<- предыдущая страница следующая ->

В НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ
До крещенских морозов было рукой подать. Уже приближалось Рождество. То тут, то там потрескивали деревья. Снег блестел в свете фонарей каким-то искусственным неживым блеском. И в памяти вдруг высветились где-то вычитанные стихотворные строки:
Снег блестел, словно ртутью сыпанули с крыш,
Снег хрустел, словно кто-то кочерыжку грыз...
Митька легко, по-спортивному, бежал к остановке. Полусонные троллейбусы только-только выкатились на маршруты, лениво водя металлическими усами. Вездесущие маршрутки легко и проворно обскакивали их, охотясь на редких ранних пассажиров. До вокзала было недалеко, три остановки. Шустро выскочил из салона троллейбуса, вынося вместе с собой туманное облачко драгоценного тепла.
На перроне долго топтаться не пришлось. Поезд прибывал по расписанию. Вот и Ритин вагон. Она махала ему из тамбура. Сердце сжалось, чтобы с силой радостно распахнуться. Помогая Рите снимать с подножки чемодан, приобнял за плечи. Она доверчиво прижалась щекой к рукаву его куртки. Ого! Да он никак ещё вырос! Рита была чуть повыше его плеча. Она тоже отметила это:
— Димка! Растёшь не по дням, а по часам!
— Твоими молитвами накапливаю силы! У нас остановишься?
— Нет, — почему-то смутилась Рита. — У тёти. Поговорю с ней часок-другой и позвоню тебе, ладно?
— Как скажете, сударыня! — пошутил, любуясь ею, Митька. В Рите появилось что-то новое, чего не замечал раньше. Нет, дело не в кружевной накидке, которая бесспорно очень тонко подчёркивала её полувоздушность. Что-то изменилось в самой осанке, в повороте головы и даже в улыбке. Исчезла девчоночья угловатость. С ним рядом шла молодая, знающая себе цену женщина. И вдруг в душе шевельнулся какой-то червячок. Опять он, Митька, боится на неё дышать, а тот, другой?! Откуда у людей столько наглости? Столько напора! Может, в спиртном дело? Ни водки, ни пива Митька не пил. Имел горький опыт. Как-то год назад пригласил его Витька Смирнов на день рождения. В мае дело было. Решили отметить без присутствия родителей, в сугубо мужской компании, на берегу озера. Солнышко ласкает, вода плещется, сосны над головой шепчутся, кусты на взгорке зелёными язычками дразнятся. Как в том фильме: «Лепота!» Расположились рядом с шашлычной. Шашлыки заказали. Овощи и спиртное с собой притащили. Парни бутылки с водкой раскупорили. Митька пивом ограничился. Сначала дух «братства», подобно яркому воздушному змею, красиво взмыл над головами, бросая с высоты вызов дремлющей стихии. Но мало-помалу в помутнённом сознании природные красоты стали как-то быстро тускнеть и отступать на задний план. И незаметно в узкий круг застолья прокрался запашок пошлости, крепчали словечки, и очень скоро дошло дело и до откровенно воинственных интонаций и мата.
— А ты заткнись!
— А чего ты мне рот-то затыкаешь?
— Сейчас как двину, мало не покажется!
— Нашёлся тут!...
— Э-э! Полегче! Уймись, братва!
Митька встал, прошёл по песку к кромке воды. Поднял несколько плоских камешков, принялся рикошетить ими водную гладь. Камешки скользили по поверхности сонного озера и срезали гребешки мелких волн. Иной раз насчитывал до девяти всплесков. А когда замёрз, снова потянулся к одноклассникам. Те разводили костёр. Шипели сырые сучья, пламя злилось, трещало, искрилось. Едкий дым щипал глаза. И куда бы Митька ни пересаживался, от дыма было не спастись. Он будто преследовал Митьку. А Цыганков уже озвучивал мировую. Произносил тост по-взрослому, красиво держа локоть углом.
— За нас, мужиков! Пьём стоя и до дна!
И первым опрокинул бумажный стаканчик с водкой в рот. Его примеру дружно последовали остальные, торжественно откидывая голову назад. Митьке кто-то протянул большой стакан с пивом. Оно пенилось верхом, и почему-то было, или это только показалось ему, более горьким. Разбираться было некогда. Дружный рёв голосов рьяно скандировал: «Пей до дна!», «Пей до дна!», «Пей до дна!». А когда Митька, честно допив всё до конца, опрокинул стакан вверх дном, как это делали другие, раздались восторженные аплодисменты. Марков визгливо крикнул:
— Вот это да! Хватанул такого «ерша»!
Всё, что происходило потом, память выдавала отдельными клипами: один убийственнее другого. Звон бьющихся о камни бутылок, негодующие выкрики прохожих, оскорбительные реплики в ответ, скрип тормозов милицейской машины. А когда наутро с дикой головной болью стало возвращаться шаткое сознание, душа опустилась в самое пекло ада. Её варили в кипящем котле и жарили на шипящей сковородке. Но самой невыносимой пыткой были глаза матери, полные отчаянных слёз, страдания, жалости и... любви. Всё, что мог сделать Митька, это прошептать запёкшимися от блевотины губами:
— Прости! Клянусь! Я больше никогда!.. Слышишь? Ну, не плачь ты!..
А слово для мужчины — закон. С тех пор спиртного в рот не брал, ссылаясь на ушу, мол, противопоказано. И на своём стоял твёрдо.
От Риты не ускользнула промелькнувшая в его глазах боль. И сразу счастливое лицо её сделалось печально-виноватым. Уголки губ обиженно дрогнули. Значит, и она умеет мысли читать? Тогда он остановился, поставил на снег чемодан и властно, как тот парень, притянул её к себе. Целовал страстно, немного грубовато. И был уверен не только в себе, но и в том, что теперь не отдаст её никому.
Все знают, что счастливые моменты ускоряют время. Три дня пролетели — глазом не успел моргнуть. Зато событий столько, будто была Рита не три дня, а целый месяц. И на концерт Витаса сходили, и у тёти чаю попили, и с матерью познакомил. Люська — умора! С таким важным видом навстречу к ним выкатила, будто ей не десять, а целых двадцать пять. И даже от Митькиного насмешливого взгляда не смутилась ничуть. Вот пигалица!
Гуляя вечерами по празднично украшенному городу, почти ни о чём не говорили. Лишь время от времени обменивались лучиками влюблённых взглядов да искали место, куда бы укрыться от любопытных глаз и снова до одури раствориться в поцелуях. И прошлое не вспоминали. В письмах всё обговорено. И тема закрыта. Нечего попусту язык мозолить. Чем меньше открываешь рот, тем весомее становится каждое слово. Митька научился чётко определять мотивацию многословия любого человека. Одни прячут за красивыми словами свою далеко не ангельскую суть. И слова служат им маскировочной одеждой. Другие словами уводят внимание человека в нужную им сторону, подальше от щекотливых моментов, которые требуют обсуждения. Третьи заполняют этикетом пустое пространство, чтобы не проскочило в нём вольтовой дуги возникшего напряжения. Существует и сугубо бытовая речь, без которой не обойтись. Её Митька сравнил бы с театральными декорациями, без которых в театре жизни не обойтись. А есть слова, которые идут из глубины души и несут в себе такой энергетический посыл, что вызывают определённые вибрации у собеседника. Они могут ввести человека в состояние неописуемой радости или умопомрачительного отчаяния. Митька дошёл до этого сам, ни в каких книжках он об этом не читал. Откуда приходило это познание, сам не знал. Но стоило сконцентрировать своё внимание на какой-то проблеме, будто кто в голову вкладывал нужную информацию. И самое главное, в школе теперь к нему ребята прислушивались. И это он не раз замечал. К примеру, объявит математичка контрольную, все взоры на Митьку: «Как, Гуманоид, думаешь, действительно будет или на пушку берет, чтобы материал лучше повторили?» За математичкой водилось. Скажет Митька — как нитку в иголку вденет. Не придет Марков в школу, все гадают: очередной фингал от драки или гриппом заболел. А Митька вяло так заявит: «К третьему уроку явится». И точно: вваливается со звонком на третий урок, жив, здоров, да проспал.
В самый канун Рождества пошли с Ритой в собор на праздничную службу. Народу возле церкви собралось столько, что их просто несло людским потоком, знай, успевай переставлять ноги. Зато снова был повод обнять Риту. Ограждая девушку от толчков чьих-то острых локтей, Митька, будто ненароком, прижимался губами к её золотистому виску и вдыхал тонкий аромат её духов. И этот сладковатый запах дурманил голову, вызывая во всём теле неимоверное напряжение, от которого всякий раз бросало в жар. Но, видел Бог, это были приятные муки.
А после службы, чтобы сократить путь до тётиного дома, которая жила в другом микрорайоне, пошли через гаражный кооператив. В центре пустыря, возле ёлки, горел костёр, вокруг которого танцевала молодёжь. Ёлка была украшена бумажными гирляндами и фонариками. Снег вокруг был притоптан. Значит, здесь не росла, а была привезена на случай праздника. Стало быть, чужая тусовка.
— Давай потанцуем вместе с ними, — предложила Рита и потащила его за руку к костру. Какая-то интуиция подсказывала Митьке, что делать этого не надо. Но Рите так хотелось! Однако чем ближе приближались к костру, тем тревожнее становилось на душе. Рита тоже замедлила шаг. Снег возле ёлки был утыкан пустыми бутылками из-под вина и водки. Лица танцующих были в масках, но не в маскарадных, а матерчатых. Сквозь дырочки глаз на незваных гостей смотрели какие-то шальные зрачки. Занесла же их нелёгкая! Но путь назад был уже отрезан. Они оказались в плотном кольце возбуждённых, кривляющихся фигур. И танец совсем не напоминал новогодний хоровод. И пока они переглядывались, соображая, что к чему, откуда-то из-за гаражей по свистку выбежала здоровая овчарка и, опутав Митькины ноги цепью, завалила его на снег. Рита растерянно заметалась вокруг, пытаясь помочь ему встать. Но чьи-то сильные руки бесцеремонно и грубо затащили её в хоровод.
— Это что, Гуманоида дама? — донёсся до Митьки чей-то пьяный голос. Голос был знакомым. Но угадать, кто такой, Митька смог бы едва ли. Тусоваться не любил. Вечерами запоем читал книги. Особенно нравились произведения Юрия Короткова, Альберта Лиханова, Дины Рубиной. Иногда к прозвищу Гуманоид приклеивалось ещё и Книжный червь. Плевать! Прозвища его не задевали. Словом, в городе знали его многие. И относились, конечно, по-разному. Кое-кто из малознакомых парней уважительно здоровался за руку, но были и такие, кто презренно сплёвывал вслед.
— Дама с Амстердама! — пискляво ёрничал коротышка в ватнике.
— Откуда он её выписал?
— Какая разница! Была ваша, станет наша! — подытожил всё тот же писклявый голос. Митьку передёрнуло. Опять попытался встать, собака с силой дёрнула цепь. Снова упал в снег.
— Не рыпайся! Надёжно! Кому первому свою кралю подаришь?
Отвратительные руки потянулись к Рите, к её дублёнке, словно и Риту, и дублёнку хотели разодрать на кусочки. От ужаса девушка даже не могла кричать. И только искала глазами Митьку. А Митька валялся в снегу рядом с овчаркой, на чём свет кляня себя за свою беспомощность. Какое-то омерзительное существо в песцовом полушубке расплёвывало вокруг пошлости. От хрюкающего смеха этой особы Митьку чуть не мутило. Метнул взгляд на собаку. Заметил у ошейника карабин. Отлично! Как он сразу-то не догадался?! Щелчок — и пёс вольготно побежал обнюхивать ствол ёлки. Митька быстро освободил ноги и дал им волю. Сапоги свистели в воздухе, как нагайки. Даром, что ли, столько лет ходил на тренировки. Да и неожиданность сыграла свою роль. И вот уже он рядом с Ритой. Девушка прижалась к нему, дрожа всем телом. Свора взвыла, заулюлюкала и снова стала окружать их плотным кольцом. Хорошего не жди — понял Митька. Нужно было срочно что-то предпринимать. Но что?! Полная луна заливала светом пустырь. И всё, что сейчас происходило вокруг, казалось каким-то дьявольским спектаклем. А маски так и дышали вожделением. Надвигались медленно, то ли нагоняли страх, то ли выдерживали какой-то странный ритуал. Митькин взгляд устремился в костёр. Руки машинально зашарили по карманам. Чем бы отвлечь их внимание? Хоть на минуту! В одном из карманов нащупал два патрона, которые оставались в куртке с самого Нового года. Приятель грозился выпросить у отца-гаишника ракетницу, да тот не дал, не игрушка, мол. И надо ж, пригодились!
Быстро швырнул патроны в костёр: «Ложись!!!». Свора замерла, закрутила головами. Митька первым упал в снег, прикрывая собой Риту. «Маски», как по команде, тоже рухнули наземь. И стало так тихо, словно онемел весь мир. Но взрыва не последовало. И только злорадная луна насмешливо пялилась на замерших у костра людей. Первой опомнилась та, что в полушубке. Зашлась в сиплом смехе: «Ой! Умора! Кого напугались!». Зашевелились и остальные. «Ну?!» — мысленно молил Митька. Понимал, что может произойти через минуту, если (не дай Бог!) отсырели патроны и взрыва не произойдёт. Зловещая тишина давила на уши. В судорожно сжатых кулаках мгновенно растаял снег. И от ударов сердца сотрясалась грудь. «Дед! Милый! Выручай!» — рванулся ввысь немой вопль. Время остановилось. Мир сгинул, как лопнувший мыльный пузырь. Ни ёлки, ни своры, ни луны, ни Риты, ни его самого, одна искрящаяся шаровой молнией мысль: «Дед! Помоги!!!» И эта мысль разорвала удушающее пространство. В тот же миг раздался угрожающий гул, и шипящий столб огня с силой выплюнул в тёмное небо раскалённые термитные осколки. Они ударились в ствол ёлки и фейерверком разлетелись по сторонам. Вспыхнули бумажные фонарики. Затрещала хвоя. И вся ёлка схватилась каким-то быстрым, словно оголодавшим пламенем. Благим матом заорала баба в полушубке, что стояла ближе всех к стволу. Со спины меховой воротник взялся огнём. Вспыхнули и рыжие пряди распущенных волос. Свора испуганно метнулась к гаражам, по железным крышам которых гулким эхом носился истошный визг. Кто-то догадался завалить рыжую в снег и стал сдирать с неё горящую шубу.
А Митька крепко схватил Риту за руку.
— Бежим!
И они устремились к дороге.
От пережитого шока Рита ослабла так, что постоянно спотыкалась и падала. Митька схватил её на руки. Сначала с трудом передвигал ноги, а потом вдруг стало так легко, будто не бежал по снегу, а летел по воздуху. И откуда только в людях в критические моменты берутся силы? И вот уже видны огни машин. Осторожно поставил девушку, прижал её к себе и замахал рукой. Но частники газовали мимо. Одна, другая, третья!.. Вот ёлы-палы! И вдруг — зелёный огонёк. Слава Богу! Такси!
В такси Риту стало рвать. Водитель матерился. Но маты отскакивали от Митьки, как град от оконного стекла. Все его чувства и мысли были направлены на Риту. Что с ней случилось? Неужели от шока?
— Рита! — гладил её по лицу Митька — Что с тобой?! Ну, скажи что-нибудь!
А когда голова девушки вдруг бессильно упала ему на плечо, крикнул водителю:
— В больницу давай! Жми вовсю!
И дальше действовал, как робот. Бегом бежал с Ритой на руках, ногой открывая настежь все двери. Пока девушку за ширмой осматривал дежурный врач, Митька глухо отвечал на вопросы медсестры. Та торопливо фиксировала в карточке каждое его слово.
Доктор, худощавый молодой мужчина с аккуратно подстриженными усиками, никакого доверия у Митьки не вызывал. Вышагивал, как кисейная дама на балу! У человека обморок, а он собой любуется! Как и предчувствовал Митька, ничего вразумительного этот женоподобный усач сказать не мог. Принялся мозги пудрить какими-то непонятными медицинскими терминами. И жонглировал ими с таким упоением, что Митька не выдержал:
— Короче! От чего обморок? Это можете прямо сказать?
Тот жеманно пожал плечами: это будет известно после обследования.
— Она останется в больнице? — напирал Митька.
— Да, разумеется. Мы сейчас поставим капельницу. А вы можете справиться о самочувствии по телефону у дежурной медсестры. Кстати, вы кто ей будете? Муж?
Митька кивнул. И по телу разлилось приятное тепло. Оно медленно просачивалось в каждую клеточку тела, вытесняя из них страх и нервозность. Живительный бальзам этого вопроса вызвал такой подъём уверенности, что Митька даже простил усачу его нерасторопность. Вообще-то какой-то укол был поставлен сразу. А диагноз — дело такое. Нужны обследования — в этом он прав.
На другой день Митьку пустили к Рите только после обеда. Она опять была под капельницей. Но глаза были открыты. Митька присел на стул рядом с кроватью. Поднёс к губам её пальцы. Пальцы у Риты были такие тонкие, как у ребёнка. Сотворит же Господь! Люське всего десять, а рука в два раза больше Ритиной.
По щекам девушки текли слёзы.
— Ну что ты, зайка! — подбодрил её взглядом Митька. — Пройдёт. Зуб даю, это у тебя от страха.
Девушка покачала головой.
— Я беременна, Димка!
Митьку как ошпарили чем. Разом опустил глаза в пол. И долго разглядывал аккуратную заплатку на линолеумовом полу. Ни о чём не думал. Окаменел. А когда поднял взгляд, Рита лежала с закрытыми глазами. По щекам девушки текли слёзы. Сморщенное лицо её сделалось таким беспомощным и некрасивым, что у Митьки от жалости чуть не вырвался стон. Вовремя прикусил губу. Нужно было что-то сказать. Да вот только что?!
— Так это ж хорошо! — произнёс Митька обыденно и спокойно, словно одобрил какую-то очень необходимую ему покупку. И мысленно похвалил себя: «Молодец, артист!»
Губы у Риты задрожали ещё сильнее. Она отвернула голову к стене. А он продолжал в том же духе:
— Кого закажем? Мальчика или девочку?
— Аборт сделаю! — отчаянно прошептала девушка.
— А я категорически против! — будто сам с собой вдруг принялся рассуждать Митька. — Во-первых, первый аборт очень опасен: потом детей может не быть. (Слышал, мать кому-то говорила.) Во-вторых, не нами послана душа — не нам ею и распоряжаться! (Из книг понахватался!) — А потому родим девочку, такую же хорошенькую, как ты!
— Как у вас всё просто! — раздался за спиной чей-то сварливый голос. Только теперь Митька заметил, что Рита в палате не одна. Просто больные, видимо, были на процедурах. А может, на обеде. И только сухая старуха с серым землистым лицом, ворочаясь, скрипела железной кроватью. — Родителям-то хоть сказали? — настырно лезла в их разговор она. — Это вам не в куклы играть! Ребёнка и кормить, и одевать, и воспитывать надо. Сами-то, по всему видать, ещё студенты. На родительской шее сидите!
Вслух сказать было нечего. А потому Митька взмолился без слов: «Молчи ты, старая! Без тебя тошно!» И не успел обернуться, как дверь палаты открылась, и красивая головка в накрахмаленном белом чепчике весело сообщила:
— Бабуля! На перевязку.
Старуха, кряхтя и охая, стала слезать с постели. И ей уже было не до них. Митька с Ритой остались в палате одни.
— Дима! Прости меня! За всё прости! — быстро зашептала ему Рита. Митьке показалось, что говорит она это в каком-то бреду. — Мне так хорошо, когда ты рядом! Я верю тебе, как самой себе! Вернее... нет, больше, чем себе! Ты намного лучше меня. Таких, как ты, в мире больше нет! Гуманоид ты мой миленький! Как я тебя люблю! А то, что случилось, было против моей воли. Сначала он уговорил меня выпить... а потом... я не помню даже, как это всё произошло! Ты можешь не любить меня больше, но только прости!!!
— Ну, что ты! Спи давай! И не думай ни о чём, — поправил ей одеяло Митька. — Пить хочешь?
Рита покачала головой. Всё тело её вздрагивало от сдавленных рыданий.
В палату вернулась ворчливая старуха.
— Вот коновалы-то! Им бы только по мобильникам трещать! — на чём свет стоит, всех и вся кляла она. — Всё тело изболело, а им хоть бы что! Никакого сострадания к старым людям! Ты давай, парень, тоже отчаливай! — напустилась она и на Митьку. — Тихий час у нас.
Поцеловав Риту в висок, Митька вышел из палаты.
А утром встречал на вокзале Галину Ивановну, Ритину мать.
— Дима! Прошу тебя, не скрывай от меня ничего, я — врач! Я должна знать. Где у неё травмы?
— Да нет у неё никаких травм, — успокоил Митька.
— Что случилось?
— Обморок. Сейчас всё уже позади.
Галина Ивановна смотрела на него, как на фокусника и, по взгляду было видно, что в расчёт никакие его слова не брала.
— Боже! Как я была против этой поездки! — причитала она. — Зимой! В такой мороз! Праздники. Пьяных полно кругом. И вот — сердце вещун! Как в воду глядела! Первая сессия на носу!... А она в больнице.
Пока Галина Ивановна навещала Риту и разговаривала с лечащим врачом, Митька ждал её в вестибюле. Стоял у стендов, делал вид, что изучает больничные бюллетени о том, как оказать первую медицинскую помощь. Готов был оказать первую помощь кому угодно, только бы не видеть лица Ритиной мамы, когда она, наконец, выйдет из лифта. Всякое представлял: упрёки, истерики, слёзы, но такой убийственной реакции даже представить не мог. Митьку она даже не заметила. Если бы ей сказали, что сейчас рухнет небо, она бы рассеянно ответила: «Ничего. Ничего». На крыльце было скользко, и Митька поддержал её за локоть. Только тут она остановилась, словно прозрела. В упор глядя на него, сухо спросила:
— Чей это ребёнок?
Митька шевельнул носком ботинка ледяной ком. Что с этим комом делать дальше, он не знал. А потому взял и с треском раздавил.
— Наш! — твёрдо и уверенно произнёс он, всем своим видом давая понять, что разговор на эту тему закончен.
Галина Ивановна беспомощно замычала, закрыла глаза и опустилась на заснеженную скамейку. Митька сидел рядом и почему-то вспоминал Болгарию. Как Галина Ивановна мазала ему йодом синяки и ссадины после драки с аборигенами. В ней тогда была такая сила, такая уверенность, что он, Митька, почти не чувствовал боли. Эта боль вернулась к нему сейчас. Болело всё тело, словно избитое чьими-то беспощадными кулаками. Тронь в любом месте, заледенеет всё внутри...
Галине Ивановне нужно было уезжать домой. Она отпросилась с работы только на день. Что говорить, был у нее порыв забрать Риту из больницы, но Митька уговорил не делать этого и заверил, что будет навещать Риту каждый день, а когда ее выпишут, проводит на вокзал и посадит в поезд, предварительно сообщив им об этом.
Ходил к Рите каждый день. Говорили о всяких пустяках. А в день её выписки в школу не пошёл, привёз Риту на такси домой. Мать была на работе, Люська — в школе. Постелил чистую постель в своей комнате. Провёл девушку в ванную. А сам пошёл ставить чайник. На подоконник сел голубь, стуча клювом в заиндевевшее стекло. Митька открыл форточку, бросил гостю горсть рисовой крупы. Голубь довольно загурковал, приглашая на трапезу голубку. Та не заставила себя долго ждать. Тут же подлетела и принялась торопливо клевать зёрна. Распушив правое крыло, голубь принялся любовно обхаживать голубку. Потом набрал в клюв снега, поднёс к клюву подруги. Как целуются птицы Митька видел впервые! И не мог оторвать завороженного взгляда от этой влюбленной пары. И вдруг каким-то шестым чувством почувствовал за спиной присутствие Риты. Обернувшись, решительно прижал девушку к себе, блаженно вдыхая тонкий аромат ещё мокрых волос. А потом всё было так, как должно было быть. Кто-то мудро сказал, что браки свершаются на небесах. Их души были там, где не существует время и реальность.

<- предыдущая страница следующая ->