<- предыдущая страница следующая ->

«ПАДАТЬ НИАГАРСКИМ ВОДОПАДОМ...»
Олег Хомяков. Все до последнего слова... Журнал «Урал» №№ 8 и 9. 1971

Это произведение (жанр его не обозначен, сказано: «История одной командировки») не отличается сложным сюжетом. Главный герой, редактор Уральской киностудии Максим Боков, едет по делам службы в Москву, добивается утверждения одного сценария и удачно находит другой. Вся суть, вся соль произведения — в диалогах Максима с другими действующими лицами, в его размышлениях по поводу самых разных проблем, творческих и жизненных, в раскрытии его точки зрения на события, свидетелем и участником которых он становится.
Максиму Бокову — тридцать три года. Это возраст, когда подводятся первые жизненные итоги, когда человек задумывается над самим направлением своей жизни.
В тридцатитрехлетнем (так и хочется сказать, библейском) возрасте правомерны поступки и мысли не мальчика, но мужа.
Максим учился во ВГИКе, на сценарном, и все же кинодраматургом не стал. Фильмы по его сценариям так и не были поставлены. За десять лет самостоятельной работы — небольшая книжечка рассказов. По мнению Максима, итог не ахти какой. Да и в должности редактора киностудии достигнуто не так уж много. Боков ловит себя на мысли, что ему никак не удается проявить себя личностью, человеком, имеющим ясную творческую, гражданскую позицию и способным отстоять ее на практике.
Командировка в Москву подворачивается как нельзя более кстати. Там-то Максиму, действующему на свой страх и риск, представляются все возможности для личностного самовыражения.
Обсуждение в кинематографическом главке представленного Уральской киностудией сценария «Заслуженный отдых» — очень важный эпизод «Истории одной командировки». Мы входим в атмосферу произведения, получаем представление об авторской манере письма, об интеллектуальном уровне полемики, которая ведется между героями.
А уровень этот и впрямь не из тех, встречаются часто.
Вот в ходе обсуждения мы знакомимся с редактором главка Диной Леонтьевной Русских. Она сразу же обнажает свое жизненное кредо. Она искренне недоумевает, почему пятидесятилетний герой сценария, встретившись с молодой и понравившейся ему женщиной, не предпринимает никаких решительных действий. «...Скажите уж прямо, черным по белому, что он больной человек, импотент, что он недееспособен? — иссиня-черные глаза Русских в насмешливо-близоруком прищуре немигающе смотрели на оппонентов».
Одна реплика — и характер готов. Однако автор, не удовлетворяясь достигнутым, продолжает щедро живописать облик персонажа. Художнические мазки густы и экспрессивны. При этом автор как бы уходит в тень. Дине Леонтьевне предоставлена возможность самой раскрыть себя, высказаться не только по сексуальной проблеме, но и по другим проблемам, поднятым в сценарии и лежащим вне его рамок. Она говорит и прямо, черным по белому, и вообще по-всякому. Засомневавшись в правдивости сценария (он о том, как инженер Брянцев, отправленный по состоянию здоровья на юг, рвется обратно на далекий уральский завод), Русских делится попутно оригинальными соображениями о связи кинематографа с жизнью, о воздействии искусства на аудиторию: «Вы покажите работяге такой фильм... у которого жена, трое детей, оклад да еще комната в коммунальной квартире, посочувствует он вашему Брянцеву? Поверит в «чеховскую тоску» по «родному заводу»? Да его, извините, вырвет, тошнить его будет от этой липы, он такое загнет по вашему адресу — своих не узнаете!»
Дина Леонтьевна Русских с блеском венчает искусствоведческий и социальный анализ обсуждаемого сценария: «Это читать противно...» «Это — набальзамированный труп, из которого выпотрошены внутренности».
Само собой, после такого выступления атмосфера на кинокухне достигает высокого творческого накала. Сторонники сценария стремятся ни в чем не уступить Дине Леонтьевне, демонстрируя такую же глубокую интеллигентность и столь же богатый полемический дар. Особенно выделяется режиссер Квасов. «...Вы тут торговались, как на африканском базаре»,— говорит он Д. Л. Русских. И еще четче: «Вы — стерва».
Бесспорно, такого рода обмен любезностями способен обогатить традиционные представления о дебатах в творческих сферах, о людях творчества. И кончается история со сценарием прекрасно: возвращается из поездки один из руководителей главка, дает понять Максиму, что мнение Д. Л. Русских — не единственно возможное, и, внимательно ознакомившись с различными вариантами «Заслуженного отдыха», в принципе дает ему «добро».
Одно омрачает впечатление от этого кинопраздника, то, что Максим, добившись «хэппи-энд» без особых усилий с его стороны, никак не успел себя проявить, что эпизодическая фигура Дины Леонтьевны благодаря своей яркости на какое-то время заслонила фигуру главного героя. Впрочем, познакомиться поближе с Максимом Боковым помогают те журнальные страницы, где он находит для своей студии сценарий на рабочую тему, находит в родном ВГИКе. Искомый сценарий написан студентом ВГИКа Николаем Ключневым и называется «Первая смена». Вот выдержка из дневника Бокова: «Первое ощущение — серьезное, настоящее искусство, настоящая жизнь — а значит, сценарий-находка, то, что оправдывает месяц поисков».
Впечатление, произведенное «Первой сменой» на Максима, настолько велико, что он никак не может запомнить, сколько страниц в сценарии: то ли семьдесят семь, как сказано в одном месте его дневника, то ли девяносто пять, как помечено в другом. А уже известный нам режиссер Квасов говорит Бокову о «Первой смене» и ее авторе. «И заметь: одна серия — девяносто страниц. Молоток — парень! И вообще «он, Квасов, был в диком восторге от душевой в сценарии Ключнева и видит, как ее надо снять. Один юмор чего стоит: из первой кабины, из каленого пара голос: «Настоящий градус! Дерет, как рашпилем». Из второй: «Не скажи: настоящий градус в магазине за углом». Из третьей: «Да у твоей Маруськи за пазухой»... Атмосфера написана гениально. Что да, то да».
В дневнике Бокова содержится и беглый пересказ «Первой смены». Речь в сценарии идет о двух товарищах, Федоре и Киме, которые вместе работали подручными в мартеновском цехе. Потом Ким пошел учиться и стал инженером, а Федор остался рабочим. Через несколько лет по вине Кима (он главный технолог цеха и неуемный новатор) цех в разгар работ по реконструкции срывает план, и ликвидировать прорыв берется бригада Федора — классного к тому времени сталевара. Между героями происходит «разговор-схватка» на тему «кто прав, кто избрал достойную правильную дорогу в жизни»... Судить по этому пересказу о достоинствах сценария затруднительно, и достаточно было бы ограничиться логичным предположением, что весь он на уровне гениально написанной атмосферы в душевой, если бы Максим Боков и его товарищи по искусству не обсуждали с таким жаром сценарные перипетии.
Квасов, как человек, привыкший брать быка за рога, сразу же видит существо конфликта и наибольшее достоинство «Первой смены» в противопоставлении рабочего и интеллигента. И напрасно в ответ на слова режиссера «глаза у Максима засветились недобрым блеском». Ибо в другом месте сам Максим убежденно заявляет: «...У Кима кость рабочая. Но не душа». И напрасно возражает Квасову автор сценария Николай Ключнев. Ведь на режиссерскую реплику «Ты сам Федор» молодой кинодраматург отвечает: «Я не Федор. Кишка тонка. Я выше подручного не поднялся». Немало проясняет вопрос и такое сообщение Ключнева: «Федор на заводе классный специалист. Его куда хочешь с руками оторвут. Кима, инженера, не возьмут — скажут: «Своих навалом!», а сталевара возьмут. Квартиру дадут трехкомнатную: в Керчи, в Запорожье, в Москве, триста рэ в месяц и еще в ноги поклонятся».
Теперь уже не должно остаться никаких сомнений: Федор избрал по сравнению с Кимом куда более верную жизненную дорогу. Вот так попивают пиво в кафе кинодраматург, кинорежиссер и киноредактор, проясняют содержание сценария, предоставляя читателю додумываться: чем согрешил рабочий, ставший специалистом с высшим образованием? В чем существо нравственного конфликта между классным сталеваром и инженером-новатором? И почему один нужен обществу больше, чем другой?
В боковском пересказе «Первой смены» есть одна деталь, которая, право же, стоит многого: классный сталевар Федор возвращает, не дочитав, томик Сент-Экзюпери. Может, и не нужно было бы упоминать еще об одной счастливой находке сценария, если бы она не перекликалась с принципиальным моментом основного повествования о Максиме Бокове. Речь идет об эпизоде, где Максим, стоя в очереди за пельменями вместе с коллегой по студии Рагозиным, по просьбе молодого рабочего из той же очереди дает ему почитать принесенный с собой роман Д. Апдайка «Кентавр». Ожидание пельменей скрашивается содержательным разговором на литературные темы. «Муть»,— объявляет парень, пролистав несколько страниц романа. Рагозин попытался было сказать что-то о сложностях «Кентавра», но его оппонент не дал сбить себя с толку. «Барахло»,— подтвердил свой приговор парень. Посоветовавшись между собой и вспомнив «об отвлеченной символике», киноработники приходят к выводу, что «продолжать разговор имело бы смысл при условии, что критик Апдайка хотя бы поверхностно знаком с Кафкой. Максим... прямо спросил об этом парня: что ему приходилось читать у Кафки?
— Не люблю,— ответил, как отрубил, тот.— И не читал.
Рагозин как-то странно дернул головой, словно кивнул...»
Как тут снова не обратить внимание на густоту авторских красок, благодаря которой запоминающийся образ создается буквально несколькими мазками. Парень из очереди в пельменной становится символом, и отнюдь не отвлеченным. Двумя страницами позже Рагозин и Боков рассуждают о сегодняшнем рабочем, о его духовных запросах: «Чем он жив?.. И чем ему помогаем мы, делающие фильмы? И какие он смотрит фильмы? Какие книги читает или не читает?
— Только не Кафку,— оживился на мгновение Максим.— Этого «не любит и не читал».
Надо ли удивляться бурному оживлению Максима Бокова, познакомившегося с «Первой сменой», ее проблематикой и героями. И, хотя мы не знаем, каково мнение классного сталевара о недочитанном Экзюпери, этот пробел полностью компенсируется высказыванием автора сценария Ключнева, который характеризует французского писателя с предельным лаконизмом: «Король общих фраз». Круг замкнулся. Если говорить о культурных высотах редактора Уральской киностудии и его друзей, о том, каким они видят отношение нашего современника к духовным ценностям, картина становится гармоничной и до прозрачности ясной.
Но еще не все слова сказаны героями произведения «Все до последнего слова...»
Разящим профессиональным суждениям Максима тесно в рамках отечественного кинематографа. Он пишет в дневнике: «...у нас было принято одно время ссылаться на мастерство западных сценаристов: вот-де умеют закручивать драматургию... А потом тебе попадаются аннотации французских фильмов:
«История несостоявшейся любви. Он — композитор, она — актриса. Сначала случайная ночь после вечеринки, потом серьезное чувство. Она беременна...»
...И далее в том же духе.
Нам бы ваши заботы, господа профессионалы!»
Это скучные исследователи и критики разбираются в сложных процессах западного кино, присматриваются к тому, как мыслящий, прогрессивный кинематограф утверждает себя в жестокой борьбе с кинематографом коммерческим, тем самым, откуда черпает аннотации эрудированный Максим Боков. Заботы такого рода мало волнуют нашего героя. Он торопится высказаться. Подобно птице, о которой говорил А. Додэ, у него слишком много песен, и он хотел бы пропеть их миру все. И, если ему не удается, как Николаю Ключневу, блеснуть емким лаконизмом высказываний, он берет свое, придавая поставленным проблемам глобальный характер. Раздумья Бокова об ответственности художника в современном мире кристаллизуются в такие, поистине неповторимые строки: «...факт, потрясший все мое существо, о котором я узнал из газет: установлено, что нацистским судьям не приходилось судить кого-либо за отказ (не говоря уже о протесте) нести службу в Освенциме. Это ли не трагедия гуманизма, не карамазовская бездна отчаяния? А ведь там, на Западе, и религия, и страшный суд, и котлы с кипящей смолой. А у нас, безбожников, так. Советский писатель Фраерман пишет книгу «Дикая собака Динго». Ее экранизирует советский режиссер Карасик. В Венеции, на фестивале фильмов для детей и юношества, советский фильм получает «Золотого льва». За поэзию и чистоту нравственных идеалов. Папа Павел VI называет его лучшим фильмом».
Нужно обладать особой изощренностью ума, чтобы установить такую связь между нацистскими судьями, Освенцимом, страшным судом и демонстрацией фильма на международном фестивале, чтобы поставить в один ряд вещи, которые в одном ряду стоять просто не могут, чтобы безбожную путаницу слов и понятий выдавать за размышления о сложностях борьбы идей в современном мире.
И не стоит думать, что Максим Боков так строг и бескомпромиссен только тогда, когда речь идет о его родном кинематографе. Он не оставляет без внимания и смежные искусства, и происходящие там процессы охвачены его беспокойным умом. Его, в частности, крайне тревожит состояние песенного творчества: «Большинство... современных песен обращается к провожающим пароходы, к едущим за туманом,— к кому угодно, только не ко всем сразу: не к народу, не к нации...» И еще: «Когда существует конкретная цель, сама собой рождается песня-марш. «Даешь Перекоп!» — и потому: «Мы — красные кавалеристы!» «Даешь восстановление!» — и потому: «Наш паровоз, вперед лети!» «Даешь социализм!» — и потому: «Нам нет преград ни в море, ни на суше!»
Дальше мощный поток боковских размышлений устремляется по новому руслу, и поневоле спросишь: выходит, и в наше время песни не обращаются «к народу, к нации» по причине отсутствия «конкретной цели»?
Вспомним пламенного полемиста режиссера Квасова. Вспомним создателя выдающегося сценария Ключнева. Вернемся к многочисленным высказываниям Максима Бокова на художнические и иные темы. Когда думаешь о том, что герои произведения «Все до последнего слова...» люди творчества, люди искусства, открывается перед тобой, пользуясь авторскими словами, поистине карамазовская бездна отчаяния.
«Все до последнего слова...» буквально пестрит цитатами и ссылками на знаменитых людей — в дневнике Бокова, в его размышлениях, в диалогах с другими действующими лицами. Вы встретите здесь имена Льва Толстого, А. П. Чехова, Н. Г. Чернышевского, Ф. М. Достоевского, Марка Аврелия, Джона Апдайка, Марка Твена, Кафки, Хемингуэя, Межелайтиса, Гёте, Успенского, Сименона и даже Каина, убившего Авеля. Цитаты, цитаты, цитаты — для демонстрации интеллектуализма главного героя. А каков этот интеллектуализм, кажется, ясно... В диалоге, занимающем две журнальные страницы, звучат ссылки на Грина и Фрейда, на Бахуса и Эроса, на Геракла и Ремарка, на Магеллана и Моэма, на Ветхий Завет и обычаи жителей острова Борнео. Тут не так-то просто добраться до мыслей героев произведения. А, может, это как раз и хорошо?
Пора подводить итоги, как говаривал один из упомянутых Олегом Хомяковым знаменитых писателей.
Но напоследок — еще одна цитата, ибо страсть к цитированию чрезвычайно заразительна. «Назначение реки — течь. А человека — падать Ниагарским водопадом»,— сказано в произведении «Все до последнего слова...»
Ощущение водопада, и очень шумного, действительно, возникает...

А. РУДЕНКО


ДЕТЯМ — ОБ ОЧЕНЬ ВАЖНОМ
Мария Прилежаева. На Двадцать четвертом съезде. Рассказ. М. Изд-во «Детская литература». 1971; Евгений Пермяк. Наше государство. Рассказ. М. Изд-во «Детская литература». 1971

Когда говорят о книжках, адресованных детям — совсем маленьким, или чуть постарше, или совсем уже немаленьким, но все же детям,— чаще всего обращают внимание на то, как они написаны: талантливо, хорошо, с большей выдумкой или с меньшей, и так далее, и тому подобное. Это верно, конечно. И все же замечу, что в литературе для детей вопрос «чистого мастерства» лишь половина дела. Писать для детей неталантливо, плохо или даже средне, без выдумки, без фантазии, без хитрого учета психологии и возраста читателя вообще нельзя. Но не менее важно и то, о чем писать, во имя чего писать. К сожалению, эта вторая, неотделимая от первой сторона при анализе того или иного произведения для детей порой ускользает от внимания критики.
Вот почему жанр публицистики (а шире — появление «политических» книг в литературе для детей, особенно младших возрастов) — явление отнюдь не частое при всех отдельных ярких удачах и в прошлом, и в настоящем. Вспоминать тут можно многое, но в огромном потоке хороших и разных книг для детей публицистические, при этом ярко, талантливо написанные произведения все же остаются событием редким. Если к этому добавить, что книжки публицистические так или иначе связаны с определенными историческими, временными событиями, то дефицитность этого жанра становится особенно ощутимой.
Тем знаменательнее выход в издательстве «Детская литература» книг М. Прилежаевой «На Двадцать четвертом съезде» и Е. Пермяка «Наше государство». Первая из них адресована детям среднего школьного возраста, вторая — детям младшего школьного возраста. Сразу же скажу: обе книги написаны не только с полным учетом специфики «детской литературы», а и творчески самобытно, талантливо, в присущей каждому автору тонкой писательской манере.
Даже по названиям этих книг видно, каким безмерно важным темам они посвящены.
Как рассказать ребятам о работе и о значении исторического XXIV съезда КПСС? И не просто рассказать, а рассказать эмоционально, доходчиво, найдя верный ключик к сердцу и воображению юного читателя? Как рассказать об особенностях и устройстве нашего первого в мире социалистического, советского государства?
М. Прилежаева нашла, по-моему, очень простую внешне и очень точную композицию для рассказа о работе партийного съезда. Книга начинается с конкретной картины открытия съезда (глава «Первый день») и усложняется по мере повествования, то возвращаясь к истории (глава «От Первого до Двадцать четвертого»), то знакомя читателя с делегатами и гостями съезда (главы «С нами друзья», «Гвоздики», «Я рабочий и этим горжусь», «Мы — молодая гвардия», «Заря мира», «Славный учительский долг»), то раскрывая сложные экономические и политические проблемы (главы «Людям нужен мир», «Наша армия», «Пионерский салют», «Народы борются», «Как начиналась электрификация», «По всей стране вышки электропередач», «Бурный расцвет», «Союз рабочих и крестьян», «Все для людей», «Путь народов в Советском отечестве», «Ленинским курсом»).
Книга строится как доверительная, душевная, доступная детям беседа, которая всегда так удавалась М. Прилежаевой. И как тут не вспомнить ее превосходную книгу «Жизнь Ленина», получившую такую широкую известность у нас в стране и за рубежом, отмеченную высокой Государственной премией РСФСР имени Н. К. Крупской?!
В несколько иной, но тоже повествовательной манере написана книга Евгения Пермяка «Наше государство». Признанный сказочник-реалист, автор начинает свою книгу издалека, из «давным-давно»:
«Человек никогда не жил один. Сначала первобытные люди жили небольшими группами.
Группа была крепка родством и общим трудом».
Так факт за фактом писатель на живых примерах показывает смену общественных формаций, раскрывает такие сложные понятия, как возникновение классов, государств. И лишь подведя юного читателя к пониманию этих главных понятий, автор переходит к рассказу об Октябрьской революции, о создании первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян. Государственное устройство СССР (главы «Власть народа», «Верховный Совет», «Совет министров и министерства», «Великая дружба», «Местные советы», «Закон законов») показано в книге живо, доступно пониманию ребенка. Язык повествования естествен, прост, фразы предельно коротки, что особенно важно в книге для детей.
Здесь нельзя не добавить, что и книга Марии Прилежаевой, и книга Евгения Пермяка отлично иллюстрированы (макет, оформление, подбор фотографий в книге «На Двадцать четвертом съезде» выполнены Г. Ковановым и В. Ковыневым, рисунки к книге «Наше государство» — И. Кошкаревым), что помогает живому восприятию писательского слова. Да и полиграфическое исполнение книг превосходно, что не так уж часто бывает.
Мария Прилежаева и Евгений Пермяк создали исключительно важные книги, вложив в них всю силу таланта и мастерства.

СЕРГЕЙ БАРУЗДИН


ПРОЗА ЛИТЕРАТУРОВЕДА
Ибрагим Нуруллин. Рассказы о Тукае. На татарском языке. Казань. Таткнигоиздат. 1971

В серии «Школьная библиотека» вторым, значительно дополненным, изданием вышла книжка известного литературоведа профессора Ибрагима Нуруллина «Рассказы о Тукае».
И. Нуруллин показал себя в этой книге не только отличным знатоком биографии и творчества Габдуллы Тукая (в чем не приходилось сомневаться по его прежним научным трудам), но и хорошим прозаиком, тонким стилистом, умеющим лепить запоминающиеся образы.
«Рассказы о Тукае» — это не пересказ биографии, а серьезная попытка (пожалуй, самая серьезная после романа А. Файзи «Тукай» и поэм С. Хакима «Пара гнедых» и «Детство поэта») воссоздать облик зрелого Тукая в неразрывной связи с событиями общественной жизни начала XX века, показать нравственный и социальный облик поэта.
Книга построена в форме небольших эскизов, зарисовок. Время действия: от приезда поэта в Казань до поездки в Петербург незадолго до смерти. Автор сумел нащупать узловые моменты жизни Тукая — недолгой, небогатой внешними событиями, но внутренне напряженной. Он показывает его встречи с людьми, надежды, разочарования, метания поэта в «железной клетке мира» и то, как эти поиски переплавлялись в чеканную лирику.
Хотя в каждом из рассказов описан какой-либо реальный эпизод из жизни поэта (в этом отношении рассказы строго документальны), главное внимание автора сосредоточено не на сюжете, а на передаче внутреннего психологического движения образа. И. Нуруллин стремится воссоздать биение мысли поэта, муки его бессонной совести. Особенно удачен рассказ «Карахмет», в котором сделана смелая попытка проникнуть в творческую лабораторию Тукая и проследить историю рождения одного из его шедевров — поэмы «Кисекбаш».
Тукай, каким он предстает перед нами в книге И. Нуруллина,— сложная, мятущаяся, противоречивая натура. Это человек гордой души, независимого образа мыслей и отзывчивого, легко ранимого сердца. Он мог и ошибаться, и совершать необдуманные поступки, но, как показывает автор, каждый его, даже казавшийся нелогичным, шаг был внутренне закономерен.
Рассказы И. Нуруллина привлекают точностью деталей, верной передачей исторической обстановки, мягкой тональностью повествования, меняющейся от теплого юмора до резкого и гневного сарказма. Особенно следует сказать о богатом и гибком языке рассказчика, его умении передать уже самим стилем повествования аромат эпохи.
Автора можно упрекнуть разве что в некоторой фрагментарности общей картины времени. Лишь намеком говорится о той сложной борьбе группировок и литературных течений, которая происходила в татарской литературе начала XX века и без которой трудно осознать роль и величие Тукая. Лица из литературного окружения Тукая также не успевают раскрыться до конца и часто выглядят неубедительными. Создается впечатление, что «Рассказы о Тукае», — это лишь наброски большого эпического полотна. Если это так, то автору, без сомнения, надо продолжать свою работу — книга доказывает большие возможности И. Нуруллина и в области художественной прозы.

Р. МУСТАФИН


Республики: история и современность

ОТ ОПИСАНИЙ — К АНАЛИЗУ
Исторические связи и дружба украинского и армянского народов. Сборник статей. Выпуск III. Ереван. Изд-во АН Армянской ССР. 1971

Первый сборник, посвященный историческим связям украинского и армянского народов, вышел в 1961 году в Ереване, а в Киеве в 1965 году была издана вторая книга, продолжившая исследования ученых в этой области. Сборники подытожили большую исследовательскую работу, проделанную научными работниками Армении и Украины, и наметили новые темы исследований.
В рецензируемую книгу вошли доклады украинских и армянских историков, литературоведов и искусствоведов, прочитанные ими на III совместной сессии. Взаимные связи и дружба двух народов исследуются в сборнике комплексно — в историческом, экономическом, политическом, культурном и других аспектах. К участию в сборнике привлечены ученые Еревана, Киева, Львова, Ивано-Франковска, Каменец-Подольска, Днепропетровска, Ужгорода, посвятившие проблемам взаимосвязи украинского и армянского народов более сотни публикаций на страницах журналов Украины и Армении. Количество авторов сборника все растет; если в первом выпуске было опубликовано 19 статей, во втором — 27, то в третьем — уже 40 работ.
Статья А. Н. Мнацаканяна посвящена борьбе украинского и армянского народов за победу Октября. «При этом мы подчеркиваем ту истину,— пишет автор,— что боевые действия сынов Украины и Армении протекали не изолированно, а в единстве, во всеобщем революционном потоке русского народа и других народов Союза». На фронтах гражданской войны это боевое содружество наций окрепло еще больше. 25 тысяч армян и 150 тысяч украинцев насчитывалось в рядах Красной Армии; из воинов-армян был сформирован специальный армянский полк имени Ленина. Автор рассказывает о Крымской эпопее (1917— 1920 годов), о подвигах XII армии под командованием Гаспара Восканяна.
Об этом же историческом периоде пишет и украинский ученый О. Щусь. Он рассказывает о деятельности С. Бабаханяна, о подвигах С. Текнеджанца, командовавшего 2-й бригадой 3-й Украинской повстанческой дивизии, о боевой судьбе героя гражданской войны Гая Дмитриевича Гая.
Сотрудничеству двух народов в ходе строительства социализма посвящена статья С. Сырцовой. К сожалению, автор ограничивается в основном перечислением фактов (кстати, многие из них упомянуты и в иных публикациях сборника), которые так и не получили в статье серьезного научного анализа.
Изучение материалов Всеукраинской научной ассоциации востоковедения (ВУНАВ) стало основой статьи М. Дмитриенко о научных связях Украины и Армении. В изучении истории и культуры Армении деятельность ВУНАВ имела исключительное значение. В частности, можно было бы подробнее осветить здесь роль выдающегося украинского ориенталиста А. Крымского, детальнее остановиться на работе И. Айзенштока «Восток в украинской художественной литературе». Автор правильно поступает, задерживая наше внимание на статье В. Худадова о происхождении армян, напечатанной в одном из последних номеров журнала ВУНАВ: статья эта и сегодня могла бы послужить предметом серьезного разговора.
Сообщение Г. Ковальчука о территориальном размещении армянского населения в западных областях Украины в послевоенные годы содержит анализ демографических данных. Автору удалось подобрать интересный материал. Жаль только, что, давая характеристику общественных процессов, Ковальчук ограничивается анализом статистики, не обращаясь к социологическому исследованию.
В сборнике представлены статьи большого числа авторов. Однако многих из них можно упрекнуть в отсутствии индивидуального авторского взгляда на предмет исследования (статьи Л. Шевченко. В. Панибудьласка, С. Алиханяна). Научный уровень этих статей часто далеко не высок, они подчас страдают излишним перечислением фактов, при этом упрощая предмет разговора. В них доминирует некая казенная фразеология, общие места мешают проследить взаимосвязи рассматриваемых явлений, особенно там, где авторы не ограничивают себя четким временем действия, где идут вширь, а не вглубь. В тех случаях, когда авторы избирают более узкий объект исследования, им удается глубже вникнуть в материал, сделать выводы более перспективными по обобщениям, более доказательными.
Публикуя малоизвестный перевод знаменитого «Цицернака» («прелестной песни, по выражению В. Брюсова, остающейся украшением всех антологий армянской поэзии... которой суждено жить, пока жить будет или хотя бы будет изучаем армянский язык»), принадлежащий перу украинского поэта и переводчика А. Навроцкого; литературовед Н. Павлюк добавляет немаловажные штрихи к вопросу о единстве революционных убеждений членов Кирилло-Мефодиевского общества и представителей передовой армянской интеллигенции. Характеристике А. Навроцкого как поэта и переводчика дополняется здесь характеристикой его как интернационалиста-демократа, страстного обличителя «шкурничества, лихоимства, лицемерия царской администрации на окраинах империи».
Как бы продолжает публикацию Н. Павлюка Г. Сергиенко, пишущий об участниках Кирилло-Мефодиевского общества в Закавказье (А. Навроцком, Н. Гулаке). Следовало бы, правда, избежать некоторых повторов, в частности оба автора пишут о ереванском периоде деятельности А. Навроцкого.
Дополняют друг друга статьи, посвященные периоду первой русской революции 1905—1907 годов. Наиболее интересна статья В. Сарбей «Большевистская публицистика Людвига Кнунянца на страницах «Киевского слова» в 1905 году», воссоздающая важную страницу из истории дооктябрьской большевистской публицистики. Выступления Л. Кнунянца в «Киевском слове» рассматриваются на фоне политического анализа нефтяной промышленности России тех лет. В. Сарбей не ограничивается простым комментированием публикаций Л. Кнунянца, а раскрывает его выступления как затрагивающие «важную общепартийную, общепролетарскую проблему, которую автор решал исходя прежде всего из революционной практики».
Лучшими оказались в сборнике статьи, совмещающие в себе новые или малоизвестные сведения с таким анализом, который делает исследование перспективным, предполагает будущие проблемы и новы характеристики.
Любопытен крен, ощутимый во всем сборнике и особенно в его III разделе, на наш взгляд, наиболее интересном. Это крен в изучение армянской стороны связей Украины и Армении. И украинские и армянские авторы избирают преимущественно эту сторону проблемы. Скрупулезность отличает статьи К. Коркотяна и Н. Восканяна об армянской книге XV—XVI веков и армянском книгопечатании во Львове XVII века, М. Брайчевского об архитектурных памятниках армянской колонии в Каменец-Подольске, публикацию С. Еремяна «Европейская Сарматия по Птолемею и «Ашхарацуйцу» («Армянской географии VII века»). Это как раз те случаи, когда влюбленность в предмет изучения по парадоксальной, лишь на первый взгляд, логике помогает объективности. Важно отметить, что именно этим последним работам сборник во многом обязан тем, что его можно назвать новым по проблематике сборником, в котором ряд вопросов решается впервые.
Несмотря на определенную пестроту тем, книга обладает собственной драматургией: от статьи к статье нарастает научный и познавательный интерес материала. Поэтому IV раздел, историографический, читается не как сухой перечень материалов, фактов и публикаций, а как увлекательная повесть об истинно исторических закономерностях связей Украины и Армении.
Очень важно отметить, что сборник «Исторические связи и дружба украинского и армянского народов» решает проблему взаимоотношений наций с точки зрения марксистско-ленинской исторической науки. Развитие взаимоотношений между армянским и украинским народами показано в его исторической перспективе, в его революционном развитии, через диалектику конфликтных ситуаций. Дружба двух народов рассматривается диалектически как единственно возможное условие развития обоих народов.
Хочется бросить упрёк редактуре сборника, по вине которой автор песни «Замучен тяжелой неволей» Мачтет переименован в Мечтета, а украинский поэт Д. Белоус стал Д. Белоусовым. Во многих местах неточно украинское написание отдельных слов. Следовало бы также избежать разночтения, в связи с которым легендарная Лаура, героиня крымского подполья периода гражданской войны, названа в статье армянского автора — Вардануш Баатурьянц, а в статье его украинского коллеги — Е. Р. Багатурьянц. Неверно и написание фамилии одного из героев пьесы Я. Галана «Любовь на рассвете»; следует — Воркалюк.
Но это все досадные мелочи, которые легко устранить. Главное же заключается в том, что сборник — добрый и серьезный шаг в освоении новых «земель». Стал очевиден рывок от эмпиризма в изучении армяно-украинских связей к аналитическому мышлению. Анализ, основанный на сопоставлениях, рассмотрение факта в цепи социальных обусловленностей — эти качества, свойственные лучшим статьям сборника, дают возможность их авторам предложить интересные, перспективные гипотезы. Что касается культурных связей украинского и армянского народов, то следующим этапом их освоения (это ощутимо по соответствующим статьям сборника), нам думается, могла бы стать попытка типологизировать явления обеих культур.
Книга «Исторические связи и дружба украинского и армянского народов» актуальна, как актуален и предмет, который исследуют ее авторы. Дальнейшее изучение затронутых в сборнике проблем будет зависеть от археографической работы, от того, как найденные открытые факты будут подвергаться новым видам анализа.

НЕЛЛИ КОРНИЕНКО

<- предыдущая страница следующая ->