<- предыдущая страница следующая ->

к нашей вклейке

ИВАН КУПЦОВ
ХУДОЖНИК

К СЕМИДЕСЯТИЛЕТИЮ НАРОДНОГО ХУДОЖНИКА СССР С. А. ЧУЙКОВА

Впервые я переступил порог мастерской живописца пятнадцать лет назад. Тогда нас, первокурсников-искусствоведов, для приобщения к живой действительности повели из аудитории на «кухню» творчества. К нашему счастью, с нами заговорил человек подлинного искусства и настоящий педагог.
В те дни Чуйков работал над триптихом «О простых людях Индии», еще и еще раз касаясь кистью полотен, которые, как нам показалось, были уже закончены. Семен Афанасьевич дружелюбно и чуть-чуть лукаво смотрел на нас, рассказывая о некоем живописце, живущем на летней даче. Встает такой маэстро ото сна и думает после сытного завтрака: а не порисовать ли мне сегодня? Но лень и отсутствие какого-либо внутреннего побуждения всячески тормозят его действия. С неохотой кладет он в этюдник кисти, немытые с третьего дня. У забора бессмысленно рассматривает соседский участок. Бредет к железнодорожным путям, за которыми поле, река, лес. Солнце уже высоко. Жарковато. Ноги как-то сами подводят к станционному буфету. Кружечка-другая пива выпивается за милую душу. И вновь возникает в голове служебная мысль: надо рисовать. И вот живописец, проклиная свой талант, добирается до опушки, ставит зонт, начинает работать. Одни в таких случаях стараются как можно натуральнее «попасть» в цвет и тон листвы, неба. Другие, облегчая труд, напирают на «живописность» мазка, запечатлевают свое настроение. Думы одних — как бы пристроить этот пейзаж к фону в договорной картине или превратить в нечто, что будет реализовано инспектором-искусствоведом из комбината художественного фонда: может уговорит кого либо купить картинку для передней комнаты в сельсовете или для отдельного кабинета в местной чайной...
В тот раз Чуйков не сказал, каким он видит настоящего живописца. Может быть, потому, что обдумывал свои «Заметки художника». Позднее я прочитал их.
«Художник,— считает он,— это прежде всего тот, кому есть, что сказать, сказать что-то свое, новое, самим увиденное в жизни, самим выношенное и осмысленное, может быть, выстраданное, не похожее на то, что уже было сказано до него другими художниками, никем до него не замеченное, не понятое так, как увидел и понял он... А художник, который ничего своего не может сказать, видит свою задачу или в «мастерском» копировании явлений действительности, или в создании картин, повторяющих уже созданное другими, подражательных, такой художник является на самом деле не художником в подлинном смысле слова, а ремесленником, так как его работы никого не волнуют и никуда не зовут, а в лучшем случае лишь удивляют зрителя ловкостью кисти и вообще «блеском мастерства».
Самобытность, самостоятельность художественного мира Семена Афанасьевича очевидна. Она заключена не просто в красках, их выразительной гармонии (сам мастер считает, что в стране есть живописцы, колористы посильнее, в том числе и среди молодежи), а в той человечности, которая открывается зрителю в полотнах художника, заключающих во всем своем строе искреннее восхищение человеком, любовь и сочувствие к нему, сострадание и солидарность.
Выражению такого отношения к действительности служат и ясная, лишенная суетливости и дробности композиция, и обычно будничные, непритязательные сюжеты, и чистые по тону цветовые сочетания, и, наконец, почти всегда выступающая рядом с персонажами Чуйкова природа. Она служит камертоном образа, сопереживает герою, привнося в его думы величавость, особую естественность.
Да, передовое, подлинное искусство, как говорил Белинский, лелеет в человеке человеческое. Творчество Чуйкова именно такое искусство — область борьбы за лучшее в человеке, лаборатория гуманизма. Порой еще мы считаем, что современность картины состоит лишь в ее сюжете. Да, сюжеты Чуйкова современны. Но его картины — лучшее свидетельство того, что в живописи взаимосвязано все — тема, цвет, пространственное решение. Именно это содружество и взаимосвязь многочисленных элементов образуют то единство, в котором серьезная и сложная форма выражает большое и глубокое содержание столь красноречиво, что мы как бы не замечаем ее, она кажется нам простой. Зато самые великие и возвышенные идеи, выражаемые ею, не парят над нами и не опускаются к нашим ногам, а уравнивают нас с ними, делаются близкими, своими.
Говорят, что биография каждого художника — это прежде всего его картины. Но мне ближе другой афоризм: искусство — это образ жизни художника.
Все в живописи Чуйкова представляется органичным соединением многих начал, которые как бы усиливают устойчивость искусства мастера и одновременно придают ему импульсивную динамичную силу.
Мать Чуйкова работала уборщицей в лечебнице захолустного Пишпека. Ныне этот город, давно носящий имя Михаила Фрунзе, не узнать. Но Чуйков хорошо помнит старую быль. Помнит и то, как, увидев однажды краски, почувствовал непреодолимое желание рисовать. До этого он не был ни в одном музее, не беседовал ни с одним художником. Но, видимо, художественные впечатления копились и бродили в нем с детства. Так появились в 1917 году первые этюды, написанные на клеенке. Некоторые из них хранятся ныне в Третьяковской галерее. Это был, как говорит сам Чуйков, стихийный реализм. Еще без четкого понимания тонкостей гармонии. Но могучий, темпераментный. Юноша выражал свою любовь к людям труда, к природе, к подлинно человеческим чувствам.
С детских лет в сознание Чуйкова вошли образы Лермонтова и передвижников, чьи картины он знал по репродукциям. Он искренне и на всю жизнь полюбил простой народ Востока, его культуру, волшебную природу. Никто не подсказывал выбора юному художнику. Он сам увидел свой поэтический мир в выгоревшем бурьяне, бедняцкой юрте, в пасущейся возле нее лошадке, в уходящих вдаль горах и расстилающихся долинах, освещенных красками заката.
Получив направление в Ташкентское художественное училище, Чуйков двадцать девять суток ехал туда по степи на волах, верблюде от селения к селению. В одном из классов училища новички сами смастерили несколько топчанов, получилось общежитие. Соседом по койке оказался Миша Куприянов, в будущем один из Кукрыниксов.
Затем был московский Вхутемас. Кругом безработица, нэп. Студенты тогда мечтали остаться на второй год. Платой за такую «неуспеваемость», которая позволялась лишь особо одаренным, служил паек, мастерская, краски.
Чуйков — родоначальник изобразительного искусства Киргизии. До него в Пишпеке имелся лишь раскрасчик вывесок. В 1927 году Чуйков тремя картинами представлял республику на выставке «Искусство народов СССР». Несколько позднее его полотно «Мальчик с рыбой» было приобретено Третьяковской галереей.
В студенческие годы Чуйков вместе с вхутемасовцами, приехавшими из разных уголков страны, входил в общество молодых художников «Рост». Составляя декларацию общества, Чуйков писал с товарищами: «Путь к тематической картине сложен и трудности его преодолимы лишь долгой и упорной работой. Ни слепое следование формальным достижениям буржуазной художественной культуры, ни пренебрежение формальной стороной искусства не могут привести к цели. Становиться на путь наименьшего сопротивления, протокольно и пассивно отображать действительность натуралистическим языком, удовлетворяющим зрителя лишь потому, что он воспитан на рыночно-мещанском вкусе, художник также не должен».
Чуйков остался верен этой программе. Он претворял ее, уезжая в Киргизию на этюды, воспитывая молодых художников республики, организуя в начале 30-х годов Союз художников Киргизии, художественный музей.
Не день и не месяц, в любую погоду ехал Чуйков от пастбища к пастбищу, от аила к аилу, еще пристальнее всматриваясь в жизнь, вспоминая уроки учителей, стараясь постичь национальный колорит, чтобы отобразить его на своих полотнах. Во имя такой возвышенной и благородной цели Чуйков порвал со многими природными склонностями: ведь он уже в шестнадцать лет успешно играл на сцене, работал гримером, позднее учился петь в консерватории, издал в Москве повесть и рассказы, входя в группу «Перевал».
Тот, кто спрашивает Чуйкова, к какой художественной школе он принадлежит — московской или киргизской, встречается прежде всего с проницательным взглядом мастера, который всерьез проверяет: думает человек, о чем говорит, или же он просто любопытствующий неспециалист. Два дома у Чуйкова, оба близки ему — Москва, вхутемасовская и нынешняя, и Киргизия — дореволюционной поры, времен первых пятилеток и сегодняшнего дня.
К людям, а не к экзотике совершил художник многочисленные поездки в Индию и Италию. В результате появились известные картины, за которые живописец был удостоен премии имени Джавахарлала Неру.
В основе картин, написанных Чуйковым об Индии, лежит его искренняя, глубокая любовь к людям-труженикам, родившаяся тогда, когда он впервые стал зарисовывать юрты на окраинах Пишпека и Алма-Аты. Образ «Черной мадонны» складывался в его сознании десятилетиями. Именно образ, а не просто облик. Необходимые конкретные черты были метко подмечены в натуре. Но потому-то так и глубоки по содержанию рисунки Чуйкова, что линиями фиксируется выношенное в сердце.
Еще в юные годы, до Вхутемаса, Чуйков часто слышал от окружающих: зачем ты изображаешь бедняцкие юрты, нарисовал бы что-нибудь красивое, например, дом архиерея или губернатора, городской сад, аллеи, цветники. Но он писал бедняцкие юрты, грязных и оттого казавшихся еще более смуглыми ребятишек, писал простых людей. В этом он видел свое назначение.
Когда говоришь о Чуйкове, то сразу же представляешь и его семью, особенно, когда за столом собираются все четыре живописца — Семен Афанасьевич, его супруга Евгения Алексеевна Малеина, их сыновья Иван и Василий.
Малеина — мастер натюрморта, портрета, пейзажа. Ее живопись напоминает драгоценные эмалевые сплавы. Краски чисты, снаружи как бы покрыты жемчугом и серебром, а изнутри светятся тепло и ясно. В искусстве художницы сразу же заметны индивидуальные черты.
Старший сын, Иван, идет в искусстве своими путями. Он захвачен современными ритмами, контрастными явлениями, как бы проникающими друг в друга. Поэтому он предпочитает монтаж, показ движущихся фигур в разных фазах, любит рисовать контурно и силуэтно. Особенно влечет его синтез искусства. Он много экспериментирует по соединению живописи и скульптурного рельефа. Такова его «Купальщица», напоминающая и персонаж фольклора, и окрашенную незлобивым юмором зарисовку современной курортницы. Мне эта рельефная живопись, отмеченная выразительным цветом и затейливыми изгибами формы, видится в интерьере какого-нибудь южного кафе либо на стене современного здания.
Василий тоже не подражает никому из родственников. Ему, пожалуй, труднее всех. Он младший и, вырастая, всегда видел перед глазами образцы разного и хорошего искусства. Пишет Василий гладкими мазками, незаметно переходящими друг в друга. Отдаленно его работы напоминают русскую живопись XVIII века, некоторых мастеров северного и итальянского Возрождения. Образы художника не напряжены, но внутренне сосредоточенны. Они ясны, потому что как бы ничего не скрывают от зрителя. Но их духовный мир глубок, по-своему сложен. В него не так-то просто войти. Он противостоит всему корыстному, мелочному, мещанскому.
У главы семьи, Семена Афанасьевича Чуйкова, как известно, свой стиль, своя манера живописи. Некоторые считают, что его живопись слишком яркая, по-восточному солнечная. На самом деле она тонкая, сдержанная, интимная. Яркими краски кажутся потому, что сгармонированы чистые тона.
О чем поведал С. Чуйков людям? Об охотнике с беркутом, о киргизских ребятах, о простых людях Индии, Гималаях, полдне в Италии, закате в Бомбее, утре в аиле — о жизни большой, состоящей из множества явлений, переживаний, чувств. О главном в ней — о стремлении людей разных народов к счастью, к познанию лучшего в себе. Чуйков не утешитель. Он не утверждает, что счастье и красота уже полностью сотворены, постигнуты. Но он не считает, что счастье и красота — это лишь мечта, область воображения, нечто нереальное, раскрывающееся лишь в грезах. Для Чуйкова счастье и красота — понятие многоплановое. Оно — и конкретное ощущение, и внутреннее стремление, и уже существующее, и идеальное.
Архив С. Чуйкова богат. И он не украшение, не подспорье для будущих искусствоведов, а прежде всего советчик художника. Чуйков мысленно беседует со своими живописными детищами разных лет. Одни его подбадривают, велят стоять на своем, не поддаваться моде, конъюнктуре, преходящим заботам. Другие о чем-то напоминают, о чем-то просят.
Грустно, когда иной художник говорит о своих детищах, о своих героях, называя и зная их только по профессии. Столько-то, мол, у меня портретов рабочих-рационализаторов, есть и картины о колхозниках, писал как-то портрет известного артиста, а тем годом рисовал академика.
Да, и герои Чуйкова имеют профессии в своей трудовой жизни. Но помнят о них и сам автор, и зритель иным образом. В памяти воскресает чувство солидарности с благородными и возвышенными мыслями, стремлениями, чувствами. Когда-то Л. Толстой писал, что художник обладает возможностью через образы искусства заражать зрителя пережитыми им самим волнениями, сложившимися у него представлениями о жизни, о правде и кривде в ней. В этом смысле картины С. Чуйкова действительно заражают зрителя отнюдь не отвлеченным добром, отнюдь не абстрактной красотой.
Творчество С. Чуйкова оказало благотворное воздействие на искусство многих советских художников разных республиканских коллективов. Впитав в себя опыт фольклора и школы Вхутемаса, традиции Александра Иванова, оно стало принципиально самобытным и новым явлением, двинув вперед отечественную живопись.
Мне пришлось видеть научно-документальный фильм о Чуйкове. Снят он был сравнительно давно, некоторые кадры выцвели. Но я почти не замечал этого, видя, как едет художник на коне к горным пастбищам, беседует с людьми, пьет воду из ручья, всматривается в дальние выси, каждым шагом приближаясь к постижению истины.
Вся жизнь Чуйкова — такое движение.


ИЗ ПРОИЗВЕДЕНИЙ НАРОДНОГО ХУДОЖНИКА СССР СЕМЕНА АФАНАСЬЕВИЧА ЧУЙКОВА

Черная мадонна.
Из индийских набросков.
Вечерняя звезда.
Из индийских набросков.
Утро выходного дня в горном колхозе.
Первоначальный эскиз к картине «Песня кули».
Из индийских набросков.

<- предыдущая страница следующая ->