<- предыдущая страница следующая ->

С. МАРШАК
ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ ПЕРЕВОДОВ

Самуил Яковлевич Маршак начал переводить английских авторов и народную поэзию более пятидесяти лет назад и продолжал эту работу до самых последних дней своей жизни. В его архиве хранится немало не опубликованных им при жизни переводов. Особое место в переводах С. Я. Маршака занимают детские песенки, которые он рассматривал как один из важнейших источников развития богатой английской поэзии. Публикуемые ниже переводы, выполненные им незадолго до смерти, являются новым вкладом С. Я. Маршака в сокровищницу произведений английского народного творчества, обретших теперь новое звучание на русском языке.

Колыбельная

Качайся, мой мальчик,
То вправо, то влево.
Отец твой — король,
А мать — королева.
Сестра твоя — леди
В мехах и в шелку.
А ты — барабанщик
В гвардейском полку.

Так ли это?

У женщин в нашем городке
По двадцать пальцев на руке,
На каждой ножке двадцать пять,
Как сам ты можешь сосчитать.

Загадка

Элизабет, Лиззи,
Бэтси и Бэсс
Весною с корзинкой
Отправились в лес.
В гнезде на березе,
Где не было птиц,
Нашли они пять
Розоватых яиц.
Им всем четверым
По яичку досталось,
И все же четыре
На месте осталось.

Разгадка

Хоть разные
Названы здесь имена
(Элизабет, Лиззи,
Бэтси и Бэсс),
Но так называлась
Девчонка одна —
Она и ходила
С корзинкою в лес.

Чудеса в решете

Играет кот на скрипке,
На блюде пляшут рыбки,
Корова взобралась на небеса.
Сбежали чашки, блюдца,
А лошади смеются.
Вот — говорят — какие чудеса!

* * *
На ворота без двора
Села птица без пера
Не малиновка, не чиж,
не скворец.
Лорд бездомный проходил,
Птицу в шляпу посадил
И поехал с ней пешком
во дворец.

Не шути с огнем

Полли местечко
Нашла перед печкой
И пальчики в туфельках грела.
Но вот она теткой
Наказана плеткой
За то, что чуть-чуть не сгорела.

Ослик

Ослик, ослик дорогой,
Рот, пожалуйста, открой,
Затруби и загуди,
Всех лентяев разбуди.

* * *
Король с королевой послали слугу
Сорвать с небосвода цветную дугу.
Слуга отвечал: — Я за ней бы полез,
Да лестницы нет от земли до небес!

Жил да был король

Жил да был король.
У него три дочки.
Дочек он велел
Посадить в три бочки.
Бочки
Воду зачерпнули,
Дочки
В море утонули.
Горько плакал их отец.
Вот и сказочке конец!


КРИТИКА

И. ТЕРТЕРЯН
ИСПАНСКИЙ РОМАН СЕГОДНЯ

Лет десять назад могло показаться, что в Испании не существует настоящей литературы, что мысль народа безнадежно сдавлена «испанским воротником» франкистской идеологической инквизиции. А в это время уже вышли «Семья Паскуаля Дуарте» Камило Хосе Селы и «Ничто» Кармен Лафорет, уже писали свои первые романы Хуан Гойтисоло, Ана Мария Матуте, Рафаэль Санчес Ферлосио и другие. Искусство почувствовало скрытое до времени под оболочкой трескучей пропаганды внутреннее разложение режима.
Кармен Лафорет и Камило Хосе Села принадлежали к первому поколению интеллигенции, формировавшемуся в условиях диктатуры, «не помня родства», ибо национальная литературная традиция была прервана: крупнейшие писатели ушли в эмиграцию, классики (например, Гальдос) не издавались и были фактически под запретом. Не прекращавшаяся и в те годы борьба испанских антифашистов за освобождение (о которой мы узнаем из гордых писем расстрелянных коммунистов) была еще скрыта от глаз интеллигенции внутри страны. Режим казался незыблемым.
Весь мир знает о том, что франкистская Испания — страна очень низкого жизненного уровня, страна самого низкого в Европе процента грамотности. Мир знает о переполненных тюрьмах, о зверских пытках в полицейских участках, о тайных казнях на рассвете в тюремных дворах. Но, может быть, мы не всегда представляем себе, какой духовной тюрьмой является сегодняшняя Испания, как трудно там думать, писать, быть настоящим интеллигентом. «Влияние церкви — это реальность испанской жизни во всех ее сферах: у семейного очага и в школе, в конторе и на улице, на заводе и в казарме, в университете и в театре, в развлечениях, нравах и даже в интимных отношениях»,— с восторгом пишет о франкистском государстве один из его видных идеологов, Рафаэль Кальво Серер. Государственная пропаганда вбивала и вбивает в головы испанцев нехитрую концепцию, которая сводится к следующему: вся история Испании есть борьба истинно национального, католического духа со всем иностранным, либеральным, антихристианским, начиная от идей французской революции и кончая коммунизмом. Гражданская война 1936—1939 годов и стала-де решающей схваткой, в которой Испания доказала, что она была и пребудет страной традиционного, иерархического порядка, страной воинствующего католицизма.
Краеугольным камнем официальной философии является понятие «Hispanidad», выдвинутое еще в 30-е годы известным писателем-реакционером Рамиро де Маэсту. Оно означает некий особый «испанский дух», в основе которого лежит не рациональное, но мистическое начало. Франкистские идеологи сумели чудовищно извратить даже образ Дон Кихота, уподобив его изуверу типа Игнатия Лойолы и объявив воплощением испанского национального характера фанатиков слепой веры, готовых радостно умереть за мистический идеал. Великое гуманистическое содержание образа Дон Кихота выброшено, а Санчо Панса, Ласарильо и все земное, здравое и жизнелюбивое, что есть в подлинном испанском национальном характере, предано анафеме. Официальная критика поносит даже плутовской роман, сокровище испанской классики, за «воспевание вульгарности и грубый материализм».
Трудно приобщиться к передовой идеологии в стране, где запрещен не только «Капитал», но и «Критика чистого разума», и «Рассуждение о методе», и «Эмиль». В те годы соперничать с официальной идеологией за влияние на молодежь могла только философия испанского экзистенциализма, во многом определившая художественное мировоззрение К. Лафорет, К. X. Селы и других писателей их поколения. Направление, начатое романами Селы и Лафорет, получило в критике название «тремендизма» («тремендо» — по-испански «ужасный, страшный»). В «Семье Паскуаля Дуарте» и «Улье» Селы, в «Ничто» Кармен Лафорет жизнь предстает как бесконечный круг взаимных мучений, который могут разорвать лишь безумие или смерть, как нечто бессмысленное и гнетущее, по отношению к чему человек беспомощно-пассивен. Но положительная роль этих романов в развитии послевоенной испанской прозы объясняется тем, что они не были только иллюстрацией к философским тезисам. Экзистенциалистская концепция жизни не полностью заслонила от писателей реальную жизнь испанского города 40-х годов. Эти романы показали, что через несколько лет после победы «Испанского крестового похода» (так церковь и франкистские идеологи называют гражданскую войну 1936—1939 годов) для рядового испанца, якобы спасенного генералом Франко от «ужасов большевизма», жизнь превратилась в тяжелое, бессмысленное бремя. Голод, нужда, душевное опустошение стали постоянными спутниками человека во франкистской Испании. Это и было то подлинно «страшное», что дает смысл названию литературного направления.
В 1954—1956 годах стали появляться первые произведения молодых писателей: Хуана Гойтисоло, Хесуса Фернандеса Сантоса, Рафаэля Ферлосио, Аны Марии Матуте, Долорес Медио, несколько позже — Луиса Гойтисоло-Гая, Хесуса Лопеса Пачеко, Антонио Ферреса, Хуана Гарсиа Ортелано, Армандо Лопеса Салинаса и других.
Молодые писатели освобождаются от философских химер их предшественников. Решительной атаке подверглась доктрина испанского экзистенциализма, и прежде всего его антидемократическая направленность.
Основой творческих поисков нового поколения были те серьезные перемены, которые произошли в стране, показав всему миру, что история испанского народа отнюдь не «прекратила течение свое». К середине пятидесятых годов стал очевиден всеохватывающий кризис государственного организма, подобный злокачественной болезни, которая тянется до сего дня, вызывая гниение и распад. Пришло время народных выступлений, массовых забастовок, отозвавшихся во всем мире. Проводимая коммунистической партией политика национального согласия создала возможность привлечь самые широкие слои интеллигенции к общему фронту борьбы против диктатуры.
Стена, отделявшая испанскую интеллигенцию от мира, не могла существовать вечно, и эпоха проделала в ней бреши. Книги молодых испанских писателей стали известны в Европе и во всем мире. Они переводятся на другие языки, завоевывают премии на международных конкурсах. Произведения, запрещенные франкистской цензурой, получили возможность увидеть свет во Франции или в Латинской Америке. Мировая пресса стала писать об испанской литературе все больше и больше — и нескрываемое, восхищенное удивление звучало в голосах критиков и журналистов: одним из самых неожиданных и бесспорных художественных явлений послевоенных лет оказалось рождение нового испанского романа. По излюбленному западной прессой методу ассоциаций этот роман часто называют «новой волной» испанской литературы. Неосновательность этого механического перенесения термина «новая волна» вскоре была продемонстрирована со всей наглядностью. Молодой испанский роман открыто провозгласил свою идейную и эстетическую программу, весьма далекую от устремлений и «новой волны» французского кинематографа и «нового» французского романа.
Но предоставим слово самим испанским писателям — они говорят очень решительно и четко о том, к чему стремятся, что любят в литературе.
Антонио Феррес: «Для меня реальность — это единственный источник, питающий литературное произведение».
Армандо Лопес Салинас: «Способствовать в меру своих возможностей изменению общества. Сделать общество объектом нашей критики. Попытаться вскрыть социальные отношения, показывать мир таким, каким я его вижу... Вот чем, как мне кажется, я могу служить людям моей страны».
Луис Гойтисоло: «...по-моему, роман — это еще одно средство переделки общества. Но переделки, поймите меня правильно, не на бумаге, не путем идеализации действительности, а в умах читателей, когда мы заставляем их изменить их концепцию мира».
Хуан Гарсиа Ортелано: «Произведение романиста должно прежде всего свидетельствовать о реальности, в которой он живет... А чтобы суметь свидетельствовать о социальных отношениях, нужно полностью встать на реалистические позиции».
Хосе Кабальеро Бональд: «Я настаиваю на том, что объективное воспроизведение реальности — это единственная формула, помогающая писателю выполнить его социальный долг...»
Хосе Корралес Эхеа: «Если художник не чувствует связи между собой и другими людьми, если корни его не уходят глубоко в нашу общую землю, горизонты его книг будут неуклонно суживаться... Это означает, что нужно стремиться быть не только понятым, но и связанным с обществом, нужно осознать свою ответственность перед ним. Нельзя уклоняться от развертывающейся в обществе каждодневной битвы. Я хочу, чтобы всем стало ясно, что полезным и необходимым для меня является лишь то, что исходит из боевого принципа» *.
* Приводится по статье: Fr. Olmos Garcea. La novela у los novelistas espanoles de hoy "Cuadernos americanos", Mexico, № 4, 1963.
И это не просто декларации. Цифры говорят о том, как реализуется программа поколения. Антонио Феррес — три его романа запрещены цензурой. Альфонсо Гроссо — написал шесть книг, из них дозволено опубликовать только две. Армандо Лопес Салинас — последний его роман «Год за годом» был запрещен в Испании и опубликован во Франции. Хосе Корралес Эхеа — его последняя книга «Другое лицо» смогла увидеть свет только во Франции. И так далее.
Мне уже приходилось писать об испанском романе в годы после гражданской войны, об этапах, которые прошла художественная мысль в Испании, углубляя свое познание действительности *. Испанский роман движется, что-то теряя и что-то приобретая, осваивая новые области жизни и новые проблемы. Как этот процесс отразился в последних книгах испанских писателей — такова тема данной статьи.
* «Вопросы литературы» № 6, 1962.

<- предыдущая страница следующая ->