каморка папыВлада
журнал Иностранная литература 1964-08 текст-10
Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья

· RSS 28.03.2024, 20:51

скачать журнал

<- предыдущая страница следующая ->

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ФОРУМ РАССКАЗА

См. начало «Международного форума рассказа» в № 4.

МУХАММЕД ДИБ (АЛЖИР)
БЕСПОЩАДНАЯ НОЧЬ

Я познакомился с Мухаммедом Дибом в 1950 году в редакции «Альже репюбликен».
Он работал днем, а я ночью, так что нам редко случалось беседовать — разве что в субботу, когда сотрудники отдыхали.
Мы оба писали. Наши стихи появлялись на литературной странице «Альже репюбликен», печатавшейся по средам, в органе коммунистической партии «Либерте» и в журнале «Террасс», который прекратил свое существование в том же году, когда был основан.
В то время для алжирских поэтов и писателей, писавших на французском языке, не было другого выхода, как отдавать свои силы боевой журналистике. Однако иногда нас печатали и в Париже в так называемых левых журналах.
Для Диба, как и для меня, главным было любой ценой закончить большое произведение, над которым он давно работал, и найти издателя.
Я покинул Алжир в 1951 году и вновь встретился с Дибом два года спустя в Париже, где только что вышел в свет его первый роман «Большой дом». Это было реалистическое произведение, описывающее хорошо знакомую ему повседневную жизнь простых людей в его родном городе Тлемсене.
Издатель романа Поль Фламан, прогрессивный католик, увидел в Мухаммеде Дибе первого алжирского писателя, который пробил брешь в стене молчания, ограждавшей тогда вековой миф о «французском Алжире».
Действительно, в то время Алжир во французской литературе представлял прежде всего Альбер Камю, вокруг которого группировались Роблес и другие известные писатели, немало лет прожившие в Алжире, но по самому существу своему остававшиеся французами. Они любили Алжир и с внешней стороны выразительно рисовали его, но алжирский народ оставался им чуждым. Понадобился «Большой дом», чтобы впервые показать французам Алжир, о котором они даже не подозревали, — Алжир, увиденный изнутри.
Заслуга Мухаммеда Диба состоит в том, что, опубликовав эту книгу, он нанес прямой удар по опереточному Алжиру — экзотическому и патерналистскому.
Французская критика признала за ним эту заслугу.
И революция, которая потрясла всю Северную Африку — с востока до запада, — разразившись сначала в Тунисе и Марокко, а потом и в Алжире, где она бушевала семь лет, окончательно доказала перед лицом всего мира, что такие люди, как Мухаммед Диб, имеют право говорить от имени своего народа. Мы больше не нуждаемся в адвокатах! Алжирцы сами взялись за перо, как берутся за оружие.
Во время войны Мухаммед Диб опубликовал еще несколько книг. Рассказ, который вы прочтете, был напечатан недавно в еженедельнике «Леттр франсез». Он свидетельствует о том, что Алжир нашел в Мухаммеде Дибе писателя, изображающего тысячу и один путь борьбы за национальное освобождение.
Катеб Ясин

Они пошли.
Садилось солнце, и в глубине пустынной улицы на пылающих тротуарах четко вырисовывались силуэты редких прохожих. Предвечерняя дымка и легкие облака, застилая, но не гася золотой пожар над гигантскими деревьями, над уходящими вдаль садами, окутывали тишиной, казалось, необитаемые виллы.
Сначала они шли не спеша, потом, взглянув на оранжевый горизонт, на киноварь заката, ускорили шаг.
Позади раздался шум мотора, и почти тотчас троллейбус поравнялся с ними, на мгновение заслонив от них улицу. Они бросились бежать, Нельзя упустить его — это последний троллейбус, на котором они еще успеют к единственному часу, обозначенному на циферблате. Троллейбус остановился, пассажиры начали выходить. Повиснув на руке у Фодиля, Наэма бежала вприпрыжку, постукивая высокими каблучками. Он крепко прижал к себе ее локоть, чтобы не дать ей упасть. Ее волосы щекотали ему лицо. Троллейбус издал жалобный скрип, трогаясь с места, и в эту минуту Фодиль вскочил на подножку и рывком втащил за собой смеющуюся Наэму.
Троллейбус тронулся; не переставая смеяться, она полетела прямо на Фодиля и, чтобы смягчить удар, уперлась ему в грудь руками. Новый толчок. Она ухватилась за Фодиля. Троллейбус набирал скорость.
Они одновременно посмотрели на сумочку, которую она держала в руке.
— Не бойся,— прошептала Наэма. Она улыбнулась и отвела глаза.— Это мне не в новинку.
Теплое чувство шевельнулось в нем. Люди вокруг были неподвижны и бесстрастны, как статуи.
Наэма прижимала к груди сумочку. Остановка, еще остановка; они приближались к центру.
Фодиль почувствовал что его охватывает оцепенение, и только присутствие Наэмы не давало ему впасть в забытье. «Ничего, можно дать себе передышку, это не страшно», — подумал он, но что-то еще удерживало его на краю пропасти, которая — он это знал — с минуты на минуту должна была поглотить его.
Внезапно ему показалось, что троллейбус остановился, что мир сомкнулся вокруг него плотным кольцом и это кольцо вращается с головокружительной быстротой, обволакивая его туманом и затягивая в омут. Он закрыл глаза, снова раскрыл их — троллейбус ехал по-прежнему.
«Я жду от жизни так много, — подумал он, — я так много хотел бы сделать».
Краски сгустились, небо стало багровым. То тут, то там в отблесках заката молниями вспыхивали тополя. Аутодафе в средневековом городе.
Фодиль улыбался далеким теням, прощаясь с ними. Дом, старая женщина — он уже с трудом узнает их. Посреди внутреннего дворика цветет абрикосовое дерево; виноградная лоза под косым углом карабкается на террасу и оттуда свешивается во двор.
Отец и мать — то вместе, то врозь. Зачем они здесь? Они последними провожают его и, кажется, хотят еще что-то сказать ему на прощанье. Как нужно ему узнать это «что-то»! За их молчанием, он это чувствовал, таилось нечто живое, ищущее, окружающее его со всех сторон. Но ни отец, ни мать не раскрывали рта. Решатся ли они наконец заговорить? Он тщетно прислушивался. И вдруг ему стало ясно, что они уже все сказали. Когда? Неужели он перестал их понимать? Фодиль застыл в замешательстве.
Вспыхнувшее в нем теплое чувство потушил черный, ледяной ветер. Ожившие тени близких — из какого давнего, оставшегося далеко позади обиталища явились они сюда? — внезапно исчезли, и вместо них лишь блуждающие огоньки плясали у него перед глазами.
Спускаясь к морю, которое то появлялось, то вновь исчезало, город медленно разворачивался вокруг своей оси. Один за другим проплывали мимо дома, ощетинившиеся деревьями сады; их отражения скользили по мерцающей поверхности залива. Море, как огромная линза, собирало в фокус последние лучи света, и этот ослепительный блик в своем непрерывном вращении, казалось, увлекал за собой сверкающий диск солнца.
Что сказали бы родные Фодиля о Наэме, о нем самом? Там, у них, все было совсем иначе. Сумели бы они понять его? Во всяком случае, на них не за что было бы сердиться: пути, которые у них на глазах проходили их дети, оставались им неизвестны.
Фодиль рассмеялся.
Наэма ответила ему улыбкой.
Над ними умиротворенно вздрагивало сентябрьское небо, глубокое и безмятежное.
Наэма опять улыбнулась Фодилю. Но он был далеко. Она с тревогой заметила, что перед ней стоит незнакомец, человек, который был для нее загадкой, человек, погруженный в свое одиночество. Ее охватило смятение, какой-то безотчетный страх. Ей показалось, что она ослепла и лишь ощупью пробирается в воцарившейся мгле.
Этот чужой человек был не Фодиль. Подмена произошла так внезапно, что она не сразу осознала ее.
Беспомощная и растерянная, она не понимала, где его искать. Он ускользал от нее. Она подумала испуганно: «Кто придет ему на помощь? Кто отвратит от него беду? Я? Да... Я найду его, и мы пойдем вместе».
Ей захотелось поделиться с ним своими мыслями, но она не решилась — это было опасно. Она расскажет ему обо всем, когда дело, которое им поручили, будет выполнено.
Она понимала и в то же время отказывалась понимать, что с ним происходит,— происходит не только потому, что он сейчас отрезан от всех, но и потому, что его завораживает самопожертвование, на которое он себя обрек. Однако она верила: любовь поможет ей разбить черное зеркало, в котором Фодиль созерцал самого себя. Он вернется к ней.
«Увидимся ли мы еще когда-нибудь? Завтра? Через час? Может быть, никогда...»
Наэма рассеянно посмотрела вокруг. Здесь, на площадке троллейбуса, и дальше, внутри, взгляд ее встречал лишь холодные, словно высеченные из серого камня, лица, Она переводила глаза с одного пассажира на другого: все то же застывшее выражение у всех — у мужчин и у женщин. Их стертые черты не выражали ничего, кроме страха смерти или желания убивать. Троллейбус качнуло, и она прижалась к Фодилю, пытаясь уйти от леденящего холода этих масок. Она с трудом удерживала дрожь.
В это мгновение ослепительный блеск, пронизывавший воздух, море и город, внезапно исчез; все стало серым и безликим; сверкающий мир рассыпался пеплом.
Фодиль посмотрел на пассажиров и увидел обугленные изваяния, выброшенные потухшей лавой заката. Немые, мертвые изваяния.
Наэма сказала «скоро». Фодиль бросил взгляд на часы: только одна цифра была обозначена на циферблате, и стрелка уже почти касалась ее.
Он поднял глаза и встретился со взглядом Наэмы. Ее тонкие пальцы сжали его локоть.
По лицу Фодиля скользнула чуть заметная улыбка, но для Наэмы этого было довольно — перед ней снова стоял Фодиль, такой, каким она знала его по университету. Она почувствовала, что опять начинает дрожать. Стараясь взять себя в руки, она сказала первое, что пришло на ум:
— Все в порядке?
И он, наклонившись к ней, ответил;
— Все в порядке.
Троллейбус затормозил, содрогаясь всем своим железным корпусом. Они вышли; за ними — еще несколько пассажиров.
*
На улице они как будто забыли друг о друге; казалось, они даже не были знакомы. Но она, следуя за ним на расстоянии, старалась не упустить его из виду.
Фодиль шагал впереди, врезаясь в толпу. Движение, ощущение твердой почвы под ногами помогали рассеять окутывавший его туман. Ночь словно стерла с лица земли огромный город. Только освещенные витрины, каким-то чудом устоявшие против натиска тьмы, смыкались местами в непрерывную цепь, воссоздавая целые улицы — сверкающие контуры улиц. Трамваи и машины со втиснутым в них грузом пассажиров проносились мимо, на мгновение заслоняя падавший из витрин свет. И мелькание этих темных прямоугольников, которые временами совмещались, но никогда не сталкивались, превращало цепь сияющих окон в ослепительный поезд, стремительно мчащийся в бездну, а трамваи и машины, казалось, не трогались с места.
Над серым пепелищем города горели фонари, вспыхивали неоновые росчерки реклам. Прохожие словно растворялись в полумраке. Их призрачные силуэты сближались, сливались воедино, снова распадались — паяцы на ниточках, покорно-безучастные и в то же время пугающе живые.
Фодиль испытывал блаженное чувство покоя. На мгновение им овладела уверенность, что стоит ему захотеть и он с закрытыми глазами, помимо своей воли, будет двигаться вместе со всеми в этой толпе теней. Смешавшись с потоком прохожих, он поплыл по течению — мимо смутно очерченных громад, глухих фасадов, зеркальных стекол. Казалось, ему больше не было нужды ни смотреть, ни думать.
Наэма по-прежнему шла позади. Тени и отсветы, яркие вспышки, вращающиеся огненные шары: он приближался к почтамту, и город все плотнее сжимал свои тиски, толпа становилась все гуще. Эта толпа подчинила его себе, бросала из стороны в сторону, и он, ощущая себя инородным телом в общем потоке, на каждом шагу наталкивался на препятствия, как будто предназначенные для того, чтобы заставить его свернуть с пути.
«Идет ли Наэма за мной? Не потеряла ли она меня из виду?» Эта мысль служила ему ориентиром, маяком, который определял его путь. Он не мог оборачиваться назад, он должен был смотреть прямо перед собой. Но мысль о Наэме вела его.
Ему захотелось взглянуть на часы. Спешить было нечего. С той минуты как он расстался с Наэмой и его поглотил прожорливый город, он провалился в губчатую пустоту, которая подстерегает человека, когда он остается один, и беспомощно барахтался в ней. Вокруг было смутное море человеческих лиц. На каждом шагу перед ним всплывали новые маски, тут же уносимые неодолимым течением. Он не успевал разглядеть их, уловить их выражение. Они все сливались в один, бесконечно повторяющийся образ, все были лишь окаменелыми слепками с открытыми глазами. Куда увлекало течение этих людей, захлебнувшихся в уличном прибое? Иногда на поверхности появлялись красивые женские лица — четко обрисованный овал, строгие черты. Они исчезали не сразу; Фодиль чувствовал на себе неуловимо пристальный взгляд, а потом их тоже, как всех, накрывала волна. Еще мгновение Фодиль видел их перед собой. Откуда появлялись эти лица, суровые и нежные, с блестящими, но незрячими глазами, и куда, к какому берегу их относило? Они бередили в душе Фодиля старую рану, которая кровоточила, не раскрываясь. Их красота невозмутимо сияла в этом кипящем водовороте.
Наэма по-прежнему шла позади.
Освещенные изнутри трамваи с пронзительным скрежетом разрезали город. Они проносились один за другим все чаще, все стремительнее и, вырываясь из ночи, толкали перед собой рельсы, мостовую, дома. На тротуарах, прижимаясь к витринам, теснилась толпа. Фодиль видел только белые пятна лиц, безносые и безглазые, как это бывает во сне, но все эти люди, напирая на него с разных сторон, помогали ему идти; движение уже не требовало от него никаких усилий, ничто не мешало ясности и четкости мысли.
Он говорил себе:
«До конца. Мы пойдем до конца. Будем бороться, пока не иссякнут силы. Пока не угаснет последняя искра огня, который горит в нас».
Ночь, одна из первых осенних ночей, уже становилась свежее; потянул ветерок.
Фодиль остановился. Он был у цели. Он ждал.
Он ждал недолго. Наэма догнала его — он почувствовал, угадал ее близость. Глядя прямо перед собой, она открыла сумочку, сделала еще шаг вперед и словно невзначай наткнулась на Фодиля. Он ощутил в руке холодный ствол пистолета и мгновенно спрятал оружие во внутренний карман куртки, слева, на сердце. Наэма, не поворачивая головы, прошла мимо. Ее напряженные нервы улавливали каждое движение прохожих. Никто не шел за ней следом. Она внезапно остановилась, будто вспомнила что-то, и повернула назад, незаметно косясь по сторонам. Сердце неудержимо стучало. Нужно казаться спокойной, непринужденной, нужно взять себя в руки. Он идет ей навстречу, в уличной сутолоке. «Я не должна смотреть на него,— твердила Наэма,— он такой же прохожий, как все». Они сходились все ближе, лицом к лицу, она не могла пропустить его. Шаг, два шага, три... Она замешкалась, не зная, с какой стороны обойти его. Он тоже.
— Простите, мосье...
— Простите...
Она прошла. Гранаты оказались у него в кармане. Она перешла через улицу. Он продолжал свой путь. Наэма свернула в переулок, ускорила шаг и снова вышла на ту же улицу, но уже не позади, а впереди Фодиля, по другую сторону кафе, для которого предназначались гранаты.
Теперь он, в свою очередь, считал шаги: один, два, три... Считал машинально, безотчетно. Ему казалось, что он превратился в снаряд, летящий вне времени, с немыслимой скоростью. А где-то внутри него безостановочно звучало: шаг, два шага, три, четыре... Здесь. Он пришел. Один, два, три... Первая граната летит в цель. Четыре... вторая граната. Взрыв. Пять, шесть... Звон разлетающихся стекол, крики, вопли. Семь... Грохот нового взрыва. Сотрясая улицу, рванула воздушная волна. Восемь, девять... Люди рассыпаются в разные стороны. Десять, одиннадцать... Распахнутые двери домов и магазинов — единственное прибежище в этом хаосе — притягивают, заглатывают обезумевшую толпу.
Улица опустела, вокруг не оставалось ни души. Прекратилось движение, замерла жизнь. И посреди этой мертвой пустоты — пылающее кафе, осколки выбитых стекол, пятна крови на тротуаре. Слышались мольбы о помощи, душераздирающие стоны. Но и они вскоре умолкли, воцарилась пронзительная тишина. И пока длилась эта несокрушимая, всеобъемлющая тишина, тысячи огней, почудилось Фодилю, взметнулись, рассыпались в небе, словно вдребезги разбилось сердце города.
Фодиль, пошатываясь, пошел прочь.
Прошло много времени, целая вечность, прежде чем раздался одиночный выстрел. Короткая пауза, потом еще и еще. Пулеметная очередь прострочила ночь; и вот уже со всех сторон доносится нарастающий вой полицейских машин.
Толпа хлынула назад, к кафе. Какие-то одержимые с выпяченными подбородками размахивали пистолетами, стреляя на бегу. Сквозь оглушительный рев прорывались истерические рыдания женщин. Жандармы, солдаты территориальных частей, парашютисты оцепили улицу, загородив все проходы. Спереди, сзади, из боковых переулков подъезжали «виллисы» с подкреплением; непрерывно рявкали автомобильные гудки. Кольцо оцепления все сужалось; никто и не думал сопротивляться.
*
Фодиль вместе с отхлынувшей толпой оказался на противоположном тротуаре, потом вернулся назад и, пробежав несколько метров, свернул в переулок. Он хотел уйти поскорее. Но нельзя было чересчур торопиться. Дойдя до перекрестка, он увидел впереди Наэму. У него вырвался вздох облегчения. Он замедлил шаги. Не сводя с нее глаз, он следовал за ней. Но идти становилось все труднее. Он словно окоченел. Он не испытывал боли, но какая-то непонятная тяжесть навалилась на него. Он медленно продвигался вперед, с мучительным усилием отрывая подошвы от внезапно размякшего тротуара. Воздух, свернувшись хлопьями, превратился в снег, черный как уголь. Но далеко впереди маячил огонек. Наэма. Хватит ли сил дойти до нее? Он должен. Он не смеет остановиться. Шаг, еще шаг. С какой стороны подойти к ней? Она стояла неподвижно и ждала, потом не спеша перешла на другое место. Она улыбалась, то спускаясь к нему по ступенькам времени, то отступая.
Ему захотелось крикнуть во весь голос: «Наэма!» Но он удержался. В этом враждебном городе, в беспредельной тьме, там, где стояла Наэма, занимался новый день; его свет сиял, не расплываясь, неожиданный и хрупкий.
Фодиль пошатнулся. Он прислонился к стене и, весь подавшись вперед, с трудом переводя дыхание, уставился на Наэму.
В конце широкой улицы загорелись огни, и на фоне этих огней, словно в огромном Луна-парке, стояла Наэма.
Вздрогнув, он хотел идти дальше, идти во что бы то ни стало. Но ноги уже не слушались его.
Он закрыл глаза и стоял так в нерешительности, не зная, что ему делать, позабыв о времени. Наконец он переставил ногу, попробовал опереться на нее. Он снова шел навстречу Наэме. Его тело плавилось, растекалось, растворялось во тьме. Он приближался к Наэме, но разделявшее их расстояние вырастало опять. С сияющей витрины магазина полуголая кукла, одиноко торчащая среди дамских шляп, смотрела, как он идет, не продвигаясь ни на шаг.
Внезапно Фодиль понял, что с ним случилось. Он не почувствовал страха, не закричал.
Ему не было больно. Его занимало только одно — ослепительный свет, который, как нож, разрезал его пополам.
Не отрываясь от стены, Фодиль разглядывал куклу в витрине, и ему казалось, что стоит ему сделать еще шаг и она, потеряв равновесие, шлепнется лицом вниз.
Медленно кружился и плыл город, и вместе с ним нескончаемой чередой кружились и плыли мысли Фодиля, запутываясь и оплетая его. Так вот что такое смерть!
— Фодиль, что с тобой?
Шепот Наэмы раздался совсем рядом. Она почему-то подошла к нему сзади. Неужели это конец? Он не заметил, как она вернулась, Ему казалось, что он падает, сейчас упадет. Он не упал, И сам удивился этому.
— Я ранен.— Он думал, что говорит вслух.
— Что с тобой? — сдерживая крик, повторила Наэма. — Я ранен,— выдохнул он.— Возьми и уходи.
— Что взять?
— Пистолет... У меня в кармане...
— Я не могу.
— Возьми... и уходи, прошу тебя.
— Нет. Послушай...
— Иди.
Подавив внезапный испуг, от которого подкашивались ноги, Наэма пододвинулась вплотную к Фодилю.
— Послушай,— умоляюще зашептала она.— Положи руку сюда,— она взяла его за руку,— мне на плечо. Опирайся. Идем. Как двое влюбленных...
Он пошел. И город, который, казалось, уже обвивал вокруг них свои кольца, раздался и стал разворачиваться в улицы, спокойные, почти безобидные на вид.
Они шли очень медленно. Он положил руку ей на плечо, она поддерживала его, обнимая за талию. Он не знал, куда и зачем он идет. Никто их не ждал, нигде. Далеко ли еще до конца? Не все ли равно? Наэма была рядом. Она велела ему идти. Остальное не имело значения.
Влюбленные не торопятся. Редкие прохожие, испуганно озираясь, пробегали мимо. Откуда-то сзади все еще доносился шум. звуки выстрелов. Но эти двое по-прежнему шли не спеша, ни на что не обращая внимания, словно все это их не касалось.
Внезапно вынырнув из-за угла, промчались полицейские машины, и тотчас же на улице появились солдаты, жандармы. Наэма поняла, что опасность гонится за ними по пятам. Долго ли еще они смогут идти, не возбуждая подозрений? С проезжавшего мимо грузовика посыпались шуточки — парашютисты зубоскалили на их счет.
Она свернула направо и остановилась, задыхаясь от усталости. Осторожно прислонив Фодиля к стене, она прижалась к нему, будто ласкаясь. Теперь она могла отдохнуть и переждать, пока проедут машины. Но куда им идти? В какую сторону? Она одна должна была это решить, никто не мог ей помочь. Надо было убраться отсюда и увести Фодиля. Она наклонилась к нему, собираясь заговорить, спросить его — о чем, она не знала сама,— но, взглянув на него, поняла, что это было бы бесполезно. Голова его упала на грудь, за все время он не издал ни звука. Быть может, он потерял сознание.
Немного погодя, увлекая его за собой, она перешла на другую сторону и свернула в темный переулок. По этому переулку можно было спуститься в порт и, если повезет, уйти от опасности. Чувство облегчения, почти радости овладело Наэмой. Фодиль, казалось, пришел в себя, но дышал он тяжело, неровно. По соседним улицам упорно шныряли «виллисы»: поиски еще продолжались. Они ушли недостаточно далеко.
Навстречу им медленно, настороженно двигался патруль. Наэма подтащила Фодиля к первой попавшейся двери. Дверь была заперта. Она прислонила его к одной из створок. Патруль приближался. Она обняла Фодиля и, притянув его голову к себе, зашептала взволнованно:
— Поцелуй меня, милый. Посмотри на меня...
Она прижалась губами к его холодному рту. Он приоткрыл глаза и посмотрел на нее, не узнавая. Но минуту спустя его губы слегка шевельнулись, еле заметно отвечая на ее поцелуй. Она услышала что-то похожее на вздох, и этот звук словно вошел в нее: она покачнулась, ощутив его у себя в груди.
— Я с тобой,— шепнула она.
Патруль поравнялся с ними.
— Кхм! Кхм!
Они прошли совсем рядом и, обратившись в тени, растаяли в темноте. «Странно все-таки, что они не услышали, как бьется мое сердце»,— подумала Наэма. Страх неожиданно исчез, она уже ничего не опасалась.
Из окна третьего этажа раздался сердитый окрик:
— Эй, вы, влюбленные! Нашли время лизаться! Это уж слишком. Проваливайте отсюда!
Они двинулись дальше.
Теперь они брели безо всякой цели — Наэма не знала, куда идти. О том, чтобы добраться до явки, не могло быть и речи. Фодиль с каждой минутой становился все тяжелее; она изо, всех сил старалась его удержать. От напряжения у нее дрожали колени. Еще немного, и она упадет.
Фодиль,— позвала она тихо,— ты больше не можешь идти?
Он не ответил. — Попробуй, еще, несколько шагов.
Долгий вздох вырвался у него из груди. Она была вынуждена остановиться. Ей показалось, что она волочит за собой обмякшее, безжизненное тело. Идти дальше? Но разве это возможно?
Она собралась с силами и, поборов усталость, снова пустилась в путь. Она решила больше не останавливаться. Все двери были заперты, все окна закрыты ставнями. У нее спирало дыхание, в груди все горело огнем. Продолжая идти, она пугливо оглядывалась по сторонам. Они вышли к откосу, который спускался в порт. Вокруг не было ни души. Казалось, они находились на краю света, такой пустынной выглядела местность. Моря не было видно, но резкие запахи рыбы, мазута и дегтя пропитывали влажный воздух. На равных расстояниях один от другого высоко на столбах горели фонари, прокалывая, но не раздвигая тьму. Они прочерчивали над шоссе волшебную тропу, уходившую в черную даль, где мерцали бесчисленные огоньки. Глядя на эти искорки, затерянные в тумане, Наэма осознала всю беспредельность своего одиночества.
Подавив отчаяние, она наконец решилась: она пойдет прямо вниз по откосу. Там, на берегу, среди чернеющих портовых строений, она, вероятно, найдет уголок, где они смогут спрятаться и дождаться рассвета.
В эту минуту земля задрожала у них под ногами: внизу с оглушительным свистом показался поезд. И все заходило — здания, пустыри, набережная, мол. Вагон за вагоном катился мимо, исчезая во мраке, где через минуту только тускло поблескивали рельсы. Опять все застыло вокруг. Наэма подождала, пока утихнет стук ее сердца, и стала осторожно спускаться с откоса. Но не пройдя и двадцати шагов, они попали в ослепительный луч прожектора. Он настиг их с ошеломляющей внезапностью. Повисший в воздухе огромный зловещий глаз уставился на них словно в кошмаре, излучая безжалостный свет. Он вбирал в себя ночь и весь город.
Наэма, казалось, уже слышала окрик: «Документы!»
Но только чудовищный глаз по-прежнему вонзал в них ослепительные, как молния, лучи.

Перевод с французского Е. ПРИГОЖИНОЙ


<- предыдущая страница следующая ->


Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz