<- предыдущая страница следующая ->

III. Три часа пополудни
Двадцать пятого февраля с утра было так пасмурно, что казалось, вот-вот пойдет снег. Орудуя зубной щеткой в умывальной, Сугуро смотрел на свое отражение в зеркале. Глаза у него воспалились от простуды и хронической бессонницы, лицо посерело и отекло, но он к этому уже привык и не удивлялся.
«Это случится сегодня, сегодня...» — мысленно повторял Сугуро. Но, странное дело, он был совершенно спокоен.
— Доброе утро,— сказал, входя в умывальню, студент в рабочей одежде и обмотках — сосед Сугуро по пансиону.— Как вам кажется, пойдет сегодня снег?
— Трудно сказать.— Сугуро энергично заработал зубной щеткой.— Ты что, сегодня трудовую повинность отбываешь?
— Да, заступаю в ночную смену. А вы?
— Я ухожу сейчас.
Сугуро завтракал обычно в больничной столовой. Опаздывать было нельзя, и он быстро зашагал по улице, густо запорошенной снегом. Втаптывая снег в землю, Сугуро иногда внезапно останавливался. Из головы не выходили слова Тода, произнесенные им накануне сквозь зубы: «Еще не поздно, ты можешь отказаться».
Если он сейчас вернется в пансион... просто повернет обратно, все будет решено. Но перед глазами неумолимо блестела прямая единственная дорожка. Она вела к воротам больницы...
У ограды он столкнулся с шедшей навстречу старшей сестрой Оба. Она, кажется, тоже собиралась принять участие в сегодняшнем деле. Оба была в шароварах, строгая, непроницаемая, как маска Но *. Мельком взглянув на Сугуро, старшая сестра тут же отвела глаза и, опустив плечи, прошла мимо.
* Традиционный жанр японского театрального искусства, одноактная музыкальная драма. Актеры Но играют в масках с прорезями для глаз и рта.
Когда Сугуро вошел в лабораторию, Тода уже сидел за столом спиной к нему. Он не обернулся и даже не поздоровался. Склонившись над тетрадью, он что-то сосредоточенно записывал. Будильник на столе показывал половину десятого. А «операция» должна была начаться в три часа пополудни.
До трех часов они почти не разговаривали. Пока Тода совершал обход больных, Сугуро понуро сидел за столом. В лаборатории у него обычно находилось множество мелких дел, но сегодня почему-то не нашлось ни одного, и единственное, что его ожидало, было только ТО, назначенное на три часа. Когда Тода вернулся в лабораторию, Сугуро, словно что-то вспомнив, поднялся и вышел в коридор. Когда он возвратился, куда-то ушел Тода, бросив свою тетрадь в ящик стола. Они избегали не только говорить, но и смотреть друг на друга.
Но когда до трех часов оставалось полчаса, Тода, заметив, что Сугуро собирается выйти, встал у двери, загородив выход.
— Ты что, избегаешь меня?
— Нет, почему же...
— Давай поговорим.
Тода посмотрел на Сугуро в упор, но тут же понял несуразность своего вопроса и криво усмехнулся. Несколько мгновений они неподвижно стояли у двери. В палатах было до ужаса тихо. Больные ждали конца «мертвого часа», совершенно не ведая, что должно совершиться в клинике всего через каких-то тридцать минут. Из дежурной комнаты медсестер тоже не доносилось ни звука.
Но эта гнетущая атмосфера неожиданно рассеялась, когда они поднялись на второй этаж, в операционную. В коридоре раздавался звонкий веселый смех. Четверо офицеров, которых ни Тода, ни Сугуро до сих пор ни разу не видели, стояли у окна, курили и непринужденно болтали. Казалось, они ждут начала банкета в офицерском собрании.
— Уже почти три, а пленного еще нет.— Толстый военврач прищелкнул языком, доставая из футляра фотоаппарат.
— Полчаса назад звонили из тюрьмы, сказали, что отправили. Вероятно, скоро будет,— посмотрев на часы, ответил офицер с маленькими усиками.
— Снимочки получатся что надо! — Военврач сплюнул и растер плевок сапогом.
— О, имея такой превосходный аппарат!..— заискивающим тоном проговорил офицер с усиками.
— Не жалуюсь, немецкий,- осклабился военврач.- А как насчет прощального банкета лейтенанту Комори? Здесь решили устроить?
— Да, думаю, к пяти процедура окончится, так что в половине шестого начнем.
- С закуской все в порядке?
— На худой конец отведаем свежей печенки пленного!
Офицеры громко рассмеялись, Сугуро и Тода они даже не заметили. Дверь операционной была раскрыта, но ни старик, ни Сибата, ни Асаи еще не показывались.
— Я слышал, в Центральном Китае...— военврач почесал толстой пятерней зад,— некоторые пробовали печенку китаез.
— Говорят, неплохая закуска,— самодовольно улыбаясь, сказал офицер с усиками.
— В таком случае, может, действительно попробуем?
В это время в противоположном конце коридора показался, поблескивая очками, ассистент Асаи. Подойдя к офицерам, он, по своему обыкновению, выжал из себя улыбку.
— Господа, военнопленных только что доставили.
— А где же Сибата-сан?
— Скоро будет. Потерпите немного.
Он подозвал Тода и Сугуро, растерянно стоявших у стены.
Когда они вошли в операционную, Асаи прикрыл дверь.
— Ну куда это годится! Столько офицеров! Ведь больные могут обратить внимание... А главное — пленные встревожатся. Ведь их привезли якобы для осмотра перед отправкой в лагерь Оита.
Асаи открыл дверцу стенного шкафчика и достал бутылку с эфиром.
— Вы займетесь наркозом. Пленному можно объяснить, что наркоз необходим для лечебной процедуры. А я сделаю вид, что собираюсь его тщательно осматривать. Потом скажу, что хочу выслушать сердце, и мы положим его на операционный стол...
— Ремнями затянем? — спросил Тода.— Ведь при эфирном наркозе пациент сначала мечется...
— Ну, разумеется; ты ведь знаешь действие этого наркоза?
— Да.
— До полной анестезии эфирный наркоз проходит, как вы знаете, три стадии. На первой еще легко очнуться, поэтому надо внимательно следить за действием эфира. Это поручается вам.
— А где старик и Сибата?
— Внизу, переодеваются. Когда наркоз подействует, я пойду за ними. Не то пленный может испугаться такого сборища людей.
Во время разговора Сугуро вдруг показалось, что идет подготовка к обычной операции. И лишь слово «пленные» положило конец иллюзиям. Только сейчас он впервые отчетливо понял, что здесь будет происходить. «Ведь мы собираемся совершить преднамеренное убийство!» И какое-то гнетущее чувство овладело им. Он нажал на дверную ручку. В эту минуту опять послышался смех офицеров за дверью. Будто стена навалилась на Сугуро, отрезав ему путь к отступлению.
Но вот в операционной с тихим журчанием потекла вода для смывания крови. Асаи и Тода, скинув туфли и пиджаки, стали надевать операционные халаты и сандалии.
Открылась дверь, и будто в маске Но вошли старшая сестра Оба и сестра Уэда. Даже не улыбнувшись, они открыли стенной шкаф и деловито начали раскладывать на стеклянном столике скальпели, ножницы, пергаментную бумагу, вату. Никто не промолвил ни слова. Слышались только голоса офицеров в коридоре и тихое журчание воды.
Старшая сестра Оба — понятно. Но почему пригласили сестру Уэда участвовать в сегодняшнем деле — этого Сугуро никак не мог взять в толк. Уэда совсем недавно поступила в клинику. Сугуро несколько раз видел ее во время обхода в общей палате; она всегда стояла, уставившись в одну точку — это как-то настораживало и удручало.
Вдруг голоса офицеров смолкли. Сугуро испуганно посмотрел на Тода, стоявшего рядом. Лицо Тода на мгновение болезненно сморщилось, но, словно отогнав от себя мрачные мысли, он тут же овладел собой и даже выдавил улыбку.
В приоткрытую дверь просунулась бритая голова офицера с усиками. Он посмотрел на часы.
— У вас все готово?
— Да. Пусть войдет, — сдавленным голосом сказал Асаи.
Прислонившись к стене, Сугуро смотрел на рослого, худощавого военнопленного, которого словно кто-то втолкнул сюда. Как и все пленные, которых Сугуро не раз видел в больничном дворе, этот был одет в просторную холщовую одежду зеленого цвета.
Увидев людей в операционных халатах, пленный смущенно улыбнулся.
— Sit down here *,— приветливо сказал Асаи, показав на кресло.
* Садитесь сюда (англ.).
Неловко вытянув длинные ноги, пленный покорно уселся. Когда-то, еще до войны, Сугуро видел фильм с участием Гарри Купера. Этот худой американец чем-то был похож на знаменитого киноактера.
Старшая сестра сняла с пленного куртку; под ней оказалась рваная трикотажная рубашка японского производства. Сквозь дыры виднелась волосатая грудь. Когда Асаи приставил к груди пленного стетоскоп, тот смущенно закрыл глаза, но вдруг, почуяв резкий запах, воскликнул:
— Ah! Ether, isn't it? **
** О, эфир, кажется? (Англ.)
— Right, it's for your cure ***.
*** Да, это для вашего лечения (англ.).
Сугуро заметил, как дрогнул голос Асаи, дрогнула и рука, державшая стетоскоп...
Когда Асаи, объяснив, что хочет выслушать сердце, указал на операционный стол, пленный беспрекословно улегся.
— Ремни затянуть? — скороговоркой спросил Тода.
— Потом, потом, — шепотом остановил его Асаи. — Если сейчас связать, может заподозрить недоброе. Сделаем это на второй стадии, когда начнутся судороги.
— Господа военврачи спрашивают, можно ли им войти? спросила старшая сестра Оба, просунув голову в дверь.
— Нет еще. Я скажу, когда будет можно. Сугуро-кун, приготовьте маску.
— Я не могу, — жалобным голосом пробормотал Сугуро. — Выпустите меня!
Асаи глянул на Сугуро поверх очков, но ничего не сказал.
— Я приготовлю, — сказал Тода и, вложив в железный каркасик вату с пергаментной бумагой, подал маску ассистенту.
Увидев эти приготовления, пленный что-то спросил, но Асаи, широко улыбнувшись, отрицательно покачал головой. Маска легла на лицо. Закапал эфир. Пленный, завертев головой, попытался освободиться от маски.
— Затянуть ремни! — скомандовал Асаи.
Уэда и Оба, чуть ли не ложась на стол, стянули тело пленного ремнями.
— Первая стадия, — пробормотал Тода, уставившись на стрелку секундомера.
В первой стадии наркоза больной инстинктивно борется с потерей сознания.
— Не прекращайте подавать эфир,— предупредил Асаи.
Из-под маски послышался низкий, нечеловеческий стон. Наступила вторая стадия. В это время больные нередко начинают кричать и даже петь. Но пленный только натужно стонал низким, хриплым голосом.
— Уэда-кун, подайте стетоскоп.
Вырвав из рук сестры стетоскоп, Асаи быстро приставил его к волосатой груди пленного.
— Тода-кун, продолжайте давать наркоз.
— Все в порядке.
— Пульс замедляется.
Когда Асаи опустил руки пленного, они бессильно повисли по обе стороны операционного стола. Тода осветил зрачки карманным фонариком.
— Рефлекс роговой оболочки исчез.
— Значит, все в порядке. Пойду позову старика и Сибата, — сказал Асаи и засунул стетоскоп в карман халата.— Эфир больше не капайте, не то перестараетесь. Оба-сан, приготовьте, пожалуйста, инструменты.— Голубоватый свет бестеневой лампы падал на стены. В сандалии Сугуро, безучастно стоявшего в углу, натекла вода. Возле пленного остался только Тода.
— Может, все-таки подойдешь и поможешь? — тихо спросил он.
— Нет, я совершенно не гожусь, — пробормотал Сугуро. — Мне надо было отказаться...
— Олух! — Тода в упор посмотрел на Сугуро. — Ты мог отказаться и вчера и сегодня утром. А если уж вошел сюда, то считай, что половину прошел...
— Какую половину?
— Половину нашей судьбы, — невозмутимо бросил Тода. — Теперь уже ничего изменить нельзя...
— «Однажды Сакья навестил своего больного ученика. Ученик этот был так слаб, что даже не мог убрать за собой. Сакья, заботливо обтерев его, спросил, ухаживал ли он хоть раз за своим больным другом, когда был здоров. «Ты так мучаешься сейчас потому, что никогда не ухаживал за больным,— сказал Сакья.— Тебя сейчас терзают болезни телесные. Но есть еще болезни души, которые могут длиться и в трех жизнях», — читала Мицу Абэ, уставившись в растрепанную книжку, старику соседу по койке, положенному на бесплатное лечение.
Он лежал на той самой койке, где умерла неделю назад «бабушка» Сугуро. Еще не было пяти, но темнеть стало рано, и Мицу с трудом разбирала иероглифы при тусклом свете, сочившемся из окна.
— Почему это сегодня Сугуро-сэнсэй не идет с обходом? Или у него операция? — спросила она, кладя книгу на постель старика. — Советую вам обязательно поговорить с этим доктором. Той, что лежала на вашем месте, он очень помогал...
Старик, искавший чашку на столе, покорно, словно ребенок, кивнул.
— Но она перед операцией начала сдавать и умерла после той страшной бомбежки. А жила только надеждой свидеться с сыном.
— А мне все равно, когда помирать, — рассеянно проговорил старик, держа обеими руками чашку.
Мицу слезла с койки и подошла к окну. Во дворе сторож вскапывал лопатой черную землю.
— Когда же эта проклятая война кончится? — ни к кому не обращаясь, с глубоким вздохом протянула Мицу.

ДО ТОГО, КАК НАСТУПИЛО УТРО
1
Ровно в три часа в окружении офицеров появились Хасимото и Сибата в белых операционных халатах; их лица были наполовину скрыты масками. У порога старик на мгновение задержался и посмотрел на бессильно прислонившегося к стене Сугуро, но тут же отвел взгляд. Ввалившиеся вслед за ним офицеры, увидев лежавшего на операционном столе пленного, остановились.
— Еще немного вперед, пожалуйста, — с насмешливой улыбкой сказал за их спинами Асаи.— К трупам вы небось привыкли, военные ведь...
К нему обернулся офицер с усиками и заискивающе спросил:
— Скажите, а фотографировать во время операции можно?
— Сколько угодно. Во втором отделении даже приготовили узкопленочную кинокамеру. Ведь эксперименты ценнейшие.
— Что, и тут будете вскрывать? — спросил толстяк военврач, постукивая себя пальцем по темени.
- Нет. Мозг извлекать не будем. Этим займутся профессора Кэндо и Ниидзима на другом пленном.
— Значит, сегодня — только легкие?
— Да. Вам, господин военврач, конечно, нечего разъяснять, но господам офицерам я бы хотел сказать несколько слов. Цель эксперимента, который мы сегодня проводим,— установить, до каких пределов возможно удаление легких у человека. Это важная и давняя задача, стоящая перед хирургами-туберкулезниками и военной медициной. Мы хотим попробовать одно легкое удалить целиком, а у другого — верхушку. То есть...
Пока слащавый голос Асаи звенел, отражаясь от стен, старик, ссутулившись, глядел на текущую по полу воду. Его опущенные угловатые плечи нагоняли тоску.
Лишь одна старшая сестра с каменным лицом мазала тело пленного меркурохромом *. Жидкость постепенно окрасила в красный цвет короткую шею, широкую грудь, густо поросшую каштановыми волосами, соски, и тогда белизна чуть впалого, еще не окрашенного живота стала особенно заметной. Только сейчас до Тода дошло, что этот человек с золотистым пушком на коже — попавший в плен американский солдат.
* Патентованное асептическое средство, распространенное в США и в Японии
— Смотрите, как сладко спит этот тип, — чтобы разрядить напряженную атмосферу, «сострил» один из стоявших сзади офицеров, — даже не подозревает, что его прирежут через полчасика...
Это «прирежут» совершенно не тронуло Тода. Он еще реально не ощутил готовящегося убийства. Раздеть донага человека, положить на операционный стол, анестезировать — это он делал десятки раз, начиная со студенческой скамьи. И сегодня было то же самое. Сейчас старик глухо пробормочет обычное приветствие и начнет... Звякнут ножницы, пинцеты, и электрический скальпель с сухим треском врежется в эту густо поросшую волосами грудь чуть пониже соска. Чем же тогда все это отличается от обычной операции? И яркий голубоватый свет бестеневой лампы и фигуры людей в белых операционных халатах, чуть покачивающиеся, словно морские водоросли, за долгие годы вошли в его плоть и кровь. Да и пленный, лежащий на спине, лицом к потолку, ничем не отличается от обычного больного. Сердце Тода еще не билось тревожной дрожью убийцы, не хотелось думать, что все это кончится как-то иначе, чем обычно. Он неловко засунул тонкую трубку катетера в ноздри военнопленного, в большой нос белого человека. Остается только присоединить к катетеру кислородную подушку, и приготовления будут закончены. Эфир, по-видимому, полностью подействовал: пленный спал, мерно похрапывая. Он лежал лицом вверх, крепко связанный толстыми ремнями, приковывая к себе взоры всех присутствующих. Он спал с таким блаженным видом, что казалось, на его губах вот-вот заиграет тихая, счастливая улыбка.
— Что же, приступим, — сказал старику Сибата, проверив кровяное давление.
Уставившийся в пол профессор вдруг качнулся и кивнул головой.
— Начинаем! — крикнул Асаи.
Воцарилась такая тишина, что слышно было, как кто-то проглотил слюну.
— Начало препарации — три часа восемь минут пополудни. Тода-кун, пожалуйста, зарегистрируйте.
Сжав в руке электроскальпель, Хасимото приблизился к распростертому телу. Тода слышал за спиной тупое жужжание киноаппарата. Это начал съемку ассистент второго хирургического отделения Ниидзима. И тут офицеры стали кашлять и сморкаться.
Тода, глядя на измеритель кровяного давления, был охвачен странным чувством. «Меня ведь сейчас тоже снимают. Вот я заглянул в прибор, вот повернул голову. Это я — участник убийства. Каждое мое движение во всей последовательности запечатлевается на кинопленке. Так по частям составляется образ убийцы. Интересно, когда потом передо мной прокрутят этот фильм, шевельнется во мне что-нибудь? Скорее всего, нет!»
Вдруг Тода почувствовал страшную пустоту в груди, он едва держался на ногах. Целые сутки он был во власти гнетущего страха, ждал душевной пытки, угрызений совести. Но журчание воды, текущей по полу, треск электроскальпеля были монотонные и до ужаса привычные. Только одно совершенно отсутствовало — присущее операции напряжение, страх за больного, беспокойство о его пульсе и дыхании. Пациент был заранее приговорен, и никто не собирался бороться за его жизнь. Поэтому в движениях Хасимото, в действиях Асаи, Сибата и старшей сестры Оба, готовившей марлю и инструменты, сквозила странная медлительность.
Жужжание киноаппарата сливалось с треском скальпеля, смешивалось с другими звуками, наполнявшими операционную. И Тода подумал: «С каким настроением этот Ниидзима снимает? А ведь я такой шум уже где-то слышал. Ах, да! Треск цикад под окном у кузины в Оцу... И почему я сейчас думаю о таких глупостях!..»
Повернув голову, он украдкой посмотрел на скучившихся военных и увидел, что молоденький офицер в очках, стоявший слева, отвернул свое побледневшее лицо. Видно, ему стало не по себе при виде человеческих внутренностей, но как только он заметил, что Тода смотрит на него, сейчас же встал по стойке «смирно» и решительно сдвинул брови.
Лицо лейтенанта с маленькими усиками, стоявшего рядом, блестело от пота, рот его был широко раскрыт, как у слабоумного. То и дело приподымаясь на цыпочки за спиной толстого военврача, он все время облизывал губы, стараясь ничего не упустить из происходящего.
«Ну и кретины! — со злостью подумал Тода. — Форменные идиоты... Но почему я так их обзываю? Сам-то я кто?»
Тода старался не думать об этом. Он знал: лучше не думать. Так будет легче.
В операционной было жарко, воздуха не хватало, так что голова и в самом деле плохо соображала. На мгновение Тода даже забыл о своих обязанностях ассистента.
Пленный на операционном столе сильно закашлялся. Асаи спросил Хасимото:
— Дать кокаин?
— Не надо! — выпрямившись над столом, с внезапным бешенством заорал старик.— Это не больной!
От гневного окрика профессора все сразу притихли. И только кинокамера продолжала тупо жужжать.
Перед глазами прислонившегося к стене Сугуро маячили спины военных. Офицеры переминались с ноги на ногу. Время от времени между их фигурами мелькали белые халаты старика, Сибаты и зеленые штаны пленного, привязанного ремнями к операционному столу.
— Скальпель!
— Марлю!
— Скальпель! — командовал доцент низким, сдавленным голосом.
«Теперь удаляют ребра». Слыша реплики Сибата, Сугуро ясно представлял, какую часть тела пленного старик сейчас режет и что будет затем.
Сугуро закрыл глаза. Он пытался внушить себе, что присутствует на обычной операции.
«Больной, конечно, будет жить. Сейчас я введу ему камфору и сделаю вливание крови,— мысленно говорил он самому себе.— А вот шаги старшей сестры Оба, она дает больному кислород».
В этот момент раздался тупой хруст отпиленного ребра и звон упавшей в таз кости. Вероятно, действие эфира прекратилось — пленный внезапно глухо застонал.
«Будет жить. Будет жить... — Сердце учащенно забилось в груди Сугуро. — Будет жить. Будет жить».
Но перед его закрытыми глазами вдруг ожила картина операции госпожи Табэ. Он вспомнил, как все окружили труп и с каменными лицами молча стояли в надвигающихся сумерках. Воцарилась гробовая тишина, только вода с тихим журчанием текла на пол, отражая свет бестеневой лампы. Потом старшая сестра Оба перевезла тело в палату, будто живое. А в потемневшем коридоре ассистент Асаи с деланной улыбкой говорил родственникам: «Все хорошо. Операция прошла благополучно».
«Нет, не будет жить». И внезапно грудь Сугуро стиснуло мучительное чувство собственного бессилия, стиснуло с такой силой, что казалось, он сейчас задохнется. Сугуро неудержимо захотелось броситься вперед, растолкать офицеров и отнять у Хасимото реберный нож... Он открыл глаза, перед ним стеной выросли крепкие офицерские плечи. Пристегнутые к портупеям сабли отливали тусклым свинцовым блеском.
Молодой офицер, внезапно обернувшись, недоуменно посмотрел на Сугуро, стоявшего за их спинами. Его глаза возмущенно блеснули.
«Трусишь? — укоряюще говорили они. — Как же после этого ты можешь считать себя верноподданным японцем?»
Почти физически ощущая этот взгляд, Сугуро понял, что все присутствующие здесь считают его слюнтяем, никудышным медиком, который помочь ассистентам и то не может.
— Я ничего не делал, — задыхаясь, пробормотал он, обращая взор к операционному столу,— и ничего не сделаю...
В это время раздался визгливый фальцет Асаи:
— Левое легкое полностью удалено, сейчас удаляется верхушка правого. До сих пор считалось, что одновременное удаление половины у обоих легких приводит к мгновенной смерти.
Сапоги офицеров неприятно заскрипели. Треск кинокамеры сразу оборвался, и только вода продолжала журчать, стекая на пол.
— Сорок... тридцать пять... тридцать,— отмерял кровяное давление Тода.
— Тридцать... двадцать пять... двадцать... пятнадцать... десять... Конец,— обернувшись к присутствующим, деловито доложил Тода и медленно поднялся.
Какое-то время все молчали, но потом, словно вода пошла через плотину, офицеры закашляли, заскрипели сапогами.
— Конец, говорите?— спросил толстый военврач, вытирая лоб платком.— Который час?
— Четыре часа двадцать восемь минут,— ответил Асаи.— Операцию начали в три часа восемь минут. Так что все продолжалось час двадцать минут.
Хасимото молча смотрел на труп. Рука профессора в окровавленной перчатке все еще сжимала сверкающий нож. Слегка отодвинув старика, старшая сестра Оба подошла к столу и накрыла труп простыней. Старик, пошатнувшись, сделал два шага в сторону и замер на месте.
Офицеры вышли из операционной в коридор, тусклые лучи послеполуденного солнца осветили окно.
Офицеры то смотрели в окно, то переглядывались между собой, то хлопали друг друга по плечу и деланно зевали.
— Подумаешь! Ну что тут особенного? — громко сказал один. Его зычный голос гулко прозвучал в комнате.— Мураи-сан, а у тебя такое лицо, словно ты с бабой переспал,— удивленно сказал он, показывая на одного из коллег.— Глаза покраснели, опухли...
Но воспаленные глаза были не только у того офицера, на которого он указал. И у остальных они маслянисто блестели. Такие воспаленные глаза и жирные, потные лица бывают после плотских утех.
— Да, верно, и голова что-то болит...
— Проводы лейтенанта Комори назначены на пять, правильно? Пойдемте пока на улицу, воздухом подышим.
И офицеры застучали сапогами по лестнице.
Когда шаги стихли, из операционной осторожно выглянула старшая сестра Оба. Убедившись, что в коридоре никого нет, она вместе с Уэда выкатила коляску, на которой лежало покрытое простыней тело. Вышедший вслед за ними Сугуро, прислонившись к стене, слушал, как поскрипывает коляска. Постепенно скрип в пустоте длинного серого коридора затих.
Сугуро не знал, куда пойти, не знал, что делать. В операционной еще оставались Хасимото, Сибата, Асаи и Тода, но туда Сугуро вернуться не мог.
«Убил, убил, убил...» - не переставало стучать в голове. «Но я же ничего не делал». Сугуро изо всех сил старался отделаться от настойчивого голоса, повторявшего: «Убил, убил...» «Но я же ничего не делал». Однако и это оправдание, возникая, тут же исчезало. «Разумеется, ты ничего не делал. И тогда, когда умирала твоя «бабушка», и сейчас. Но ты всегда был рядом. Был рядом и ничего не делал». Прислушиваясь к своим одиноким шагам, он спускался с лестницы и думал о том, что всего два часа назад пленный тоже поднимался по этим ступеням, ничего не подозревая. И в памяти Сугуро отчетливо всплыл этот слегка угловатый, растерянный человек. Потом он вспомнил, как старшая сестра Оба торопливо покрывала простыней изрезанное тело. Мучительная тошнота подступила к горлу. Прислонившись к окну, он пытался убедить себя, что это не от вида крови: ведь еще со студенческих лет он привык ко всему этому. Но нет, эта кровь и это тело отличаются от тех, что он видел раньше. А может, все-таки его затошнило потому, что он вспомнил отвратительную торопливость, с какой старшая сестра закрыла носилки белой простыней?
За окном в ранних сумерках ветер гудел в проводах подстанции. В пасмурном небе пролетели птицы, из трубы дезинфекционной камеры медленно подымался дым. Через ворота заднего двора с корзинами и лопатами шли медсестры. Все было, как обычно, как было вчера и позавчера.
Прислонившись к перилам, он ждал, когда пройдет головокружение. Потом шаг за шагом медленно спустился по лестнице.
Когда он вышел во двор, офицеров уже не было. Сестры, положив на газон лопаты и корзины, отирали лица полотенцами. Завидев их, Сугуро отвернулся и побрел в другую сторону.
— Сэнсэй! — окликнула его одна из девушек, усаживаясь на камень.— Сегодня опять профессора на обходе не будет?
Сугуро молчал. «В чем дело? Ведь сестры не знают, почему же я прячу от них лицо?»
— Сэнсэй, а вы будете?
— Да, буду.
Он совсем забыл, что надо обойти больных общей палаты. Но разве может он теперь туда пойти? Как ни в чем не бывало разговаривать с больными, делать им рентген, выписывать лекарства. С завтрашнего дня опять начнется привычная жизнь практиканта. Неужели и старик, и Сибата, и Асаи, и Тода по-прежнему смогут обходить больных? Неужели смогут? Разве может стереться в их памяти добродушное лицо пленного с каштановыми волосами? «Я не смогу...»
На земле, показывая свежий срез, торчал обрубок акации. Одной из тех акаций, которые много дней подряд окапывал старый сторож. Рассеянно глядя на черный обрубок, Сугуро подумал о старухе, которую унесли дождливым днем, запихав в ящик из-под мандаринов. Вот и акации нет. И старуха умерла.
- Уйду-ка я из клиники,— пробормотал Сугуро.— Сам разбил свою жизнь, сам...— сказал он, ни к кому не обращаясь, да и к кому он мог обратиться...

<- предыдущая страница следующая ->