнаты. Никто не властен вышвырнуть его отсюда. Никто. И на его лице это написано.
К счастью, все, что здесь происходит, нисколько не интересует Хольта. У него со Шнайдерайтом нет ничего общего. Просто он попал сюда случайно и поэтому равнодушно взирает на всех; и какое ему дело до того, о чем говорит сейчас Мюллер?
А Мюллер говорит, что ни управление железных дорог, ни какое-либо другое учреждение не сумеет до зимы восстановить заводскую ветку; что грузовик разбит и у них нет никакой возможности завезти уголь; что старых запасов хватит только до рождества, и т. д. и т. п. Нет, Хольта это действительно не интересует, сколько бы они ни говорили, сколько бы ни подсчитывал Хаген на своей счетной линейке количество потребного топлива, сколько бы ни раздумывал Шнайдерайт, постукивая карандашом по блокноту.
— Скажите, а не могли бы мы сами отремонтировать подъездную ветку? — спросил вдруг Блом.
— А как быть со взорванным мостом через реку? — спросил его в ответ профессор.
«Ну и чудак этот Блом, вертится, словно не может усидеть на месте».
— Простите, но сооружение такого моста не представляет решительно никаких трудностей.
— Просто и ясно! — Мюллер поворачивается к Блому.— Значит, мы можем собственными силами восстановить и пути, и мост?
Блом внешне совершенно спокоен, но в душе так и кипит.
— Если вы разрешите вопрос с материалами и договоритесь со строительной фирмой о рабочей силе...
— Строительная фирма? — прозвучал бас Шнайдерайта.— А к чему нам она? Мы и сами справимся!
«Скажите, какой размах...» Однако Блом кивает головой, Мюллер тоже кивает, а отец говорит:
— Давайте лучше сразу обсудим все детали. В ближайшие дни мы дел не оберемся...
«А ты вот сидишь и чувствуешь, что ты отрезанный ломоть, и только шатаешься целыми днями да в школу ходишь — лишь бы к тебе не приставали, и не знаешь, что станется с тобой дальше, и не видишь перед собою пути, и всегда, повсюду чувствуешь, что ты чужой».
Хольт незаметно выбрался из комнаты.
Танцзал Ноймана находился за углом. У Хольта оставалось еще несколько пестрых бумажек, которые ему выдали перед тем, как выпустили из лагеря. Подойдя к заводским воротам, он увидел женскую фигуру в светлом пыльнике — Карола Бернгард.
Карола ждала своего отца. Она учится на курсах переводчиков. Домой далеко, и она старается подгадать, чтобы отец подвез ее в машине.
— Я очень рада, что мы так скоро снова встретились.
Вечер был холодным. Она зябла.
— Хотите, подождем в проходной или у меня? — предложил Хольт. Он велел сторожу передать Бернгарду, где его ждет дочь.
Карола вошла в холодную и голую мансарду.
— Как можно здесь жить! — воскликнула девушка. Она выглянула в окно. Во дворе горели три фонаря.— Завод... Развалины...
Хольт придвинул ей табуретку. Карола села и, закинув ногу на ногу, обхватила колени руками.— Мы живем за городом, в Хоэнхорсте.— Она говорила без умолку, а он, не перебивая, слушал ее звучный, выразительный голос.— Хоэнхорст расположен среди холмов, в самом конце западного предместья.
Он напряженно ловил ее слова. У Каролы были шелковистые волосы, прямая, стройная фигура. Она ему нравилась.
— Там у нас ничего не разрушено. Никаких развалин. Кругом виллы и сады.
Виллы и сады...
— Как у моей матери в Бамберге, где я жил раньше,— сказал он.
И ему вспомнился светлый, заросший плющом дом, южная стена вся из стекла. Детство и ранняя юность... Как давно не всплывали в его памяти эти картины.
— Если у вас там так хорошо, зачем же вы приехали сюда? — услышал он голос Каролы.
Хольт прислонился головой к стене.
— Вероятно, я помчался за мечтой, за иллюзией. Не стоит об этом говорить.— Он вынул сигареты и закурил.— Расскажите еще что-нибудь.
Не задумываясь ни на минуту, она заговорила опять:
— Я могу часами стоять в воротах и смотреть на Хоэнхорст. Он всегда очарователен. Даже сейчас, в октябре. Ничего я не люблю так, как осень.— Она подняла на Хольта свои большие глаза.
— Почему именно осень?
— Быть может, потому, что осенью, когда смотришь на поля, на леса и холмы, тоска по неведомым краям становится безмерной... Мне так хотелось бы уехать далеко-далеко, увидеть незнакомые, необычные места. Я хотела бы вобрать в свою душу все прекрасное, что только есть в мире... Впрочем, и тогда я бы тосковала по нашему саду. Он великолепен в любое время года. Он всегда многолик...
Хольт сжал губами сигарету, дым щипал ему глаза. Пальцы машинально крошили обгорелую спичку. «Все прекрасное, что только есть в мире»,— подумал он. И ему опять вспомнилась вилла в Бамберге, и он словно впервые увидел склоны Регница, залитые солнцем, и светлую Майнскую долину. Они лежали перед ним, как дорога в другую страну, в мир вечной весны, о которой он так часто грезил когда-то.
— Может быть, вы навестите меня в Хоэнхорсте? — спросила, прощаясь, Карола.
— Вполне возможно. Не знаю.
*
В конференц-зале остались профессор Хольт, Мюллер, Шнайдерайт и Гундель.
— Коллега Бернгард опять был невыносим! — сказал Мюллер.
— Бернгард, может, и неплохо работает, но мне просто становится не по себе, когда я смотрю на этого типа! Кто знает, вдруг он из закоренелых фашистов или их пособников. Уж этих-то я особенно не перевариваю. Вот Блом, тот из другого теста, Блом наверняка был антифашистом,— заметил Шнайдерайт, помогая Мюллеру надеть серую стеганую куртку.
— Блом наверняка был антифашистом...— повторил Мюллер.— Да, что я хотел сказать? Ты играешь в шахматы?
— В шахматы? — Шнайдерайт растерялся.— Ну еще бы! Научился в тюрьме.
Мюллер кивнул.
— Как-нибудь сыграем. Но, знаешь ли, утверждать, что Бернгард был фашистом, все-таки нельзя. Они продержали его целый год в тюрьме. Он и при них никак не мог не брюзжать. Мне кажется, не брюзжать он вообще не может. А вот настоящий маленький наци — знаешь, из тех, что ходили в касках и с кружкой для сбора денег,— так это был Блом, а не Бернгард.
— Что ты хочешь сказать? — вскричал Шнайдерайт.
— Ничего. Только, что все не так просто. Ты еще научишься разбираться, товарищ Шнайдерайт,— добавил Мюллер строго, но беззлобно.— Непременно научишься! — Он обернулся к Гундель.
Она показывала профессору растение с желтыми ягодами.
— Где ты его нашла? — спросил профессор, беря у нее росток.
— В развалинах.
— Solanum,— сказал профессор,— точнее, Solanum luteum, желтый паслен, родственник нашего картофеля.
— Откуда вы знаете?
— Я знаю все местные виды паслена. Но даже если не знаешь названия растения, его всегда можно определить.
— Определить? И этому можно научиться?
Профессор кивнул.
— У меня в ящиках есть книги, я подберу тебе.
Мюллер обнял Гундель за плечи.
— Мы тут кое-что придумали...
— Совершенно верно,— подхватил профессор.— У нас есть свободная мансарда. Может, переедешь к нам?
— Здесь тепло,— добавил Мюллер,— и тебе не придется стоять в очередях за продуктами.
— Столоваться будешь вместе с нами,— продолжал профессор.— Переезжай, когда захочешь.
Гундель жила в чулане без печки, на чердаке, где ветер дул во все щели. А морозные зимние ночи были еще впереди. Она не успела ответить, как Шнайдерайт все решил за нее.
— Переедешь завтра же. Завтра суббота, я тебе помогу.
— Там еще надо привести кое-что в порядок. Придется вызвать столяра,— сказал Мюллер.
— Столяра?— удивился Шнайдерайт.— Чепуха! Сами справимся.— Он встал, чтобы проводить Гундель домой.
Оставшись вдвоем с профессором, Мюллер опустился в кресло. Он весь как-то сник, лицо его посерело и потухло. На лбу выступил холодный пот.
— Видно, мне скоро конец,— сказал он, прерывисто дыша.
— Мало спите, Мюллер,— как бы вскользь заметил профессор.— А знаете, как это влияет на общее самочувствие?
Мюллер приподнялся.
— Я мало сплю...— повторил он и, сев за стол, открыл папку с бумагами.— И все-таки мне надо бы попасть к настоящему врачу. Вот увидите, профессор, самое трудное у нас еще впереди. Пусть только наступит зима! А мне бы очень хотелось дожить до весны!..— Подписывая письма, он вдруг разозлился.— Все врачи — халтурщики. Они велят мне лежать, а я лежа задыхаюсь. И лечиться в стационаре... Вот с этого документа Хаген пусть снимет копию — он знает сего алхимика, у нас, может, скорее что получится... Я рад-радехонек, что живым выбрался из больницы.— Он задумчиво потер подбородок.— Профессор, а что...— Мюллер запнулся.— Да вы сами знаете...— Он подошел к профессору.— Возьмитесь-ка вы лечить меня! Вчера, когда вы разгружали ящики с медикаментами, я сказал себе: вот это настоящий врач! Уж он-то помог бы мне продержаться зиму!
— Но я не лечащий врач,— возразил профессор.
— Лечащие уже отравили меня своим дигиталисом.
— Вы сами знаете, чем вы больны,— сказал профессор.— Вылечить вас я не могу. И никто не может. Но...— он задумался.— Но если вы питаете доверие только ко мне, давайте попробуем, быть может, ваше доверие позволит вам продержаться зиму.
Мюллера словно подменили.
— Вот это здорово! Послушайте, а не начать ли нам сегодня же?
Профессор улыбнулся.
— Добрая доза витаминов вам во всяком случае не повредит.
*
Из нижних этажей доносилось гудение электромоторов. Даже по субботам завод сульфамидных препаратов работал до вечера. Комнатушка Гундель находилась в самом конце коридора. Шнайдерайт выпилил карнизы для окон и теперь, стоя на стремянке, пробивал шлямбуром дырки в стене.
— Пойдем сегодня в кино? — спрашивал он уже не в первый раз.
Гундель придерживала шатающуюся стремянку. Прошло несколько секунд, прежде чем она отрицательно покачала головой. Но сегодня Шнайдерайту не хотелось молча проглотить ее отказ.
— Скажи по чести, почему ты не хочешь пойти? — спросил он, спустившись на пол.
Гундель давно ждала этого вопроса и все-таки ничего не могла ответить. Она думала о Хольте, чувствовала, что противоречит сама себе, и не знала, как ей выпутаться.
— Зря я спросил,— проговорил наконец Шнайдерайт.
К вечеру комната приобрела жилой вид. Гундель и Шнайдерайт ужинали с профессором. Фрау Томас подала картофельный суп. Гундель пересчитала приборы — их было пять. Неужели Хольт и сегодня не придет ужинать? Фрау Томас, как всегда, не пожелала сесть за стол... «Нет уж, что не полагается, то не полагается». Профессор просил подождать Мюллера. Дверь отворилась, но вошел не Мюллер, а Хольт.
Он остановился в дверях, словно чужой. Вид у него был неряшливый.
— Добрый вечер! — сказал Хольт и скривил губы.
«Уже вместе,— подумал он.— Этот Шнайдерайт, разумеется, тут как тут». Хольт снял фуражку и молча поздоровался со всеми за руку. «А каменщик опять уселся рядом с Гундель, на моем стуле».
— Ты гулял? — спросил профессор.— Давайте подумаем, как добыть Вернеру зимнее пальто? — сказал он, обращаясь к фрау Томас.
— А то как бы Вернер не схватил насморк,— съязвил Хольт.— Я не знал, что ты придешь сегодня ко мне в гости,— добавил он, обращаясь к Гундель,— иначе не отправился бы гулять.
— В гости?— переспросил Шнайдерайт.— Разве вы не знаете, что Гундель переехала сюда совсем?
Хольт умолк. Его словно принуждал кто-то ответить так, как он ответил.
— Нет... Понятия не имел,— выговорил он с трудом. И, глядя прямо в глаза Шнайдерайту, добавил: — Впрочем, это не имеет значения. Ведь и вы не знаете о Гундель всего.
В эту секунду вошел Мюллер.
— Что тут происходит? — спросил он, держа куртку под мышкой и разматывая одной рукой серое кашне.— Надеюсь,— произнес он поспешно,— вы не стали меня дожидаться?
Общая беседа не клеилась. Мюллер рассказывал, как Блом строит железнодорожную ветку. Хольт машинально подносил ложку ко рту. Потом он, сгорбившись, молча сидел за столом. Он понимал, что гораздо больше обидел Гундель, чем Шнайдерайта. Этого он не хотел. Вскоре он ушел к себе в мансарду и бросился на кровать.
*
Лаборатории, мастерские, бухгалтерию и строительный отдел Блома временно разместили в бараках. В маленькой комнатушке — самом сердце предприятия, где на письменном столе стояло несколько телефонов, а на стене висела карта с планом завода, Мюллер проводил большую часть рабочего дня. Сейчас он сидел напротив Шнайдерайта. Оба склонились над шахматной доской. Партнеры расставляли фигуры. Шнайдерайту достались белые.
— У тебя с Вернером Хольтом были какие-нибудь недоразумения?— спросил Мюллер неожиданно.
Шнайдерайт покачал головой.
— Он нагрубил Гундель. Обидел ее безо всякой причины.
— Безо всякой причины,— повторил Мюллер, аккуратно поправляя на доске свои фигуры.— Скажи, какого ты мнения о Вернере Хольте?
Шнайдерайт долго сидел неподвижно, подперев голову кулаками. Хольт обидел Гундель, а кто обидит Гундель, будет иметь дело со Шнайдерайтом. Гундель нуждалась в защитнике, который, если понадобится, мог бы дать по рукам такому мальчишке, как Хольт. Шнайдерайт нахмурился. И что вообще означает этот дурацкий намек? Пусть Хольт поостережется!..
— Я не желаю иметь с ним дела,— вымолвил наконец Шнайдерайт.
Мюллер кивнул.
— Ну-ка, давай рискнем. Белые начинают и выигрывают.
Шнайдерайт пошел королевской пешкой на два поля. Мюллер сделал аналогичный ход. Шнайдерайт задумал план широкого наступления: прорваться конем на вражеский фланг и, как только черный ферзь покинет свое место, одновременно с объявлением шаха взять ладью и посеять панику в рядах противника. Мюллер не ожидал столь бурной атаки, он никак не думал, что его ферзевый фланг находится под угрозой, и пошел королевским конем. Придвинувшись к столу, Шнайдерайт нетерпеливо озирал доску. Хорста не устраивало, что его пешка стоит беззащитная под ударом черного коня. Ему не хотелось дешево отдавать ее, и он, не раздумывая, двинул на подкрепление пешку от слона. Тем самым он сделал кое-что для соблюдения основного правила стратегии, которое гласит: предпринимая наступление, нельзя забывать о безопасности собственного тыла.
Мюллер покачал головой и тут же взял конем белую королевскую пешку. Шнайдерайт расквитался, взяв пешкой коня, и в свою очередь тоже покачал головой. Мюллер буквально сам лез в западню, приготовленную Шнайдерайтом: спасаясь от белого коня, он передвинул своего ферзя на правый фланг. «Побить!» — немедленно решил Шнайдерайт. Но тут он увидел, что ферзь противника стоит на открытой диагонали, угрожая белому королю. Мюллер явно считал ниже своего достоинства сказать: «Шах!» И внезапно Шнайдерайт увидел весь этот дьявольский план. Он понял, что на него надвигается катастрофа. Сделано всего четыре хода, а конец уже ясен.
— Сдавайся,— сказал Мюллер.
— Сдаться? — прорычал Шнайдерайт и еще упрямее склонился над доской. Он не мог примириться с таким исходом. В шахматах не всегда бывает так, как предполагаешь. Может быть, еще удастся атаковать конем? Правда, у него оставался всего один ход, который прикрывал короля,— ход пешкой. Но тут же его центральная пешка была взята с шахом. Шнайдерайт попытался изменить тактику и стал делать ошибку за ошибкой, а тем временем черный ферзь учинил разгром в стане белых. Впрочем, комизм создавшегося положения до Шнайдерайта еще не дошел. Наконец, к ферзю присоединился слон.
— Мат,— сказал Мюллер.
— Реванш! — прохрипел Шнайдерайт.
На этот раз белыми играл Мюллер. Ему понадобилось восемь ходов, прежде чем он объявил «мат». Однако для черных партия была проиграна уже после четвертого хода.
— Здорово!— сказал Шнайдерайт.— Ты играешь намного, намного лучше меня!
— Я и не таких противников обыгрывал,— сказал Мюллер, укладывая фигуры в ящик.
Шнайдерайт не успокаивался.
— Давай-ка расставим фигуры,— потребовал он.— Разъясни мне, что я делал неправильно.
— Все! — отрезал Мюллер и захлопнул крышку.— Ты умеешь слушать правду? Прекрасно!
Шнайдерайт молча слушал. Потом встал и заходил по комнатушке взад и вперед.
— Воображаешь, что ты искусный и опасный игрок, а сам понятия не имеешь о шахматах,— сказал Мюллер, откинувшись на стуле.— Ты передвигаешь фигуры, как ребенок кубики. Разумеется, ты не обязан быть настоящим шахматистом, но ты садишься за доску по меньшей мере как гроссмейстер. Делаешь ходы без всякого толка и притом воображаешь, что придумал невесть какие хитрые и оригинальные комбинации. А когда по невежеству своему попадаешь в катастрофу, ты решаешь применить силу. Вот тут ты и обеспечиваешь себе окончательную гибель.
Шнайдерайт перестал ходить по комнате.
— Критика уничтожающая,— сказал он.— Что же мне делать?
— Не играть в шахматы. Переключись на домино, если тебе скучно. Шахматы — макет мироздания и высшая школа диалектики.
— А если я не хочу переключаться?
— Тогда учись! — Мюллер аккуратно уложил доску и ящик с фигурами в свой портфель.— Существуют учебники. Я тебе достану. Но не зубри наизусть, а постарайся понять. Почему ты не организуешь шахматный кружок в своей молодежной группе? — Мюллер тщательно обернул кашне вокруг шеи. Шнайдерайт снял с крючка его куртку.— Всякий, кто не хочет быть нынче халтурщиком, должен минимально овладеть теорией.
Шнайдерайт стоял с курткой в руках.
— Знаю,— сказал он задумчиво.— Еще отец говорил: «Без революционной теории нет революционной практики...»
— Вот теперь,— Мюллер сощурился, и множество морщинок разбежалось из уголков его глаз,— можно сказать, что тебя осенило!
Шнайдерайт снова заходил по комнате. Куртка Мюллера тоже приняла участие в этой прогулке.
— Скажи мне откровенно, почему ты решил сыграть со мной в шахматы? — спросил Хорст.
— Я мало знал о тебе. Теперь знаю побольше.
— Как о шахматисте или товарище?
— Что за вопрос! — Мюллер присел.— Разве это не одно и то же? Ты думаешь, в жизни, в политике ты другой, чем в шахматах? У тебя нет знаний, ты не способен на обдуманные действия. К тому же вспыльчив и груб.
Лицо Шнайдерайта омрачилось.
— Разве нет? А как ты вел себя на собрании социал-демократов? — спросил Мюллер.
— Послушай! — сказал Шнайдерайт.— Самое важное сейчас — это единство рабочих. А тут вдруг встает этакий «соци», типичный соглашатель, который при Гитлере все время сидел за печкой, и заводит свою волынку: «Смотрите, чтобы вас не переехали слева!» Ну как тут не стукнуть кулаком?! — вспылил Шнайдерайт.
— Нет,— возразил Мюллер.— Кулаком тут стучать нельзя.— Мюллер, видно, устал. Его мучила одышка. Он расстегнул воротник рубашки, плечи его опустились. Запинаясь, он все-таки продолжал говорить: — Удар кулаком — это последний, но не лучший аргумент. Теперь, среди товарищей по классу, стучать кулаком — значит признаваться в собственном бессилии, в неясности своих позиций. Надеюсь, ты это поймешь, товарищ Шнайдерайт! — Лоб Мюллера покрылся холодной испариной.— А с этим болтуном социал-демократы прекрасно справились бы сами. И это было бы куда лучше, чем твой кулак.
Он замолчал. Удушье прошло. Мюллер достал носовой платок и вытер затылок и подбородок.
— Что касается соци... Постарайся вести себя иначе! Разве с тобой в камере не сидел ни один соци? То-то и оно!
— Все, что ты говоришь о товарищах по классу, справедливо. Но ты недоволен мною и потому, что я не выношу Бернгарда или, к примеру, Хольта. Да ведь они настоящие буржуи! Что ж я, по-твоему, должен мирно дискутировать с врагами? — Шнайдерайт остановился возле стола.— Ты забыл, какое зло они причинили всему миру! Такие типы, как Хольт, терпели все и даже одобряли массовый террор! Революционные массы смели бы фашизм и освободили бы нас из тюрем и лагерей, если бы не такие, как этот Хольт!
Мюллер закрыл глаза. Пот снова выступил у него на лбу.
— Этот сон мне тоже снился...— сказал он тихо,— сон о гневе народном, который разрушит стены темниц...
Помолчав, он поднялся.
— Я не только грезил, я боролся за то, чтобы разжечь пожар. И никогда не прекращал борьбы.— Он опять замолчал и в раздумье посмотрел на Шнайдерайта.— Ты говоришь о враге и подразумеваешь при этом фашизм, буржуазию. Но у нас есть враги и в нас самих. Запомни: мы хотим изменить привычный мир. Но в привычный мир входит и мир привычек, который заключен в собственной груди.— Мюллер говорил теперь медленнее, чем всегда.— Мы, коммунисты, знаем закон истории. Мы не смеем забывать о том, что историческое развитие есть движение вперед через противоречия. Слепота в этом вопросе — смертельный враг, которого мы носим в собственной груди.
Он еще несколько секунд пристально смотрел в глаза Шнайдерайту. Потом продолжал спокойно, обычным тоном:
— Люди, которые хотели вызволить нас из темниц, сами были в темницах. А кто в них не был, тот и не думал нас вытаскивать. Почти все были отравлены ядом, опьянены страхом и ложью. Что касается масс, то ты сам говоришь, что их подавили при помощи кровавого террора. Только многие вовсе не знали об этом. Ведь не только люди жили при фашизме, но и фашизм жил в людях. Сейчас мы должны помочь им понять, что такое свобода и кто такие мы. А наши враги,— он постучал костяшками пальцев по столу,— наши враги вовсе не те, кто сегодня не понимает еще ни нас, ни свободы. Наш враг тот, кто старается помешать нам разъяснить окружающим, кто такие мы и что такое свобода. И кто препятствует нам в этом.
— А Бернгард? — спросил Шнайдерайт.— А Хольт?
Мюллер надел наконец куртку.
— Трудно сказать. Бернгард работает. По-моему, он ворчит слишком откровенно, чтобы быть настоящим врагом. Но вот выдержит ли... Не знаю! А Вернер Хольт — этот свихнулся, да еще и распустился. Вообще-то он вполне соответствует среднему стандарту. Придется тебе поработать над ним. Таких людей, как Хольт, хоть пруд пруди. Нам надо завоевать их. Для этого и существует ваша молодежная группа.
Они вышли из барака.
— Я провожу тебя немного,— сказал Шнайдерайт. Было холодно и сыро. Осенний ветер мел вдоль улицы.— Как у вас дела с автоматом?
— Слесарям придется еще с ним повозиться,— ответил Мюллер.— Такая сложная машина не может безнаказанно проваляться полгода на свалке.
— Машина просто великолепная. А вот в моей профессии маловато машин, явно маловато,— заметил Шнайдерайт.
Они дошли до угла и остановились. Неожиданно Мюллер спросил:
— Скажи-ка, ты не замечаешь во мне никаких перемен? Шнайдерайт задумался. Мюллер, как всегда, выглядел плохо, его мучила одышка.
— Вот видишь,— воскликнул он, довольный.— Значит, ты тоже заметил, что я выгляжу здоровее! Это потому, что меня теперь лечит профессор Хольт.— Мюллер, задрав голову, посмотрел на вечернее небо. Да, это, несомненно, результат его лечения. Другие врачи, шарлатаны этакие, мучили меня дигиталисом и держали в постели. А профессор лучше знает, что мне нужно,— он делает мне уколы витаминов. Знаешь как помогает! — Он протянул Шнайдерайту руку.— Вот увидишь, профессор даст Мюллеру продержаться зиму!


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz